Три светильника отбрасывали свет на роскошный серебряный сервиз. На протяжении всего ужина слышались только стук ложек и позвякивание бокалов, но все заглушал пронзительный стрекот кузнечиков на лугу. В открытую балконную дверь было видно, как туман заволакивает поля.

Анжелика думала, что не сможет проглотить ни кусочка, но поела с большим аппетитом – такова уж была ее натура. Она заметила, что Филипп много пил, однако вино не веселило его, напротив, он становился все мрачнее и холоднее.

Когда, отказавшись от десерта, он встал из-за стола, ей ничего не осталось, кроме как последовать за ним в соседнюю гостиную. Там уже находились Молин и капеллан, а кроме них – очень старая крестьянка, как потом узнала Анжелика, кормилица Филиппа.

– Все готово, аббат?

– Да, господин маркиз.

– Тогда идемте в капеллу.

Анжелика вздрогнула. Что, в этой мрачной обстановке и состоится ее брак с Филиппом?

– Не хотите же вы сказать, что к бракосочетанию все готово и оно состоится немедленно? – запротестовала она.

– Именно это я и хочу сказать, мадам, – насмешливо ответил Филипп. – Контракт мы подписали в Париже. Это для света. А теперь здесь присутствующий аббат благословит нас, и мы обменяемся кольцами. Это для Бога. Другие приготовления, на мой взгляд, излишни.

Анжелика с тоской обвела глазами свидетелей церемонии. Старуха держала в руке единственный факел, освещавший комнату. Дальше тьма была – хоть глаз выколи. Слуги куда-то подевались. Если бы не Молин, суровый, жесткий Молин, который, однако, любил ее больше, чем отец, она подумала бы, что ее заманили в ловушку.

Она хотела заглянуть интенданту в глаза. Но тот услужливо потупился, как всегда в присутствии господ дю Плесси.

И Анжелика смирилась.

В капеллу, освещенную двумя большими свечами из желтого воска, какой-то придурковатый мальчик-крестьянин, одетый в платье церковного служки, принес сосуд со святой водой.

Анжелика и Филипп опустились на колени на молитвенные скамеечки. Капеллан встал перед ними и принялся гнусавым голосом читать положенные по обряду молитвы.

– Филипп дю Плесси-Бельер, согласны ли вы взять в жены Анжелику де Сансе де Монтелу?

– Да.

– Анжелика де Сансе де Монтелу, согласны ли вы взять в мужья Филиппа дю Плесси-Бельера?

Она ответила «да» и протянула руку, чтобы Филипп надел ей кольцо. Ее пронзило воспоминание, как много лет назад в кафедральном соборе Тулузы она точно так же протянула руку…

В тот день она не дрожала от страха, а рука, надевшая ей кольцо, нежно и ободряюще сжала ее руку. Она была в таком смятении, что не поняла значения короткого рукопожатия. И теперь воспоминание причинило ей такую боль, словно ее ударили кулаком. Полупьяный, еле стоящий на ногах Филипп, плохо различая все вокруг, никак не мог надеть кольцо ей на палец. Наконец ему это удалось, и обряд завершился.

Все вышли из капеллы.

– Очередь за вами, мадам, – сказал Филипп, глядя на нее со своей невыносимой ледяной усмешкой.

Она поняла и попросила свидетелей пройти вместе с ней в ее комнату.

Там она вынула ларец из секретера, открыла его и отдала мужу. Пламя свечей заиграло на флаконе.

– Да, это тот самый ларец, – произнес Филипп после секундного молчания. – Все идет как надо, господа.

Капеллан и интендант подписали бумагу о том, что они подтверждают, что мадам дю Плесси-Бельер вернула ларец согласно статье контракта. Затем они еще раз низко поклонились новобрачным и на цыпочках удалились вслед за старухой, которая светила им факелом.

Анжелика с трудом удержалась, чтобы не попросить интенданта остаться. Ее охватила безотчетная и, наверное, безосновательная паника. Конечно, не очень-то приятно оказаться лицом к лицу с разъяренным мужчиной. Но может быть, им с Филиппом удастся прийти к какому-то согласию…

Она украдкой бросила на него взгляд. Всякий раз, когда ей удавалось как следует разглядеть его невероятную красоту, она почему-то успокаивалась. Над ларцом склонилось классически вылепленное, словно с камеи, лицо с полоской светлых усов над верхней губой. Тень от густых длинных ресниц ложилась на щеки. Но это прекрасное лицо из красного уже стало багровым, и от Филиппа невыносимо несло перегаром.

Увидев, как в его неуверенной руке дрожит флакон с ядом, Анжелика быстро сказала:

– Осторожно, Филипп, монах Экзили сказал, что одной капли этого яда достаточно, чтобы изуродовать человека навсегда.

– В самом деле?

Филипп поднял на нее глаза, и в них загорелся злобный огонек.

Он взвесил флакон на руке. И тут Анжелика ясно поняла, что он собирается выплеснуть яд ей в лицо. Замерев от ужаса, она продолжала не мигая смотреть на него дерзким, безмятежным взглядом. Он усмехнулся, положил флакон обратно, запер ларец и сунул его под мышку.

Потом, не говоря ни слова, он схватил Анжелику за руку и потащил из комнаты.

В замке было пусто и темно, но луна уже взошла, и отсветы высоких окон ложились на плиты пола.

Рука Филиппа крепко сжимала хрупкое запястье Анжелики, и она различала удары собственного сердца. Но уж лучше так… У себя в замке Филипп обрел такую жесткость, какой в королевском дворце за ним и не водилось. Наверное, таким он становился на поле боя, сбрасывая с себя личину мечтательного красавца-придворного и представая в своем настоящем обличье: благородного воина, всегда идущего только напролом… Почти варвара…

Они спустились по лестнице, пересекли вестибюль и очутились в саду.

Над прудом плыл серебристый туман. На небольшой мраморной пристани Филипп толкнул Анжелику к лодке.

– Залезайте! – сухо бросил он.

Он тоже шагнул в лодку, бережно поставив ларец между сиденьями. Анжелика услышала, как звякнула якорная цепь, и лодка медленно отошла от берега. Филипп взял одно из весел и направил лодку на середину пруда. Лунные блики играли на складках его белого атласного камзола и на посыпанных золотой пудрой буклях парика. Было слышно, как киль трется о жесткие листья водяных лилий. В воду попрыгали испуганные лягушки.

Тогда Филипп посмотрел на Анжелику, и она содрогнулась. Он встал и пересел поближе. Это движение, в такой час и в такой феерической обстановке, могло означать и любовный порыв, но ее парализовал страх.

Медленно, с той грацией, какая была свойственна любому его движению, он положил руки на горло Анжелики.

– А теперь, моя милая, я вас задушу, и вы отправитесь вслед за вашим проклятым ларцом на дно, – тихо сказал он.

Она заставила себя не двигаться. Он либо смертельно пьян, либо сумасшедший. В любом случае он способен ее убить. И она не может ни позвать на помощь, ни защищаться. Неуловимым движением она положила голову на плечо Филиппа, и ее лоб ощутил трогательное прикосновение небритой мужской щеки. Все кончено… Над прудом плыла луна, под сиденьем лодки покоился ларец, поля и леса спали, разворачивался последний акт трагедии. А может, это и справедливо, что Анжелика де Сансе умрет от руки молодого божества, которое носит имя Филипп дю Плесси?

Вдруг дыхание вернулось к ней, кольцо, сжимавшее горло, ослабло. Она увидела перед собой искаженное злобой лицо Филиппа. От ярости он скрипел зубами.

– Да черт побери! – ругнулся он. – Неужели никакой страх не в силах склонить вашу мерзостную, полную гордыни голову? И ничто не заставит вас кричать, умолять о пощаде?.. Ну погодите, вы у меня еще закричите!

Филипп впился в нее мрачным взглядом. Эта женщина была не как все. Ни слез, ни крика, она даже не вздрогнула. Она его не боялась! И уязвленным оказался он! Она его принудила, она его унизила… Ни один мужчина не позволил бы так себя унизить. За такое платят только жизнью… На такое оскорбление дворянин отвечает ударом меча, крестьянин – палки. Но чтобы женщина!.. Какого удовлетворения можно требовать от этих скользких, вялых, лживых созданий? Да к ним прикоснуться – все равно что к ядовитой твари… Они так опутают словесами, что не заметишь, как останешься в дураках… да еще к тому же и сам будешь виноват!

О! Не всегда женщины побеждали! Филипп знал, как им отомстить. Он вволю насладился рыданиями, воплями о пощаде и мольбами тех девчонок, что он насиловал во время походов, отдавая их потом на потеху солдатам.

Он мстил им за те унижения, которым его подвергали в юности.

Но как справиться с этой? За выпуклым гладким лбом, за взглядом зеленых глаз таилось все изощренное коварство, вся сила женской породы… Ну, это ему так казалось. Он не догадывался, что Анжелика дрожит и вот-вот расплачется.

Если она не сдалась, так только по привычке не сдаваться и давать отпор.

Он снова грубо, как тюремщик, схватил ее за руку и повел в замок.

Поднимаясь по лестнице, она заметила, что он снял со стены охотничий арапник.

– Филипп, – сказала она, – давайте на этом остановимся. Я понимаю, вы сейчас пьяны. К чему нам препираться? Завтра…

– Ну уж нет! – саркастически протянул он. – Разве я не дал обязательство исполнить свой супружеский долг? А до этого я намерен вас немного наказать, чтобы отбить у вас охоту к шантажу. Не забывайте, мадам, что я ваш повелитель и могу делать с вами что захочу.

Она попыталась увернуться, но он хлестнул ее арапником, как норовистую, непослушную собаку. Она вскрикнула скорее от унижения, чем от боли:

– Филипп, вы с ума сошли!

– Вы попросите у меня прощения! – проговорил он, стиснув зубы. – Вы еще попросите у меня прощения за все, что сделали!

– Нет!

Он втолкнул ее в спальню, захлопнул дверь и принялся стегать арапником. В этом он знал толк. Должность главного ловчего Франции он получил заслуженно.

Анжелика закрыла руками лицо, чтобы хоть как-то защититься. Инстинктивно отворачиваясь, она пятилась назад, пока не уперлась спиной в стену. Вздрагивая при каждом ударе, она кусала губы, чтобы не застонать. Но внезапно ее охватило странное чувство. Неистовый бунт сменился ощущением справедливости наказания. И она крикнула что было силы:

– Хватит, Филипп! Хватит! Я прошу у вас прощения!

Он застыл, удивленный легкой победой.

– Я виновата… Я была к вам несправедлива…

Филипп пребывал в растерянности. Нет, она все еще над ним издевается… Пытается уйти от наказания, разыгрывая покорность! Как легавая сука! Все они таковы! Упрямятся, пока в силе, а под плеткой ползут на брюхе! Но в голосе Анжелики звучала искренность, и это его смущало. Может, она действительно не такая, как все, и надолго оставшееся в памяти воспоминание о баронессе Унылое Платье – не просто видимость?

В полумраке спальни лунный свет соперничал с пламенем факела. Филипп смотрел на хрупкие белые плечи, исхлестанные плетью, на нежный затылок и лоб, которым она уткнулась в стену, как раскаявшийся в своих прегрешениях ребенок… Изнутри вдруг поднялось неистовое желание, необычное, ни на что не похожее. Ни одна из женщин не вызывала в нем такого… И это не было привычное, слепое требование плоти. Это было какое-то таинственное, сладостное влечение.

У него вдруг возникло предчувствие, что с Анжеликой он достигнет чего-то неизведанного, ступит на территорию той любви, которую безуспешно пытался найти во множестве позабытых женских тел…

Он ощутил, как его высохшие губы изнывают от желания утолить жажду, соприкоснувшись с нежной, благоуханной плотью.

Прерывисто вздохнув, он отшвырнул прочь арапник и решительно сбросил камзол и парик.

И смятенная Анжелика вдруг увидела, что он стоит перед ней полураздетый и безоружный, как архангел, вынырнувший из мрака… Без парика, с коротко остриженными светлыми волосами, он походил на аркадского пастуха. Кружевная рубашка распахнулась и обнажила гладкий белый торс, руки рванулись в стороны, да так и застыли.

Филипп шагнул вперед, схватил ее и неуклюже припал губами к горячей ямке на шее. Но шея болела от ударов плети, и теперь настал черед Анжелики почувствовать себя уязвленной. К тому же, если ей хватило смелости признать, что была не права, это еще не означало, что, после того как с ней обошлись, она была расположена к любви.

Она вырвалась из рук нового супруга:

– Нет! Только не это!

Услышав этот крик, Филипп снова взъярился. Значит, мечта опять ускользнула! Эта женщина – такая же как все, упрямая, расчетливая, требовательная… О, вечная бабья порода! Он отступил, размахнулся и ударил Анжелику кулаком в лицо.

Она пошатнулась, а потом, схватив его за полы рубашки, изо всех сил оттолкнула к стене. На миг он опешил. Для защиты она применила прием, которым маркитантки обычно усмиряли пьяных солдат.

Ему никогда не приходилось видеть, чтобы знатные дамы отбивались подобным образом. Это было смешно и одновременно досадно. Она что, думает, что заставит его отступить?

О, он хорошо знал это отродье! Если он не обуздает ее сегодня же ночью, назавтра она его закабалит. Он заскрипел зубами, и его охватила острая жажда сокрушить, сломить, подчинить… Бросившись вперед, он вдруг схватил Анжелику за шею и ударил головой о стену.