Студентам, предпочитавшим драться на дуэлях в Пре-о-Клер, горожанам, которые обожали по воскресеньям удить пескарей в старых рвах, прекрасным дамам, желавшим нанести визит подругам в предместье Сен-Жермен или увидеться со своими духовниками в Валь-де-Грасе, отныне оставалось только готовить свои кошельки. Полчища нищих останавливали всадников и кареты в узких проходах ворот или на мостиках, переброшенных через рвы. Крестьянам или путникам, прибывавшим в город, приходилось вторично платить въездную пошлину грозным «бродячим солдатам», на чьи посты они натыкались, уже давно войдя в Париж. Люди Весельчака воскрешали старый пояс укреплений Филиппа Августа, делая его столь же непреодолимым, как и во времена подъемных мостов.

* * *

Следует отдать дань ловкости Весельчака. Такой мастерский трюк в королевстве тюнов[3] видели впервые. Владыка королевства, Великий Кесарь, умный и жадный урод Коротышка-Ролен, не стал вмешиваться в происходящее. Весельчак не забывал щедро платить. Его уверенная манера вести сражения, его смелые решения, воплощенные в жизнь гением стратегии Деревянным Задом, — все это день ото дня увеличивало могущество Николя. Вслед за Нельской башней он прибрал к рукам Новый мост — самое удивительное место в Париже, где никогда не иссякал поток безмятежных зевак, которые позволяли срезать свои кошели столь легко, что настоящие мастера, такие, как Хвастун, даже брезговали там воровать.

Битва за Новый мост была ужасной. Она длилась несколько месяцев. Весельчак выиграл потому, что его люди заняли все подступы к мосту. В ветхие плоскодонки, доживавшие свой век у пролетов или свай моста, Николя рассадил нищих, которые, притворяясь спящими, на самом деле оказывались бдительными часовыми. Вознаграждением за разумную стратегию стала долгожданная победа, после которой все проходимцы столицы признали, что Новый мост принадлежит Весельчаку.


Новый мост никогда не был обычным мостом и никогда им не станет, ведь, отдавая приказ о его строительстве, Генрих IV хотел, чтобы через оба рукава Сены можно было переправиться напрямую, не спускаясь на остров Сите[4].

Вот почему на мосту было запрещено строить дома. В то же время выступающие части моста были обустроены так, что на них можно было расположить лавки торговцев и подмостки комедиантов. С обеих сторон от проезжей части находились каменные тротуары, позволявшие пешеходам ловко уклоняться от карет и быстрых тележек. В жизни города Новый мост стал скорее не местом переправы, а местом встречи. Именно здесь встречались два берега Сены, встречалось все, что только можно увидеть в Париже.

* * *

У Анжелики, скучавшей в Нельской башне, пока Николя отправлялся на разбойничьи вылазки, вошло в привычку спускаться в большой зал, расположенный на первом этаже.


Здесь собирались сообщники Весельчака и толпа всяческого отребья, пришедшая на поклон к главарю разбойничьей шайки. Каждый вечер эта грязная и шумная публика под крики мальчишек, громкие звуки отрыжки, сквернословие и брань кутила под сводами зала, и звон оловянных кубков смешивался с невыносимым запахом ветхого тряпья и вина.

На этом сборище встречались все яркие образчики бандитов. Главарь бдительно следил, чтобы в его владениях всегда водились откупоренные бочонки с вином и на вертеле жарилось мясо. Такая щедрость подкупала самых отъявленных сорвиголов.

Именно поэтому, когда шел дождь и дул ветер, а улицы становились пустынными, когда дворянин пренебрегал театром, а мещанин не шел в трактир, что мог придумать проголодавшийся «пройдоха», как не отправиться к Весельчаку «поплотнее набить брюхо»?


Деревянный Зад восседал прямо на столе, взирая на окружающих с высокомерием доверенного лица главаря банды и мрачным видом непризнанного философа. Его давний приятель Баркароль прыгал от одного знакомого к другому, изрядно раздражая картежников. Крысобой продавал «дичь» проголодавшимся старушенциям, Тибо-Музыкант вертел ручку своего музыкального инструмента, бросая насмешливые взгляды сквозь прорехи соломенной шляпы, в то время как Лино, его юный спутник, мальчишка с ангельскими глазами, бил в медные тарелки. Мамаша и папаша Тру-ля-ля пускались в пляс, и их причудливые огромные тени, рожденные отблесками огня, дотягивались до самого потолка. Эта парочка нищих, шутил Баркароль, имела на двоих всего один глаз и три зуба. Папаша Тру-ля-ля был слепым и пиликал на какой-то коробке с двумя натянутыми струнами, которую он называл скрипкой. Мамаша — одноглазая, толстая, с густой, похожей на серую паклю шевелюрой, постоянно выбивавшейся из-под грязного тряпичного тюрбана, щелкала кастаньетами и притоптывала распухшими ногами, укутанными в несколько слоев чулок.

Баркароль говаривал, что, должно быть, она была испанкой… когда-то. От тех времен остались лишь кастаньеты.


В ближайшее окружение Весельчака входили также всегда задыхавшийся бывший скороход Легкая Нога, Табело-Горбун, Хвастун-Срежь-Кошель, вор Осторожный, вечно хнычущий и боязливый, что, однако, ничуть не мешало его участию в самых дерзких ограблениях; Красавчик — из тех, кого принято называть «щупальце», то есть сутенер, и который, одевшись, как принц крови, мог своим видом ввести в заблуждение самого короля; проститутки — вялые, как овцы, или крикливые, как гарпии; а еще бродячие акробаты, впрочем, немногочисленные, потому что в большинстве своем они подчинялись Родогону-Египтянину; лакеи-мошенники, которые, подыскивая себе новое место после того, как их прогнали за воровство со старого, пытались сбыть здесь украденные вещицы. Сбившиеся с пути студенты, навсегда испорченные попрошайничеством, к которому их подтолкнула бедность, приходили сюда, чтобы в обмен на мелкие услуги получить право поиграть в кости с ворами. Знатоков латыни считали важными помощниками, потому что именно они сочиняли законы Великого Кесаря. К таким ученым людям принадлежал и Толстяк, который, переодевшись монахом, заманил в смертельную ловушку Конана Беше.

Мошенники, умело пользовавшиеся человеческим состраданием, мнимые калеки, слепые, хромые — все те, кто днем прикидывались умирающими, вечером занимали насиженные места в Нельской башне. Старые стены, видевшие роскошные оргии королевы Маргариты Бургундской и слышавшие предсмертные хрипы молодых людей, зарезанных после ночи любви с ней, заканчивали свою зловещую службу, приютив худшие отбросы общества. Здесь были и настоящие калеки, слабоумные, юродивые, отвратительные уроды — такие, как Петушиный Гребень: его лоб был обезображен жутким наростом, на который Анжелика даже не могла смотреть. В конце концов, Весельчак прогнал несчастного прочь.

Проклятый мир: дети, не похожие на детей, женщины, отдающиеся мужчинам прямо на соломе, брошенной на каменный пол, старики и старухи с мутными глазами бездомных собак… И тем не менее, вопреки всему, в этой толпе царила атмосфера беззаботности и удовольствия, и она не была фальшивой.

Нищета невыносима лишь тогда, когда она не абсолютна и когда ее есть с чем сравнить. А обитатели Двора чудес не имели ни прошлого, ни будущего, и им не с чем было сравнить настоящее.

Здесь в праздности жирело множество здоровых, но ленивых молодчиков. Голод и холод — для слабаков и для тех, кто к ним привык. Преступление и попрошайничество — вот стоящее дело! Никого не волновало, что будет завтра. Не все ли равно?! Высочайшей ценой за эту неопределенность становилась свобода, право убивать вшей при свете дня, когда вздумается. В любое время может появиться охотник на бедных[5]! Знатные дамы по советам своих духовников могут жертвовать на больницы, приюты… Нищие никогда не переступят порога подобных заведений, если только их не затащат туда насильно. Им не нужен бесплатный суп. Стол Весельчака несравненно лучше — ведь его снабжали из надежных мест верные подручные, которые отслеживали суда на Сене, отирались около колбасных и мясных лавок, нападали на крестьян, направлявшихся на рынок.

* * *

Сначала появление Анжелики в большом зале вызывало мертвую тишину и даже страх. Ее красота, та неспешность, с которой она проходила и садилась к столу, ни на кого не глядя, никого не приветствуя, ставили в тупик присутствующих, отличавшихся особой подозрительностью, привыкших к опасности и соблюдавших свои обычаи.

Однако очень скоро выяснилось, что у «новенькой» тоже есть свои «чудачества», как заметил старик по кличке Магистр.

Не выказывая высокомерия к окружающим людям и не пренебрегая «жратвой», которую ей предлагали, Анжелика неожиданно заинтересовалась теми, кто, по мнению большинства, не заслуживал никакого внимания до тех пор, пока не наступит пора привлечь их к делу, — ребятишками. Это были дети в возрасте от двух до трех лет; как только малыши становились способны ходить без помощи взрослых, их посылали просить милостыню на улицы.

Рожденные во Дворе чудес, они впитали его дух и потому всегда старались вернуться с добычей, неловко сжимая в маленьких ручонках морковь, кругляши сельдерея, а те, кто постарше — кочаны капусты или салата, которые им вручали жалостливые торговки. При виде детей, ползающих на четвереньках под лотками в поисках пропитания, лавочницы говорили: «На вот, возьми на суп для твоей мамы…»


Объясняясь знаками, Анжелика попросила, чтобы ей приготовили миску с холодной и чистой водой. Воды, воды для Маркизы Ангелов!.. Еще одно из «чудачеств». Зачем ей вода?.. Чтобы мыть овощи. Нищие с восхищением следили за ее ловкими и быстрыми руками, которые, казалось, наделяют плоды земли красотой и свежестью. Руки феи… или колдуньи, думали они со смутным беспокойством. Потом она требовала еще воды, целый таз, и приказывала поставить его в очаг, где Хвастун (или другой дежурный бродяга) постоянно поддерживал огонь, гудевший под котелками и горшками, наполненными мясом, салом и колбасками.

Маркиза Ангелов следила за варкой овощей так внимательно, словно готовила магическое зелье. Иногда она с изяществом подносила ложку ко рту, пробуя отвар. Она зачаровывала собравшихся, тем более что изъяснялась только знаками. Она перестала говорить, окружив себя стеной мертвого молчания через несколько дней после появления в Нельской башне. Даже во время любовных утех Николя не слышал от нее ни единого слова. Она была здесь, и ее не было.

Давая указания с помощью жестов, Анжелика доваривала суп из принесенных ребятишками овощей, а это доказывало, что она не ушла в «другой мир», как часто случалось с сотнями и сотнями людей, порой молодых, но чаще старых, которые после пережитых несчастий превращались в пустые, безразличные ко всему создания с погибшей душой. Появляясь в большом зале, своим молчанием Анжелика тут же притягивала взгляды бродяг. Они находили ее все более и более прекрасной. Порой Маркиза Ангелов приказывала отнести котелок с бульоном в ее комнату, где она пила отвар в полном одиночестве, и по этой причине многие видели в ней ученую знахарку, наделенную загадочной властью. Но чаще всего она оставалась внизу, и, все так же не произнося ни слова, наполняла овощным бульоном миски и разносила их больным, которых замечала по углам зала. Сморщенные старушки, не привыкшие, чтобы о них заботились, не осмеливались отказываться. Этот бульон «не насыщал брюхо», нет, но он был намного вкуснее, чем суп для бедных.

Писарем у Николя служил Магистр. Весельчак, «хозяин» Нового моста, не стеснялся пользоваться услугами ученого грамотея, ведь даже Коротышке-Ролену служил такой же старикан — Паленый. Поговаривали, что у Магистра «не все в порядке с башкой». Николя платил своему «секретарю» крадеными кувшинами с вином, которыми были забиты все погреба Нельской башни. Магистр был закоренелым пьяницей. Обычно его видели сидящим за столом и что-то пишущим гусиным пером при слабом свете, падавшим сквозь бойницы. У старика постоянно тряслись руки, а рядом с ним на полу валялись кипы бумаг.

Как-то раз Анжелика сидела за общим столом в ожидании Николя и то ли слушала, то ли нет разглагольствования Деревянного Зада, устроившегося на столе. Неожиданно Магистр встал, нетвердым шагом приблизился к ней и решительно потянул ее к двери. Так, по-прежнему ведомая властной рукой, она оказалась на улице, окруженная наступающей ночью и зимним холодом.

— Ты должна выходить отсюда, — сказал старик, глядя прямо в лицо Анжелике, — не бойся, что тебя узнают, сейчас ночь. Но тебе нужно выходить, иначе ты сойдешь с ума.

И молодая женщина поняла, что с тех пор, как оказалась в Нельской башне, она ни разу не смогла заставить себя покинуть надежное убежище, выйти за его стены и очутиться там, где ее поджидали всяческие опасности.

— Иди! — скомандовал Магистр, толкая Анжелику перед собой.


Она машинально подчинилась, и, быстро отойдя от Нельской башни, миновав развалины некогда знаменитого дворца и других домов, которые были построены и затем разрушены, весь этот хаос, ставший свидетелем многочисленных бандитских стычек, Магистр повел ее в лабиринт переулков, улиц и тупиков.