Анна Голон - Анжелика. Путь в Версаль

От боли она почти потеряла сознание и сползла на пол.

Из последних сил она старалась не лишиться чувств. В ней крепла уверенность: тогда, в таверне «Красная Маска», именно Филипп, и теперь она точно это знала, ударил ее, чтобы она потеряла сознание, когда остальные пытались ее изнасиловать. Это было животное, мерзкая скотина!

Он всей тяжестью навалился на нее и прижал к ледяным плитам пола. У нее было ощущение, что она стала добычей хищника, и мало того, что этот хищник ее насиловал, он еще и бил ее, жестоко и безостановочно нанося удар за ударом. Нечеловеческая боль пронизала бедра Анжелики… Любая женщина не вынесла бы такого и умерла… А он продолжал ее мучить, уничтожать! Скотина!.. Мерзкая скотина!..

Наконец, совсем обессилев, она душераздирающе крикнула:

– Пощадите, Филипп, пощадите!..

Он ответил глухим торжествующим рычанием. Ага, она закричала! Он добился единственной любви, способной его удовлетворить, испытал адскую радость прижимать к себе жертву, обезумевшую от боли, испуганную, молящую. Вот теперь он отомстил за недавнее унижение. И желание, подхлестнутое ненавистью, вспыхнуло с новой силой. Он опять навалился на Анжелику.

Когда он ее отпустил, она была почти без сознания.

Он любовался, как она валяется у его ног, распростертая на каменном полу.

Она больше не стонала, только судорожно подергивалась, как раненая птица, пытаясь прийти в себя.

Филипп не то икнул, не то всхлипнул.

«Что же я натворил?!» – с ужасом осознал он.

Весь мир вдруг окутал мрак. Его охватило отчаяние, свет померк. Все было разрушено навсегда. Все, что еще могло жить, умерло. Он убил даже воспоминание о робкой девочке в сером платье, чья рука дрожала в его руке. Это воспоминание всплывало иногда в памяти, и ему становилось хорошо, он и сам не знал почему…

Анжелика открыла глаза. Он тронул ее носком сапога и сказал с ухмылкой:

– Ну, я полагаю, теперь вы удовлетворены? Доброй ночи, мадам дю Плесси.

Она услышала, как он побрел к выходу, натыкаясь на мебель, и вышел из спальни прочь.

Анжелика долго лежала на полу, не обращая внимания на то, что холодные плиты жгут голое тело.

Она была истерзана до крови, и горло ее сжималось от детского желания разреветься. Помимо воли к ней все время возвращалось воспоминание о первой брачной ночи в Тулузе.

Она снова увидела себя распростертой на постели, с легкой головой и телом, отяжелевшим от усталости, которую она познала впервые. К ее изголовью склонился Жоффрей де Пейрак.

«Бедная раненая малышка!» – сказал он.

Но в его голосе вовсе не было жалости. Он вдруг расхохотался торжествующим, восторженным смехом мужчины, который первым отметил своей печатью тело любимой.

«Вот за что я люблю его!» – подумала Анжелика. Он человек в высшем смысле этого слова. И что с того, что у него изуродовано лицо? В нем есть и сила, и ум, и мужественность, и простота, и благородная прямота завоевателя. В нем есть все, что делает человека Человеком, венцом творения, властителем всего сущего…

И этого человека она однажды уже потеряла, а теперь теряет во второй раз! Потому что она смутно чувствовала, что призрак Жоффрея де Пейрака от нее отдаляется. Но разве она предала его?

Она принялась думать о смерти, о дне маленького пруда с лилиями. Потом ей вспомнилось, как Дегре сказал когда-то: «Не ворошите этот пепел, он давно развеян ветром… Всякий раз, как вы о нем подумаете, у вас возникнет желание умереть… А я не всегда смогу быть рядом…»

Из-за Дегре, из-за своего друга-полицейского, Маркиза Ангелов снова преодолела искушение отчаянием. Ей не хотелось разочаровывать Дегре.

Она с трудом встала, дотащилась до двери и заперла ее на засов. Потом вернулась и как куль рухнула на постель. Лучше всего было ни о чем не думать. В конце концов, разве Молин не предупреждал ее: «Скорее всего, первую партию вы проиграете…»

В висках лихорадочно стучало, и она не знала, как унять боль во всем теле.

С лунного луча вдруг соскользнул легкий призрак Поэта, в остроконечной шапочке и с бесцветными волосами. Она его окликнула, но он уже исчез. Потом ей показалось, что она слышит вдалеке лай Сорбонны и шаги Дегре…

Дегре, Грязный Поэт с Нового моста… Оба они смешались в ее сознании – охотник и дичь, оба сыны великого Парижа, оба насмешливые и циничные, пересыпающие латынью парижское арго. Напрасно она просила их не уходить – они исчезли, растеряв свои реальные черты. Они больше не принимали участия в ее жизни. Страница была перевернута. Она навсегда рассталась с ними.

Анжелика вдруг проснулась, как от толчка, словно и вовсе не засыпала.

Она прислушалась. Белый замок окружала тишина Ньёльского леса. В одной из спален, наверное, храпел ее прекрасный палач, изнемогший от вина. Где-то заухала сова, и в ее приглушенном зове звучала вся поэзия ночи и окрестных лесов.

На душе у Анжелики вдруг стало спокойно. Она поудобнее устроилась на подушке и постаралась заснуть.

Что ж, первую партию она действительно проиграла, но зато стала маркизой дю Плесси-Бельер.

Утро она встретила с высоко поднятой головой, но ее ждало новое разочарование. Она сама справилась со своим туалетом, избегая любопытных расспросов Жавотты: как следует набелила и напудрила лицо, чтобы замаскировать синяки. И тут оказалось, что ее супруг на рассвете уже ускакал в Париж. Точнее, в Версаль, где двор собирался для последних празднеств перед летними военными походами.

Анжелика вскипела. Он что, думает, что погребет жену в провинции, а в Версале в это время один праздник будет сменяться другим?

Четыре часа спустя карета, запряженная шестеркой лошадей, уже ехала по ухабистым дорогам Пуату. Из-под лошадиных копыт летели искры.

Анжелика тоже возвращалась в Париж, собрав всю свою волю, не обращая внимания на боль и слабость.

Предстать перед проницательным взором Молина она не рискнула, а предпочла написать письмо, в котором поручала детей его заботам. С Барбой, кормилицей, дедом и интендантом Флоримон и Кантор были под надежной защитой. Она могла с легким сердцем отправиться в путешествие.

В Париже она как снег на голову свалилась к Нинон де Ланкло. Та уже целых три месяца хранила верность герцогу де Гассампьеру. Поскольку герцог неделю находился при дворе, Анжелика нашла у Нинон убежище, которого ей так не хватало. Сорок восемь часов она провела в постели Нинон с припарками из перуанского бальзама на лице и с компрессами из квасцов на веках. Тело она натирала всевозможными маслами и мазями.

Все синяки и ссадины она объяснила поломкой кареты. Куртизанка была настолько тактична, что Анжелика и сама в это поверила.

Нинон, вполне естественно, заговорила с ней о Филиппе: она слышала, что тот вернулся в Версаль. Там намечалась грандиозная праздничная программа: игры, балеты, комедии, фейерверки и другие затеи. Город гудел от веселых разговоров тех, кто был приглашен, и от скрежета зубовного тех, кто приглашен не был.

Сидя у изголовья Анжелики, Нинон без конца болтала, пока ее пациентка не отважилась сама открыть рот. Чтобы скорее восстановить лилейно-розовый цвет лица, ей нельзя было шевелиться. Нинон говорила, что не жалеет о том, что не была в Версале: тому мешала ее репутация. Ее доменом был небольшой особняк в квартале Марэ. Здесь она действительно царила, и ей не было равных. Ей было достаточно знать, что, обсуждая то или иное событие при дворе, король обычно интересовался: «А что об этом думает прелестная Нинон?»

– Когда вы будете на празднике в Версале, вы не забудете обо мне, дорогая? – спросила она Анжелику.

И та, вся в пластырях и компрессах, кивнула: «Не забуду».

Двадцать первого июня 1666 года маркиза дю Плесси-Бельер прибыла в Версаль. Приглашения у нее не было, зато отваги – хоть отбавляй.

Ее карета изнутри и снаружи была обита зеленым бархатом с золотой бахромой и галунами, кузов и колеса сияли позолотой, а везли карету два крупных коня в яблоках.

Анжелика надела платье из зеленой парчи с пепельным отливом, расшитое серебром, а в качестве украшения выбрала жемчужное колье в несколько нитей, которое спускалось чуть ниже края корсажа.

Прическа, над которой потрудился Бине, тоже сверкала жемчугом, а кроме того, ее украшали два белоснежных пера. Макияж отличался особой тщательностью, но без излишеств. На лице не осталось никаких следов недавних побоев, если не считать крошечного синячка на виске. Но Нинон искусно замаскировала его мушкой из тафты, вырезанной в форме сердечка. Другую мушку прилепили над уголком рта. Анжелика смотрелась великолепно!

Она натянула перчатки от Вандома, раскрыла веер ручной росписи и, высунувшись в окно кареты, крикнула:

– Кучер, в Версаль!

От волнения и радости она так разнервничалась, что взяла с собой Жавотту, чтобы отвлечься и поболтать в дороге.

– Мы едем в Версаль, Жавотта! – без конца повторяла она.

Та чинно сидела напротив, в муслиновом чепчике и вышитом переднике.

– О мадам, я уже там была. Ездила на галере в Сен-Клу, в воскресенье… смотреть, как ужинает король.

– Это разные вещи, Жавотта. Тебе не понять.

Путь казался бесконечным. Дорога была скверная, изрезанная колеями от двух тысяч повозок, ежедневно снующих взад и вперед и подвозящих камни, щебень и штукатурку для строительства замка, а для сада – свинцовые трубы для фонтанов и статуи.

Кучеры и возницы отчаянно переругивались.

– Мадам, нам не надо бы ехать этой дорогой. Лучше через Сен-Клу.

– Нет, так будет дальше.

Анжелика поминутно отодвигала занавеску и высовывалась из окошка, рискуя испортить шедевр Бине или получить в лицо порцию жидкой грязи.

– Да черт побери, кучер! Поторапливайся! Твои клячи ползут как улитки!

Но тут на горизонте выросла высокая розовая скала, которая так сверкала, словно вобрала в себя весь солнечный свет весеннего дня.

– Кучер, что это такое?

– Это Версаль, мадам.

Конец подъездной дороги уходил в тень аллеи из только что высаженных деревьев. У первой решетки карета Анжелики вынуждена была остановиться, чтобы пропустить экипаж, который во весь опор несся со стороны Сен-Клу. Красную карету, запряженную шестеркой гнедых, сопровождал эскорт всадников. Наверняка это был экипаж Месье, брата короля. За ним следовала карета Мадам, его супруги, запряженная шестеркой белых коней.

Анжелика велела ехать вслед за ними. Она не верила ни в дурные стечения обстоятельств, ни в порчу. Просто шла напролом, наслаждаясь только что полученным патентом маркизы. В ней росла уверенность, что час ее триумфа близок, и эта уверенность пересиливала все страхи. Она дорого за нее заплатила!

Дождавшись, пока не рассосется водоворот, образовавшийся при проезде венценосных особ, она вышла из кареты и направилась к ступеням, ведущим в Мраморный двор.

Флипо, в светло-желтой с голубым ливрее дома дю Плесси, нес шлейф ее манто.

– Не вытирай нос рукавом, – сказала ему Анжелика. – Не забывай, что ты в Версале.

– Да, ма’ам, – ответил бывший карманник из Двора Чудес, разинув рот от изумления и с восторгом озираясь кругом.

Версаль еще не обрел того ошеломляющего величия, которое ему придали два белых крыла, выстроенные Мансаром в конце царствования Людовика XIV. Он возвышался на холме, как дворец из сказки, – розовый с красным, с ажурными железными балконами и высокими белыми трубами. Шпили, маскароны, свинцовые переплеты оконных витражей и плошек-светильников на крышах – все горело позолотой, и Версаль сверкал, как усыпанный драгоценными камнями ларец. Новые кровельные плитки, в зависимости от угла освещения, то вспыхивали серебряным отсветом, то гасли, и в их прихотливый рисунок вплетался темный бархат ночи. А контуры крыш тонули в синеве неба.

Вокруг замка царило оживление, разноцветные ливреи слуг и лакеев перемешались с черными блузами рабочих, которые сновали взад и вперед с тележками и инструментами. Постукивание резцов и стамесок, обрабатывающих камень, вторило флейтам и барабанам отряда мушкетеров, который маршировал в центре двора.

Оглядевшись, Анжелика не заметила ни одного знакомого лица. Наконец она вошла в замок с бокового левого входа, где суета была особенно заметна. Поднявшись по широкой лестнице из разноцветного мрамора, она очутилась в просторном зале, битком набитом людьми в весьма скромной одежде. Она справилась, где находится, и оказалось, что она попала в караульное помещение. Каждый понедельник сюда приходили просители, чтобы оставить прошение или получить ответ. В глубине зала, на камине, стоял золоченый и посеребренный ковчег, олицетворявший персону короля. Но все надеялись, что его величество, по обыкновению, лично выйдет к просителям.

Анжелика, разодетая, в сопровождении пажа, чувствовала себя не в своей тарелке среди престарелых военных, вдов и сирот. Она уже собралась выйти, как увидела мадам Скаррон и с радостью бросилась ей на шею: слава богу, хоть кто-то знакомый…