— Ничего. Я знакома с бедностью.

Анжелика скинула башмаки, чтобы насладиться прохладой каменного пола, и уселась на постель — обычный соломенный тюфяк без покрывала, установленный на четырех ножках.

— Не сердитесь на мэтра Буржю, — начала Барба. — Он неплохой человек. Но после смерти жены он помешался от горя и запил. Поваренок — его племянник. Хозяин привез парнишку из провинции, чтобы тот помогал ему, но он не очень-то расторопен. Вот дела и идут из рук вон плохо.

— Если тебя не обременит, Барба, — попросила Анжелика, — позволь мне провести здесь ночь. Завтра на рассвете я пойду навестить детей. Могу ли я разделить с тобой постель? Мне нужно отдохнуть.

— Госпожа окажет мне честь.

— Честь, — горько усмехнулась Анжелика. — Посмотри на меня и больше не произноси этого слова.

Барба разрыдалась.

— Ох! Госпожа, — бормотала служанка. — Ваши прекрасные волосы… роскошные волосы! Кто же их вам теперь расчесывает?

— Я сама… иногда. Барба, перестань так горько плакать, я тебя прошу.

— Если госпожа мне позволит, — шептала служанка, — у меня есть щетка… Я могла бы… воспользоваться случаем, что я рядом с госпожой…

— Если хочешь.

Умелые руки начали распутывать чудесные пряди, отливающие теплым золотом. Анжелика закрыла глаза. Сколь велика власть обыденных жестов! Заботливых рук служанки оказалось достаточно для того, чтобы вернулась атмосфера уюта, которая, как казалось, исчезла навсегда. Барба шмыгала носом.

— Не плачь, — повторила Анжелика, — все это когда-нибудь закончится… Да, я верю, что кончится. Не сейчас, но я уверена, придет день… Ты не можешь понять, Барба. Это какой-то дьявольский замкнутый круг, из которого только один выход — смерть. Но я начинаю верить, что мне удастся вырваться. Не плачь, Барба, моя добрая девочка…

Ночь они провели бок о бок. Барба вставала на работу с первыми лучами солнца. Вслед за служанкой Анжелика проскользнула на кухню трактира. Барба заставила бывшую хозяйку выпить подогретого вина и дала ей в дорогу два маленьких пирожка.


Анжелика отправилась в Лоншан. Она миновала ворота Сен-Оноре и по песчаному променаду, который называли Елисейскими полями, пришла в деревню Нёйи, где, как уверяла Барба, и находились дети. Молодая женщина еще не знала, что она собирается делать. Взглянуть на мальчиков издали? И, если вдруг Флоримон, заигравшись, подойдет к ней поближе, можно предложить ему пирожок…

Анжелика узнала у прохожих, где находится дом мамаши Маво. Около дома, в пыли под присмотром девчушки лет тринадцати играли дети. Малыши были довольно грязными и неухоженными, но выглядели здоровыми.

Но Маркиза Ангелов напрасно пыталась распознать среди них Флоримона.

Наконец из дома вышла дородная женщина в грубых деревянных башмаках, и Анжелика, догадавшись, что это и есть кормилица, решилась зайти во двор.

— Я бы хотела увидеть двоих детей, которых вам доверила мадам Фалло де Сансе.

Крестьянка, темноволосая мужеподобная баба, оглядела Анжелику с нескрываемым недоверием.

— Может, вы принесли деньги, которые мне задолжали?

— Так, значит, вам задолжали с оплатой?

— Если бы только задолжали! — взорвалась женщина. — Тех денег, что мне дала мадам Фалло, и тех, которые потом принесла служанка, хватило только на месяц. А потом — дудки, ни шиша! Я отправилась в Париж разобраться, в чем дело, но Фалло переехали. Вот и манеры этих прокурорских ворон!

— Где они? — спросила Анжелика.

— Кто?

— Дети.

— А я-то почем знаю? — кормилица пожала плечами. — У меня и без них полно хлопот, я занимаюсь карапузами, за которых мне платят.

Тут подошла девочка-подросток и быстро проговорила:

— Маленький там, я покажу.

И она повела Анжелику через двор к хлеву, где были привязаны две коровы. За яслями обнаружился ящик, в глубине которого лежал приблизительно полугодовалый ребенок. Малыш был совершенно голым, если не считать грязного лоскута на животе, край которого он с жадностью сосал.

Анжелика схватила ящик и потащила его в фермерский дом.

— Это я отнесла его в хлев, потому что ночью там теплее, чем в подвале, — прошептала девчушка. — Малыш весь покрыт коростой, но он не худой. Утром и вечером я дою коров и каждый раз даю ему немного молока.

Ошеломленная Анжелика смотрела на младенца. Это жалкое создание, все покрытое гнойниками и паразитами, не могло быть Кантором! И к тому же Кантор родился со светлыми волосами, а кудри этого малыша были совсем темными. В этот миг мальчик открыл светлые глазки.

— У него зеленые глаза, как у вас, — заметила девочка. — Вы его мать?

— Да, я его мать, — ответила потрясенная Анжелика. — А где же старший?

— Должно быть, в собачьей конуре.

— Жавотта, не суй нос не в свое дело! — крикнула крестьянка.

Она неприязненно наблюдала за перемещением Анжелики и девочки-подростка, но не мешала, втайне надеясь, что эта жалкая нищенка все-таки принесла деньги.

Анжелика, неся ящик с малюткой, пошла за девочкой.

В конуре сидела огромная сторожевая собака, чрезвычайно злобная на вид. Чтобы ее выманить, Жавотте пришлось прибегнуть к всевозможным ухищрениям и посулам.

— Фло всегда прячется за Пату, потому что он боится.

— Боится чего?

Девчушка живо огляделась по сторонам.

— Что его побьют.

И Жавотта вытащила из глубины будки какой-то черный и кудрявый шар.

— Да это же щенок! — воскликнула Анжелика.

— Нет, это его волосы.

— Конечно, — прошептала мать.

Такая шевелюра могла принадлежать лишь сыну Жоффрея де Пейрака. Но под густой, жесткой и темной гривой волос оказалось жалкое, исхудавшее серенькое тельце, кое-как прикрытое лохмотьями.


Анжелика опустилась на колени и дрожащей рукой отвела растрепанные волосы. Она увидела бледное тонкое личико, на котором горели черные, широко открытые глаза. Невзирая на сильную жару, ребенок непрерывно дрожал. Его хрупкие косточки выпирали наружу, как у скелета, кожа была шершавой и грязной.

Анжелика поднялась и направилась к кормилице.

— Вы бросили их умирать от голода, — произнесла она медленно, глухим голосом. — Вы бросили их умирать в нищете… Много месяцев дети не видели никакого ухода, их не кормили. Только собачьи объедки и те куски, что эта девочка отрывала от собственного скудного ужина. Вы подлая мерзавка!

Крестьянка стала пунцовой. Она скрестила руки на груди и злобно заорала:

— Нет, как вам это нравится! Оставляем мне мелюзгу, не дав ни единого су, исчезаем, не оставив адреса, и нате — заявляется какая-то бродяжка с большой дороги, да еще оскорбляет… Оборванка, цыганка!


Анжелика, не слушая эти вопли, вернулась в дом.

Она схватила какую-то тряпку, висевшую перед очагом, и с ее помощью закрепила Кантора у себя на спине, завязав концы материи на груди, как носят детей цыгане.

— Что это вы собираетесь делать? — спросила кормилица, следовавшая за молодой матерью по пятам. — Вы хотите их забрать отсюда, да? Так давайте деньги.

Анжелика порылась в карманах и кинула на пол несколько монет. Крестьянка усмехнулась.

— Пять ливров! Ты смеешься надо мной, мне должны триста. Давай плати! А то я позову соседей с собаками, и тебя выгонят вон.

Высокая и толстая, она встала перед дверью, раскинув руки. Анжелика запустила ладонь под корсаж и достала кинжал. Клинок Родогона-Египтянина сверкал в тени комнаты так же ярко, как и зеленые глаза женщины, державшей его.

— Прочь с дороги! — сказала Анжелика хриплым голосом. — Отвали или я пущу тебе кровь.

Услышав воровской жаргон, крестьянка стала мертвенно-бледной. Даже за воротами Парижа все знали об отваге нищих и о той ловкости, с которой они владели оружием. Кормилица в ужасе отступила, а Анжелика прошла мимо нее, направив лезвие кинжала в сторону дрожащей женщины, как ее учила Полька.

— Никого не зови! И не вздумай пускать по моему следу собак или деревенских мужиков! Не послушаешь — так с тобой приключится беда. Завтра же твоя ферма сгорит… А ты сама проснешься, когда тебе будут резать горло… Поняла?

Дойдя до середины двора, Анжелика засунула кинжал за пояс и, взяв на руки Флоримона, отправилась в Париж.

Задыхаясь, она спешила в столицу, пожиравшую живых существ, в столицу, где у нее и ее двух полумертвых детей не было другого убежища, кроме развалин башни, и где ее ждало наводящее ужас покровительство нищих и бандитов.

Ее обгоняли кареты, поднимавшие тучи пыли, которая оседала на потном лице молодой женщины. Но она не замедляла шага, не замечала веса двойного груза.

— Это закончится! — думала Анжелика. — Когда-нибудь должно закончиться, однажды я стану свободной, я вернусь к живым…


В Нельской башне Маркиза Ангелов обнаружила Польку, которая только что пришла в себя после попойки. Проститутка помогла молодой матери устроить детей.

* * *

Увидев малышей, Весельчак не выказал ни гнева, ни ревности, как того опасалась Анжелика. Но на его суровом и загорелом лице отразилось величайшее изумление.

— Ты сумасшедшая? — спросил Николя. — Только сумасшедшая могла привести сюда детей. Ты что, не видела, что здесь делают с детьми? Ты хочешь, чтобы у тебя их забрали и отправили просить милостыню?.. Чтобы их сожрали крысы?.. Чтобы Гнилой Жан украл их у тебя?..

Удрученная этими неожиданными упреками, Анжелика прильнула к нему.

— А куда бы ты хотел, чтобы я их отвела, Николя? Посмотри, что с ними сделали… Они умирали с голода! Я привела их сюда не для того, чтобы причинить им зло, но чтобы отдать их под твою защиту, ведь ты такой сильный, Николя.

Растерянная женщина прижалась к Весельчаку и смотрела на него, как никогда ранее. Но Николя не замечал этого, он покачал головой и повторил:

— Я не смогу защищать их постоянно… эти дети — благородной крови. Я не смогу.

— Почему? Ты сильный, тебя боятся.

— Я не настолько силен. Ты измотала мне сердце. Такие парни, как мы, когда примешиваем сердце к делам, то начинаем совершать глупости. Ничего не клеится. Иногда я просыпаюсь ночью и говорю себе: «Весельчак, остерегайся… Обитель Утоли-мои-печали уже не так далека».

— Не говори так. Я впервые о чем-то у тебя прошу. Николя, мой Николя, помоги мне спасти малышей!


Их прозвали «маленькими ангелами». Под защитой Весельчака, среди нищеты и преступлений они зажили столь же спокойно, как и Анжелика. Дети спали в большом сундуке из кожи, набитом теплыми плащами и тонким сукном. Каждое утро им приносили свежее молоко. Для этого Ригобер или Пион подстерегали крестьянок, направлявшихся на рынок Пьер-о-ле[31] с медными горшками на головах. В конце концов молочницы перестали ходить по дороге вдоль Сены, и их приходилось разыскивать почти у самого предместья Вожирар. Но вскоре женщины догадались: все, что от них требуется за право прохода, — это горшочек молока, и с этого момента разбойникам даже не приходилось вытаскивать шпаги из ножен.

Флоримон и Кантор разбудили спящее сердце Анжелики.


Вернувшись из Нёйи, молодая мать сразу понесла детей к Большому Матье. Она хотела попросить мазь для язв Кантора, а для Флоримона… Как вернуть к жизни это измученное дрожащее тельце, которое пугали даже ласки собственной матери?

— Когда я его оставила, он уже начал говорить, — рассказывала Маркиза Ангелов Польке, — а теперь он молчит.

Полька отправилась к Большому Матье вместе с Анжеликой. Ради них врач откинул темно-красный полог, деливший его помост на две части, и пригласил их, как знатных дам, в отдельный кабинет, где в неописуемом беспорядке лежали зубные клещи, медицинские свечи, скальпели, коробки с порошками, емкости для кипячения и даже страусиные яйца и два чучела крокодила.

Мэтр самолично, величественными жестами натер кожу Кантора мазью и пообещал, что через неделю все пройдет. Его прогноз оправдался: корки отпали, а под ними обнаружился спокойный пухленький мальчуган, с белой кожей, темно-русыми сильно вьющимися волосами, совершенно здоровый.

Но относительно Флоримона диагноз Большого Матье не был столь обнадеживающим. Лекарь взял ребенка на руки с большими предосторожностями и осмотрел его. Деланно улыбнувшись, он вернул малыша матери и с недоуменным видом поскреб подбородок. Анжелика стояла рядом ни жива, ни мертва.

— Что у него?

— Ничего. Ему нужно есть. Для начала совсем чуть-чуть, потом он должен будет есть, сколько сможет. Возможно, тогда у него нарастет немного мясца на косточках.

— Когда я его оставила, он говорил, бегал, — повторила расстроенная женщина. — А теперь он ничего не говорит. И с трудом держится на ногах.