Но зачем ей понадобилось надевать его сегодня на прогулку? Ей что, хотелось произвести впечатление на безжалостного Филиппа или внушить ему доверие строгостью своего наряда? Она принялась нервно обмахиваться веером, чтобы согнать со щек вспыхнувший румянец.

Хризантема наморщила маленький мокрый нос и удивленно взглянула на хозяйку.

– Наверное, я сделала глупость, Хризантема, – грустно сказала Анжелика. – Но отступать уже поздно. Нет, правда, поздно отступать.

И к большому удивлению собачки, она закрыла глаза и откинулась на спинку сиденья, словно лишившись последних сил.


Однако на подъезде к Тюильри Анжелика сразу приободрилась. Глаза ее сверкнули, она взяла богато украшенное зеркальце, висевшее на поясе, и проверила свой макияж. Подтемненные веки, подкрашенные красным губы. Большего она себе не позволяла. Накладывать белила на лицо она не стала, поскольку решила, что живой румянец идет ей гораздо больше, чем модная бледность. Зубы ее, тщательно натертые пыльцой цветов дрока и прополосканные горячим вином, влажно поблескивали.

Она улыбнулась своему отражению.

С Хризантемой под мышкой, придерживая рукой манто, Анжелика миновала ограду Тюильри. В голове промелькнула мысль, что, если Филиппа там не окажется, она прекратит борьбу. Но Филипп был там. Она увидела его возле Большого цветника рядом с принцем Конде, который, по обыкновению, разглагольствовал на своем излюбленном месте, где он не упускал возможности покрасоваться перед зеваками. Анжелика дерзко направилась прямо к ним. Она вдруг поняла, что раз уж судьба нынче привела Филиппа в Тюильри, то осуществить намеченный план просто необходимо.

Вечер выдался тихий и прохладный. Только что прошел дождик, и песок потемнел от влаги, а листья на деревьях блестели как лакированные.


Анжелика с очаровательной улыбкой двинулась к обоим мужчинам, на ходу отметив для себя, насколько ее наряд не гармонирует с костюмом Филиппа. Обычно он носил платье приглушенных тонов, а сегодня на нем был ярко-голубой костюм со множеством шитых золотом петлиц. В том, что касалось моды, он всегда был в авангарде и теперь красовался в камзоле нового силуэта, с расклешенными, как у юбки, полами, под которыми сзади угадывалась шпага.

Манжеты были великолепны, а вот привычных рюшей на панталонах здорово поубавилось, и панталоны плотно облегали колени. Те, кто все еще носил широкие штаны с подвязками, краснели при виде маркиза. Ярко-алые чулки с золотой каймой перекликались с красными каблуками кожаных туфель с бриллиантовыми пряжками. Под мышкой маркиз держал касторовую шляпу такой тонкой выделки, что она казалась сделанной из старинного полированного серебра. Шляпу обрамлял голубой плюмаж, и Филипп то и дело с неудовольствием поглядывал на этот шедевр, намокший от весеннего дождика.

В белокуром парике, спадавшем на плечи, Филипп дю Плесси-Бельер был похож на диковинную райскую птицу.

Анжелика поискала глазами малышку Ламуаньон, но ее незадачливой соперницы нигде не было видно. Вздохнув с облегчением, она быстро подошла к принцу Конде, который, завидев ее, по обыкновению, рассыпался в уверениях вечной преданности и неразделенной любви.

– Итак, моя чаровница! – выдохнул он, прижав свой длинный нос ко лбу Анжелики. – Моя жестокая, не окажете ли вы честь разделить со мной прогулку в моей карете?

Анжелика коротко вскрикнула, бросила намеренно смущенный взгляд в сторону Филиппа и прошептала:

– Простите, ваше высочество, но я уже приглашена на прогулку маркизом дю Плесси.

– Чума на этих юных петушков в шляпах с плюмажами! – проворчал принц. – Эй, маркиз, вы надолго собрались держать возле себя одну из красивейших женщин столицы?

– Боже меня упаси, монсеньор! – отозвался юноша, сделав вид, что не слышал ни слова и не понимает, о какой даме идет речь.

– Вот и прекрасно! Можете ее увозить, она в вашем распоряжении. Однако, на будущее, извольте спускаться с облаков хотя бы для того, чтобы удостовериться, что вы не один в целом мире и что на самую ослепительную улыбку Парижа есть и другие претенденты.

– Непременно возьму себе на заметку, монсеньор, – отчеканил придворный, разметая перед собой песок лазурным плюмажем.

Сделав глубокий реверанс всей компании, Анжелика положила свою маленькую ручку на руку Филиппа и увлекла его за собой. Бедняга Филипп! Почему его так боятся? Наоборот, он безоружен в своей высокомерной рассеянности, и его так легко обмануть.

Когда пара проходила мимо скамейки, на которой расположились господа Расин, Буало и Лафонтен, последний бросил им вслед:

– Фазан с фазанихой!

Анжелика поняла намек. Цвета их костюмов наводили на мысль о двух птицах – неброской коричневой самочке и пестром, сияющем побрякушками самце. Прикрывшись веером, она скорчила поэту гримасу, а тот задорно ей подмигнул. Она мечтательно повторила про себя: «Фазан с фазанихой?.. Дай-то бог!»

Она опустила глаза и с бьющимся сердцем наблюдала, как красные каблуки Филиппа уверенно и величаво впечатывались в мокрый песок аллеи. Ни один аристократ не умел так твердо ставить стопу, да и ни у кого не было таких крепких, стройных ног с высоким подъемом. «Даже у короля…» – подумала Анжелика. Однако, чтобы судить об этом, ей надо увидеть короля поближе, а для этого надо попасть в Версаль. И ОНА БУДЕТ В ВЕРСАЛЕ! Вот так же, держа свою руку на руке Филиппа, она поднимется по королевской галерее. Горящие глаза придворных будут пристально изучать каждую деталь ее роскошного туалета. Она остановится в нескольких шагах от короля… «Мадам маркиза дю Плесси-Бельер…»

Пальцы ее чуть стиснули руку Филиппа, и он вдруг сказал с угрюмым недоумением:

– Не понимаю, зачем принц навязал мне ваше общество.

– Наверное, хотел сделать вам приятное. Вы же знаете, он любит вас много больше герцога. Вы – дитя боевого духа.

Ласково посмотрев на маркиза, Анжелика добавила:

– Мое присутствие вам так досаждает? Может быть, вы ждете кого-то еще?

– Нет! Я вообще не рассчитывал сегодня появляться здесь.

Она не осмелилась спросить почему. Может, никакой причины и не было. С Филиппом так случалось часто. Его поступки не имели никакой серьезной подоплеки, и все равно никто не решался переспрашивать. В длинной дворцовой аллее гуляющих пока было мало. Под тенистыми сводами больших деревьев пахло свежестью и грибами.

Забираясь в карету Филиппа, Анжелика заметила, что с подножки почти до земли свешивается серебряная бахрома. Интересно, откуда у него средства на этот новый изыск? Она полагала, что после карнавальных безумств он в долгу как в шелку. Или это щедрый подарок Ламуаньона будущему зятю?

Никогда еще молчание Филиппа ее так не тяготило.

Анжелика сделала вид, что ее очень забавляют проделки Хризантемы и чрезвычайно интересуют проезжающие мимо кареты. Она несколько раз открывала рот, но неприступный вид Филиппа отбивал всякую охоту заговорить. Уставив глаза в одну точку, он медленно жевал какую-то пастилку – не то мускусную, не то укропную. Анжелика сказала себе, что, когда они поженятся, она отучит его от этой привычки. Человек, наделенный такой утонченной красотой, не должен выглядеть как жвачное животное.

Между тем снаружи становилось все темнее, они въезжали в густой лес. Кучер осведомился у лакея, ехать ли им прямо через Булонский лес или поворачивать.

– Поезжайте прямо, – приказала Анжелика, не дожидаясь распоряжения Филиппа.

Поскольку молчание уже все равно было нарушено, она с живостью продолжила:

– А вы слышали, какой вздор болтают, Филипп? Будто бы вы собираетесь жениться на дочке Ламуаньона?

Он слегка склонил свою красивую голову:

– Этот вздор – сущая правда, дорогая.

– Но…

Анжелика набрала воздуха в грудь и выпалила:

– Но это невозможно! Неужели вы, законодатель моды, хотите меня убедить, что находите хоть каплю шарма в этой сушеной треске?

– А меня ее шарм не интересует.

– Тогда что же вас в ней привлекает?

– Ее приданое…

Мадемуазель Паражон сказала правду. Анжелика сдержала вздох облегчения. Если дело только в деньгах, то все еще можно уладить. Она постаралась, чтобы в голосе прозвучало огорчение:

– О! Филипп, не думала, что вы такой материалист.

– Материалист? – повторил он с недоумением.

– Я хочу сказать: настолько привязаны к земным делам.

– А к чему же, по-вашему, я должен быть привязан? Отец не предназначал меня к монашеской жизни.

– Не обязательно быть священником, чтобы считать, что брак связывает людей только деньгами.

– Чем же еще?

– Ну… Любовью.

– О, если уж вас это так заботит, дорогая, то я намерен с этой воблой сушеной наплодить кучу детей.

– Нет! – в бешенстве крикнула Анжелика.

– Она их получит за свои деньги.

– Нет! – повторила Анжелика, топнув ногой.

Филипп обернулся к ней, и на его лице отразилось глубочайшее изумление.

– Вы не хотите, чтобы я делал детей собственной жене?

– Речь не об этом, Филипп. Я не хочу, чтобы она стала вашей женой, и все тут.

– А почему бы ей и не стать моей женой?

У Анжелики вырвался тяжелый вздох:

– О Филипп, вы же бываете в салоне у Нинон, и я не могу понять, неужели вы не усвоили элементарных правил беседы? Этими вашими «почему» и удивленными гримасами вы доводите собеседников до того, что они начинают себя чувствовать круглыми дураками.

– А может, они и есть дураки, – отозвался Филипп, слегка улыбнувшись.

При виде этой улыбки Анжелику, которую так и подмывало его как следует стукнуть, вдруг охватила нежность. Он улыбался… Почему он так редко улыбается? И ей показалось, что только она одна сможет его понять и заставить улыбаться.

«Дурак», – говорили о нем одни. «Настоящая скотина», – говорили другие. А Нинон де Ланкло сказала: «Если знаешь его хорошо, то понимаешь, что он вовсе не так хорош, как казался поначалу. Но если узнать его поближе, то поймешь, что он гораздо лучше, чем казался. Это аристократ до мозга костей… Он принадлежит только королю и самому себе».

«И мне… мне он тоже принадлежит», – подумала Анжелика.

В ней начало закипать бешенство. Чем же его пронять и вывести из состояния полного безразличия? Запахом пороха? Ну ладно же! Хочет войны – будет ему война. Нервно оттолкнув Хризантему, которая покусывала кисточки на манто, она постаралась совладать с раздражением и весело заметила:

– Если дело только в том, чтобы поправить ваши дела, то почему бы вам не жениться на мне? У меня много денег, и я не рискую стать заложницей неурожаев. Я веду солидные дела, которые приносят хороший доход.

– Жениться на вас? – переспросил Филипп.

Удивление его было неподдельным. Он разразился резким, неприятным смехом.

– Мне?! Жениться на шоколаднице?! – произнес он с несказанным презрением.

Анжелика вспыхнула. Филипп обладал редкостным даром сделать так, чтобы у нее внутри все перевернулось от стыда и гнева. Сверкнув глазами, она отчеканила:

– Разве вам сказано, что я хочу соединить свою кровь простолюдинки с вашей королевской? Не забывайте, что я зовусь Анжеликой де Сансе де Монтелу. Моя кровь так же чиста, как и ваша, кузен, а мой род древнее, поскольку ведет свое начало от первых Капетингов. Вы же по мужской линии можете похвастать только одним из бастардов Генриха Второго.

Не моргнув глазом Филипп вгляделся в ее лицо, и в его равнодушных глазах загорелась слабая искра интереса.

– Ба! Когда-то давно вы уже говорили мне что-то подобное. Припоминаю. Это было в Монтелу, в вашем развалившемся замке. Маленькая нечесаная уродина в лохмотьях поджидала меня у подножия лестницы, чтобы объявить, что ее род древнее моего. Это и вправду было забавно.

Анжелика снова увидела себя в холодном коридоре Монтелу. Она стояла внизу, подняв глаза на Филиппа, и глядела, как он спускается с лестницы. Руки у нее были ледяные, голова пылала, а живот свело спазмом боли. Ее детское тело, в котором совершалось таинство перехода в пору юности, затрепетало при появлении прекрасного светловолосого юноши. Она потеряла сознание.

Когда она очнулась у себя в спальне на кровати, мать объяснила ей, что она больше не ребенок и в ее теле совершилось нечто очень важное.

Долгие годы ее потом смущало и тревожило то, что Филипп оказался причастным к этому первому проявлению женского естества. Он прав – это было забавно, даже смешно, но и не лишено нежности.

Она робко на него взглянула и заставила себя улыбнуться. Как и в тот вечер, она почувствовала, что вот-вот задрожит. Тихим, почти умоляющим голосом она прошептала:

– Филипп, женитесь на мне. У вас будет столько денег, сколько пожелаете. Во мне течет благородная кровь. О моих коммерческих занятиях быстро позабудут. Да и в наше время никто уже не считает для себя зазорным заниматься коммерцией. Господин Кольбер сказал мне…

Она запнулась.

Филипп ее не слушал. Может, думал о чем-то… а может, ни о чем. Если бы он сейчас спросил ее: «А почему вы хотите выйти за меня замуж?» – она бы ответила: «Потому что я люблю вас!» Ей вдруг показалось, что она испытывает к нему то же наивное, ностальгическое чувство, что и в детстве. Но он ни о чем не спросил. Ее охватило отчаяние, и она снова заговорила: