Анна Голон - Анжелика. Тени и свет Парижа

— Меня даже можно назвать красивым, — гордо изрек маленький уродец. — Если бы природа подарила мне лишних полтуаза[28], я был бы самым шустрым любовником. И поверьте, мой язык никогда не устанет говорить комплименты дамам.

— Карлица говорит только по-испански.

— Зато я говорю и по-испански, и по-немецки, и по-итальянски!

— Его надо забрать! — воскликнула Бертиль, хлопая в ладоши. — Это превосходное дельце, Ее Величество нас отблагодарит. Давайте поторопимся. К утру мы должны возвратиться в Фонтенбло, чтобы никто не заметил нашего отсутствия. Может, положить тебя в корзинку новорожденного мулата?

— Вы смеетесь надо мной, мадемуазель, — запротестовал Баркароль, уже видевший себя важным вельможей.

Все присутствующие хохотали и поздравляли карлика. Баркароль у королевы!.. Баркароль у королевы!

Весельчак ограничился тем, что поднял взгляд от миски.

— Не забывай своих товарищей, когда станешь богатым, — изрек напоследок главарь банды. И сделал характерный жест, как будто бы пропуская экю между большим и указательным пальцами.

— Да чтоб ты мне всю кровь выпустил, если забуду! — воскликнул карлик, отлично разбиравшийся в безжалостных законах воровской братии.

Баркароль допрыгал до угла, в котором укрылась Анжелика, и отвесил ей низкий придворный поклон.

— До свидания, прекраснейшая, до свидания, сестренка, Маркиза Ангелов.

Забавный маленький человечек поднял на Анжелику взгляд живых, необыкновенно проницательных глаз. И добавил, изображая из себя заправского щеголя:

— Надеюсь, дорогая, что мы еще увидимся. Я назначаю вам свидание… в покоях королевы.

ДВОР обосновался в Фонтенбло. Для такой жары трудно было подыскать нечто более прелестное, чем этот белый замок, утопающий в зелени, манящий тенистым прудом с карпами, среди которых была старая, совсем белая рыба-патриарх, носящая в ноздрях кольцо самого Франциска I.

Вода, цветы, рощи…

Король работал, король танцевал, король охотился в сопровождении свиты. Король был влюблен. Нежная Луиза де Лавальер[29], трепещущая от одной мысли, что сумела пробудить страсть в королевском сердце, поднимала на государя роскошные темно-синие глаза, полные неги. Весь двор, обращаясь к ярким аллегориям и сравнивая прелестницу с лесной богиней Дианой, которая в конце концов отдалась Эндимиону, наперебой восхвалял восхождение скромной светловолосой девушки, чей цветок невинности сорвал сам Людовик XIV.

Луизе исполнилось семнадцать лет. Совсем недавно девушка распрощалась с бедностью и многочисленным провинциальным семейством и потому стояла особняком среди фрейлин Мадам. Немудрено, что юная Луиза де Лавальер приходила в замешательство, когда «нимфы» и «сильваны» лесов Фонтенбло, стоило ей появиться в лунном сиянии, шептали: «Вот идет фаворитка!» Сколько суматохи вокруг ее персоны! Она не знала, как скрыть силу своей любви и грех бесчестья! Но придворные в совершенстве освоили все тонкости ремесла паразитов. Именно через любовницу они могли влиять на короля, плели интриги, получали места, милости, денежные пенсии. И пока королева, отягощенная бременем будущего материнства, оставалась в своих покоях в обществе безутешной карлицы, летние дни мелькали непрерывной чередой праздников и развлечений.

Во время приватного ужина на канале, когда в лодках не нашлось места для офицеров королевского рта, было забавно наблюдать, как принц Конде, вместо того чтобы выигрывать сражения или устраивать заговоры против короля, берет блюда, которые ему протягивают с соседней лодки, и предлагает их Его Величеству и его фаворитке, как образцовый слуга.

11 августа все дамы охотились на оленей. 14 состоялся бал на открытом воздухе, во время которого король в костюме пастушка танцевал с Лавальер. 18 августа давали концерт в лесу, и оркестр, укрытый в кустах, соперничал с птицами. 25 устроили факельное шествие… и процессию возглавляла Любовь.

* * *

Окутанная смрадом, поднимавшимся от берегов Сены, обнажившихся в жару, Анжелика смотрела, как на собор Парижской Богоматери опускаются сумерки.

Над высокими квадратными башнями и длинным нефом, заканчивающимся массивной апсидой, виднелось желтоватое небо, усеянное пятнышками ласточек. Время от времени птицы проносились рядом с сидящей женщиной и, задевая берег крылом, с пронзительным криком улетали.

На другой стороне реки, вниз по течению от домов каноников собора Парижской Богоматери тянулась длинная глиняная коса, место самого большого парижского водопоя.

В этот час сюда направлялась вереница лошадей, ведомых извозчиками или кучерами карет. Непрекращающееся ржание животных оживляло прекрасный вечер.

Анжелика резким движением поднялась с места. «Я пойду посмотреть на моих детей», — решила она.

За двадцать су перевозчик переправил ее на лодке к пристани Сен-Ландри. Анжелика прошла по улице Ада и остановилась в нескольких шагах от дома прокурора Фалло де Сансе. Она даже и не помышляла о том, чтобы появиться в особняке сестры в нынешнем плачевном виде: в оборванной юбке, с растрепанными волосами, подвязанными косынкой, в стоптанных башмаках. Но вот уже некоторое время ей не давала покоя мысль, что если встать где-нибудь рядом с домом, то, возможно, доведется увидеть обоих сыновей. В последнее время эта идея превратилась в навязчивую, она занимала все помыслы Анжелики; потребность увидеть малышей с каждым днем становилась все сильнее и сильнее. Маленькое личико Флоримона всплывало из пучины забвения и безразличия, в которую она были погружена. Молодая мать вновь видела черные кудри сына, выбивающиеся из-под красного чепчика, слышала его лепет. Сколько ему сейчас лет? Немногим более двух. А Кантору? Семь месяцев. Его Маркиза Ангелов даже не могла себе представить. Она оставила сына таким крошечным!

Прислонившись к стене рядом с лавочкой сапожника, Анжелика не спускала глаз с фасада дома, в котором жила, пока еще была богата и уважаема. Всего год назад ее экипаж перегородил этот узкий проулок. Именно отсюда роскошно одетая графиня де Пейрак отправилась любоваться триумфальным въездом короля в Париж. И Кривая Като передала Анжелике выгодное предложение суперинтенданта Фуке: «Милочка, не лучше ли принять предложение… чем расстаться с жизнью?»

Анжелика отказалась. И потеряла все. Порой она спрашивала себя, а не потеряла ли она и саму жизнь, ведь у нее больше не было ни имени, ни прав на существование. Для всех, кто знал ее прежде, она умерла.

Время шло, но двери дома оставались закрытыми. Только за грязными стеклами конторы прокурора смутно угадывались силуэты клерков.

Один из них вышел, чтобы зажечь фонарь.

Анжелика спросила:

— Мэтр Фалло де Сансе у себя, или он уехал за город в имение?

Прежде чем ответить, служащий внимательно посмотрел на обратившуюся к нему женщину.

— Мэтр Фалло здесь больше не живет, — сказал незнакомец. — Он продал свою должность. У него были неприятности из-за процесса о колдовстве, в котором оказалась замешана его семья. Это нанесло ущерб его профессиональной деятельности. К тому же его ограбили. Он переехал.

— А… вы не знаете куда?

— Нет, — заявил мужчина надменным тоном. — И даже если бы знал, я бы тебе этого не сказал. Ты для него неподходящая клиентка.

Анжелика была потрясена. Уже несколько дней она жила лишь одной мыслью: увидеть, пускай мельком, лица детей. Она рисовала в своем воображении, как они возвращаются с прогулки: Кантор на руках Барбы, Флоримон весело семенит рядом. И вот они навсегда исчезли из ее жизни!

Маркизе Ангелов пришлось прислониться к стене, так сильно у нее закружилась голова.

Сапожник, который как раз вышел запереть свою лавочку на ночь и слышал разговор, спросил:

— Тебе так нужно увидеть мэтра Фалло? По поводу какой-то тяжбы?

— Нет, — ответила Анжелика, пытаясь взять себя в руки, — но я… я хотела бы увидеть девушку, которая была у него в услужении… ее зовут Барба. Неужели никто не знает адреса господина прокурора в новом районе?

— Насчет мэтра Фалло и его семьи я ничего не знаю, зато с Барбой проще. Она у них больше не служит. В последний раз, когда ее видели, она работала в трактире «Храбрый петух», на улице Валле-де-Мизер[30].

— Ах! Благодарю вас.

Анжелика бежала по городу в сгущающихся сумерках. Улица находилась прямо за тюрьмой Большой Шатле и считалась вотчиной торговцев жареным мясом. Днем и ночью здесь раздавались крики домашней птицы, которую резали мясники, и слышался непрерывный скрип вертелов, вращавшихся над огромными очагами.

Трактир «Храбрый петух» располагался в самом конце улицы и отнюдь не выглядел процветающим. При виде его скорее можно было подумать, что уже начался Великий пост.

Анжелика вошла в зал, скупо освещенный двумя или тремя свечами. За столом перед кувшином вина сидел дородный мужчина, чью голову венчал грязный поварской колпак. Казалось, он был больше увлечен выпивкой, нежели обслуживанием клиентов. Правда, и клиентов было немного — несколько ремесленников и какой-то весьма потрепанного вида путешественник. Подросток в засаленном фартуке, еле волоча ноги, разносил неаппетитные на вид блюда.

Анжелика обратилась к здоровяку повару:

— У вас есть служанка по имени Барба?

Небрежным жестом мужчина указал в сторону кухни.

Анжелика заметила Барбу, которая, сидя перед очагом, ощипывала птицу.

— Барба!

Девушка подняла голову и вытерла рукой вспотевший лоб.

— Чего ты хочешь, подружка? — спросила она устало.

— Барба! — повторила Анжелика.

Глаза служанки округлились, и она приглушенно вскрикнула:

— Ох! Госпожа! Пусть госпожа меня извинит…

— Не следует больше называть меня госпожой, — резким тоном произнесла Анжелика.

Она присела на камень у очага. Жара была удушающей.

— Барба, где мои дети?

Толстые щеки Барбы задрожали от еле сдерживаемых рыданий. Девица проглотила слюну и наконец сумела выговорить:

— Они у кормилицы, госпожа… Под Парижем, в деревне около Лоншана.

— Моя сестра Ортанс не оставила детей у себя?

— Госпожа Ортанс сразу передала их кормилице. Однажды я была у этой женщины, чтобы отдать ей деньги, которые вы мне оставили. Госпожа Ортанс потребовала, чтобы я отдала деньги ей, но я отдала ей не все. Я хотела, чтобы деньги пошли малышам. Но потом… больше я не бывала у кормилицы… Я ушла от госпожи Ортанс… Я работала в разных местах… Сейчас так трудно заработать на жизнь.

Теперь она говорила чересчур быстро, избегая смотреть Анжелике в глаза. Маркиза Ангелов задумалась. Лоншан располагался недалеко от Парижа. Придворные дамы часто прогуливались туда пешком, чтобы попросить совета или просто побеседовать с монахинями из аббатства… Барба снова принялась нервными движениями ощипывать птицу. Анжелика почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд. Обернувшись, она увидела помощника повара, который пялился на нее во все глаза, отнюдь не скрывая тех чувств, что в нем пробудила эта прекрасная женщина в жалких лохмотьях. Анжелика давно привыкла к жадным взорам мужчин. Но на сей раз излишнее внимание вывело ее из себя. Молодая женщина быстро поднялась.

— Где ты живешь, Барба?

— Здесь, на чердаке.

В комнату вошел владелец «Храброго петуха» в своем сбившемся на бок колпаке.

— Так-так, что это вы тут делаете? — спросил он, еле ворочая языком. — Давид, тебя требуют клиенты… Птица скоро будет готова, Барба? Честное слово, я один должен крутиться, пока вы тут прохлаждаетесь… А нищенка чего тут ошивается? Убирайся, брысь, пошла вон! И не пытайся стянуть у меня каплуна…

— Ой! Госпожа!

Но в тот вечер Анжелика была в боевом настроении. Она уперлась кулаками в бока и выложила весь словарный запас Польки.

— Захлопни пасть, жирная бочка! На кой черт мне сдались твои старые картонные петухи? А ты, юный девственник, изнывающий от похоти, лучше опусти свои гляделки и закрой хлебало, если не хочешь схлопотать по морде…

— Ой! Госпожа! — в ужасе вскрикнула Барба.

Анжелика воспользовалась тем, что оба мужчины остолбенели от неожиданности, и шепнула служанке:

— Я подожду тебя во дворе.

Чуть позже, когда появилась Барба с подсвечником в руке, Анжелика поднялась вслед за ней по старой расшатанной лестнице на чердак, который хозяин Буржю сдавал служанке за скромную плату.

— У меня здесь очень бедно, госпожа, — смущенно произнесла Барба.