Держа за руки сыновей, она бродила по роскошным комнатам, и у нее недоставало мужества сказать им: «Все это принадлежало вашему отцу».

Она только повторяла без конца:

– Это все ваше, ваше…

Рассматривать волшебные подробности внутреннего убранства она себе не позволила и оставила за спиной смеющихся богинь, веселый узор из листьев и детских головок, кованые чугунные перила, деревянные стенные панели, выполненные в современном вкусе и заменившие некогда модные тяжелые гобелены.

В полумраке лестниц и коридоров вспыхивала золотом лепнина в виде шаров и цветочных гирлянд, и в это непрерывное сверкание то и дело врывалась ярким бликом рука статуи, держащей светильник.

Принц Конде не любил этот особняк и так и не привел его в порядок. Кое-какую мебель он просто увез отсюда. Все оставшееся он с вельможным великодушием оставил Анжелике.

Он был хороший игрок и устранился, передав оговоренную ставку в руки той, что его обыграла. Быть может, полное безразличие молодой женщины к его особе ранило его гораздо больнее, чем он сам себе в том признавался. Ей был нужен только особняк на улице Ботрейи, и он не без мрачной меланхолии спрашивал себя: «Неужели то дружеское чувство, что порой читалось в глазах его милой победительницы, тоже было всего лишь расчетливым маневром?»

Кроме того, принц опасался, как бы отзвуки этой сенсационной партии не дошли до ушей ее величества. Она не одобряла эксцентричных выходок. И принц решил ретироваться в Шантийи.

Анжелика осуществила наконец страстную мечту и с удовольствием бросилась обустраивать и украшать свой особняк. Ее привлекало все новое.

Были приглашены краснодеревщики, золотых и серебряных дел мастера и обивщики мебели. Она велела мэтру Булю изготовить мебель из плотных сортов древесины и отделать ее слоновой костью, черепаховым панцирем и позолотой. Резную кровать, стулья и стены в ее спальне обтянули бело-зеленым шелком с большими золотисто-розовыми цветами. Стол, маленький столик и стулья в будуаре украсили красивой голубой эмалью. Пол в обеих комнатах, выложенный из ценных пород дерева в стиле маркетри, так благоухал, что его запахом пропитывалась одежда всех, кто на него ступал.

Для росписи плафона в большой гостиной Анжелика пригласила Гонтрана.

Она накупила кучу всякой всячины: китайских безделушек, картин, постельного белья, золотых и хрустальных ваз.

Шкафчик-кабинет черного дерева, усыпанный розовыми и красными рубинами, гранатами и аметистами, считался раритетом итальянской школы и был, пожалуй, единственной вещью, оставшейся от старой меблировки. Он служил хозяйке конторкой.

В лихорадке покупок Анжелика приобрела для Флоримона маленького белого иноходца и велела обнести загородками апельсиновые деревья, чтобы мальчик мог свободно скакать по саду, где захочет. А в распоряжении Кантора были два огромных, суровых на вид, но ласковых боксера, и он впрягал их в свою маленькую золоченую карету.

Сама же Анжелика поддалась веяниям моды и купила себе маленькую комнатную собачку, с длинной шелковистой шерстью, произведя тем самым настоящий фурор. Собачку она назвала Хризантемой. Флоримон и Кантор откровенно презирали это маленькое мохнатое существо: они предпочитали собак больших и свирепых.

Наконец для завершения новоселья решено было устроить бал и праздничный ужин, призванные закрепить новое положение мадам Моран. Она уже была не просто шоколадницей из пригорода Сент-Оноре, а стала одной из знатных дам квартала Марэ.

Размышляя о праздничном ужине, она вспомнила об Одиже. Метрдотель мог бы дать ей дельный совет. Но они виделись месяца три назад. В последнее время Анжелика запустила дела, но теперь, по счастью, два ее корабля благополучно возвратились из Вест-Индии, и можно было тратить деньги не считая. Она собиралась вдвое повысить жалованье Одиже.

Ей было известно, что герцог, а потому и граф Суассон поехали с королем в Руссильон, и она подумала, что Одиже тоже входил в состав свиты.

Получалось, что ее компаньон, всегда такой обязательный и предупредительный, уехал из Парижа, не попрощавшись с ней? Удивительно.

На всякий случай она отправила ему записку, где спрашивала, нет ли новостей, и выражала желание его увидеть.

Он появился на другой день, с мрачным и постным лицом.

– Ну как вам мой дворец? – весело спросила Анжелика, встречая его. – Это самый красивый особняк в Париже, не так ли?

– По правде говоря, я об этом не думал, – замогильным голосом ответил Одиже.

Анжелика скорчила гримаску:

– Вы все еще сердитесь? И даже не порадуетесь моей удаче?

– Удачи бывают разные, – чопорно заметил метрдотель. – Я преклоняюсь перед той, что всегда добивалась успеха трудами и умом. Но говорят, что свой дворец вы выиграли в карты.

– Это верно.

– И еще говорят, что в случае проигрыша вы обещали принцу Конде стать его любовницей?

– И это верно.

– Ну и что бы вы сделали, если бы проиграли?

– Я стала бы его любовницей, Одиже! Вы прекрасно знаете, что для меня долг чести – это святое.

Круглое лицо метрдотеля побагровело, и он глубоко вздохнул. Анжелика поспешила прибавить:

– Но я же не проиграла! И теперь этот прекрасный дом – мой! Разве это не стоило риска и, скажем… кокетства?

– Посеете кокетство – пожнете обманутую женушку или рогоносца, – мрачно изрек Одиже.

– Глупо рассуждаете, друг мой. Взгляните в лицо реальности. Я не проиграла, и вы не обзавелись рогами… хотя бы из того здравого соображения, что мы с вами не женаты. Что-то вы редко об этом вспоминаете.

– Как я могу забыть, Анжелика? Я только этого и жажду, уже весь извелся.

И он протянул к ней руки.

– Анжелика, давайте поженимся, умоляю вас, поженимся, пока не поздно.

– Пока не поздно? – удивленно переспросила она.

Сбежав по лестнице навстречу Одиже, Анжелика так и осталась стоять на нижней ступеньке.

Ее маленькая, вся в кольцах рука изящно опиралась на перила из резного камня. Домашнее платье из черного бархата оживляло янтарную смуглость кожи, шею украшало жемчужное ожерелье. В гриве золотистых вьющихся волос, как серебряные розы, как волнующие, нездешние украшения, смотрелись седые завитки.

В большом полупустом доме хрупкая фигурка вдовы выглядела очень одинокой, но ее зеленые глаза сразу отметали любую попытку проявить к их хозяйке милосердие или жалость. Они медленно обвели взглядом роскошное убранство вестибюля, мозаичный пол, высокие окна, выходящие во двор, потолок с кессонами и цифровым орнаментом, который никому так и не удалось уничтожить.

– Пока не поздно? – тихо, словно про себя, произнесла она. – Да нет, не думаю!

Для Одиже эти слова были как пощечина. Он вдруг почувствовал, какая пропасть отделяет его от Анжелики. Бедняга никак не мог взять в толк, в результате какой неумолимой метаморфозы скромная служанка из «Красной Маски» вдруг превратилась в высокомерную даму. Он ничего за этим не видел, кроме честолюбивых амбиций.

Метрдотель в своей наивной простоте был начисто лишен интуиции и не сумел разглядеть, что здесь за спиной одинокой молодой женщины угадывалась другая фигура, трагический образ ее любимого мужа Жоффрея де Пейрака, графа Тулузского, которого сожгли на Гревской площади как колдуна. Даже мертвый, он оставался бесспорным хозяином особняка.

Хорошо зная повадки аристократов, их изощренную глупость и спесь и не раз став жертвой их острых зубов, он был уверен, что бедная девочка расшибется о непреодолимый барьер и настанет день, когда она придет к нему, трепещущая, жалкая, но наконец поумневшая. Но все вышло наоборот: это она за ним послала, это она пожелала его видеть, потому что поняла, что во всех сумасбродных выходках ей нужен его дружеский совет и никто, кроме него, такого совета дать не сможет.

– Вы написали, – с надеждой спросил он, – что хотите меня видеть?

– О да, Одиже! – воскликнула она, довольная, что можно сменить тему разговора. – Представьте себе, я задумала званый ужин и хотела бы, чтобы вы взяли на себя сервировку стола и руководство лакеями.

Он снова покраснел. Поняв свой промах, она осеклась:

– Разве не само собой разумеется, что я обратилась к вам? Вы самый замечательный метрдотель из всех, кого я знаю, и никто лучше вас не умеет складывать салфетки самым неожиданным и забавным образом…

Одиже то краснел, то бледнел. Ему одновременно хотелось и ругнуть Анжелику крепким словом, и ударить ее, и молча уйти, и покорно повиноваться, и прострелить себе мозги… С горечью подумал он, что только женщины могут сделать из мужчины такое посмешище, и решил, что ему лучше уйти.

– Сожалею, но на меня не рассчитывайте, – хрипло выдавил он и, отвесив низкий поклон, удалился.

Пришлось обходиться без Одиже. Впрочем, праздник, который мадам Моран устроила в своем особняке Ботрейи, удался на славу.

На него не погнушались явиться даже титулованные особы. Мадам Моран танцевала с Филиппом дю Плесси-Бельером, который был ослепителен в светло-голубом с сиреневым отливом костюме. На Анжелике было ярко-синее бархатное платье, обшитое золотым сутажом, и наряды партнеров чрезвычайно друг с другом гармонировали. Они были самой великолепной парой вечера. Анжелика удивилась, заметив, как ледяное лицо Филиппа осветилось улыбкой, когда он, высоко держа руку партнерши, вел ее через весь зал в бранле.

– Сегодня вы больше не баронесса Унылое Платье, – сказал он.

Она ревниво сохранила в памяти эти слова как внезапно обретенную редкую драгоценность. Тайна ее происхождения делала их сообщниками. Он помнил бедную серую уточку, чья рука дрожала в руке красавца-кузена.

«Ну и дуреха же я была!» – подумала она, склонив голову и задумчиво улыбаясь далекой юности.


Едва Анжелика закончила обустройство дома, как на нее нахлынула тоска. Одиночество в по-королевски обставленных покоях ее угнетало. Особняк Ботрейи слишком много значил для нее. В особняке никто никогда не жил, но у нее было такое чувство, что он полон воспоминаний и состарился от долгой муки.

«Это воспоминания о том, что должно было быть», – размышляла Анжелика теплыми весенними вечерами, проводя долгие часы у окна или возле огня. Она забросила все привычные дела, ее словно мучила какая-то болезнь, которую она не могла распознать. Ее тело – тело молодой женщины – было одиноко, а сердце и душа ощущали чье-то незримое присутствие. Случалось, что она внезапно вскакивала с места и с канделябром в руке спускалась к входу, ожидая сама не зная чего…

Кто-то вошел?.. Нет, все было тихо. Дети спали в своей спальне под присмотром преданных служанок. Она возвратила им отцовский дом.

Анжелика укладывалась в великолепную постель и не могла согреться. Она прикасалась к своему молодому, упругому телу и грустно поглаживала нежную кожу. Ни один из живущих мужчин не сможет уже утолить ее желаний. Она всю жизнь будет одинока!


Та часть квартала Марэ, где находился особняк Ботрейи, изобиловала множеством средневековых руин, поскольку здесь некогда высился дворец Сен-Поль, при Карле VI и Карле VII служивший любимой резиденцией французских королей. Дворец предназначался для монархов и принцев, и вокруг него располагались жилые постройки, галереями соединявшиеся с дворами и садами. Там размещались птичники, конюшни и площадки для игр и турниров. Знатные вассалы строили свои дома в непосредственной близости к королю. Островерхие крыши и башенки их добротных особняков, точно таких как в Сансе или в Реймсе, вклинивались в рельефы новых зданий. Сплошь и рядом уцелевшие средневековые постройки, как языки пламени, взметали в небо свои покосившиеся силуэты, контрастируя с прекрасными фасадами зданий, которые проектировали Мансар и Перро.

В глубине сада у Анжелики все еще действовал старинный колодец, зубцами и ажурной резьбой напоминающий изделие какого-нибудь ювелира. Его окружали три круглые ступени, и если по ним подняться, то можно было присесть на край колодца и помечтать в свое удовольствие под кованым железным козырьком, поглаживая пальцами фигурки саламандр на замшелом камне.

Однажды теплым лунным вечером, когда Анжелика прогуливалась по саду, она увидела, как высокий седой старик черпает из колодца воду. Она узнала слугу, который приносил дрова и смотрел за свечами. Когда она въехала в особняк Ботрейи, старик уже там был. Это о нем принц Конде сказал, что он служил еще прежнему владельцу.

Анжелика редко заговаривала со стариком. Остальная прислуга называла его «дедушкой». Она поинтересовалась, как его зовут.

– Паскалу Аранжан, госпожа, к вашим услугам.

– По имени сразу можно догадаться, откуда ты родом. Ты ведь гасконец или беарнец?

– Я из Байонны, госпожа, словом, баск.

Она задумчиво провела языком по губам, размышляя, продолжать ли разговор.

Старик вытащил бадью из колодца, и вода брызнула на край, сверкнув в лунном свете.

– А это правда, что тот, кто построил этот особняк, был родом из Лангедока?