Но видение тут же исчезло. Сегодня сверкало солнце, а камни были почти горячими. Анжелика скатала свою накидку и подложила ее под голову, как подушку. Она закрыла глаза. Ею овладевал сон.

Вдруг кто-то ласково дотронулся до ее ноги.

Анжелика открыла глаза и увидела молодого человека, стоявшего перед ней на коленях и снимавшего мерки.

— Я подмастерье сапожника, — объяснил он. — Ваши туфли испорчены. Нужно уговорить моего хозяина из галереи торговцев, чтобы он сделал вам пару туфелек. Мы украсим их настоящими жемчужинами, а не стеклянными бусинами, как у вас.

Рядом с Анжеликой на ступени присел молодой человек с гитарой.

На ступенях Дворца

Сидит прекрасная дева

Лон-ла,

Сидит прекрасная дева!..

После долгих месяцев, вдруг показавшихся молодой женщине годами, в течение которых она постоянно отбивалась от настойчивых ухаживаний кавалеров, редко привлекательных, всегда немного пьяных, а порой откровенно наглых — если не считать охваченного страстью Одиже, — Анжелика испытывала чувство легкости, слушая на ступенях Дворца правосудия комплименты двух веселых юношей. Они не строили никаких далеко идущих планов, а всего лишь хотели отвлечь и рассмешить ее.

Анжелика чувствовала себя помолодевшей, освободившейся от тяжести повседневной жизни, от груза постоянной ответственности за детей, которых необходимо спасти. Ведь у них никого не было, кроме нее — матери, ставившей перед собой невыполнимые задачи в надежде выиграть это пари у судьбы…

Шутник продолжал импровизировать.

А рядом малыш-сапожник,

Ему улыбнулась удача,

Лон-ла,

Ему улыбнулась удача…

Молодой сапожник, прихватив с собой мерки, взбежал по ступеням, тоже напевая песенку.

Гитара навевала на Анжелику сон, она вновь прилегла на сложенную накидку и закрыла глаза, наслаждаясь теплым солнцем. Молодой человек продолжал напевать.

Красавица, если хочешь,

Мы будем спать вместе,

Лон-ла…

Мы будем спать вместе!

— Вот еще! — возмутилась Анжелика, не открывая глаз.

Но певец напевал с такой нежностью, а слова лишь подчеркивали привлекательность мелодии, напоминающую колыбельную.

В огромной постели,

В огромной постели,

Под белыми простынями,

Лон-ла…

 * * *

Когда молодая женщина проснулась от того, что все ее тело онемело от неудобной позы на пыльных ступенях, солнце уже клонилось к закату и гордые силуэты окрестных колоколен выделялись темными пятнами на позолоченном небе. Певец и сапожник исчезли.

Анжелика с трудом пришла в себя и огляделась вокруг мутным взглядом. Где-то там, в городе, ее ждала тяжкая ноша, которую опять придется взвалить на плечи, но теперь она уже не знала, будет ли от этого хоть какая-нибудь польза. Полулежа в теплых лучах солнца на ступенях Дворца правосудия, она ужаснулась тому непреодолимому безумию, что властно влекло ее к ночным улицам города. Неужели это никогда не закончится?

Чтобы укрепить свое мужество и развеять страх, она не видела другого выхода, кроме как обратиться за помощью к колдуну, который пока не оправдал ее ожиданий. А больше ей не у кого было спросить совета.

Она поднялась по ступеням, с трудом переставляя ноги, как настоящая старуха.


Эта широкая парадная лестница, некогда построенная для приема высокородных друзей короля и их свиты, а со временем поневоле впитавшая в себя все тревоги и вину людей, вызванных в суд, людей, остановленных законом, людей, застывших между жизнью и смертью, для многих превратилась в Голгофу. Некоторые шли по ней с озабоченным видом, иногда останавливаясь, а иногда перешагивая через ступеньку, и их черные платья развевались на ветру.

Но большая часть посетителей поднималась степенно и торжественно, ведь они направлялись на заседание суда.

Словом, в этот час на лестнице скопилась целая толпа самых разных людей, которые, скорее всего, как и Анжелика, чего-то ждали. Сюда, за решетку Дворца, был закрыт вход для бездомных бродяг. Тут жил своей жизнью город в городе, и в этом городе каждый играл свою роль. Именно так выглядели посетители, входящие через ворота во двор Сен-Шапель, чтобы побродить по галереям или присутствовать на процессах.


Книжная лавка, ревниво прячущая свои сокровища — книги и содержащиеся в них знания, казалась надежным пристанищем. Анжелика уселась на тот самый табурет, на котором сидела несколько часов назад, а хозяин лавочки, окутанный ароматами неизвестных трав, с довольной полуулыбкой рассматривал некий предмет, лежавший в его ладонях.

— Я послал к вам певца, — сообщил он Анжелике. — Удалось ли ему успокоить ваши расстроенные чувства?

Его несколько насмешливый и пренебрежительный тон вновь пробудил беспокойство в душе молодой женщины.

— Месье, вы не понимаете. Только вы можете меня успокоить! Я хочу знать, почему этот страшный человек меня преследует. Разве не вы предупредили меня когда-то, что надо мной тяготеет проклятие, которое мешает мне жить?

— Вот именно, — заявил мэтр Людовик, — мы к нему и подошли! Теперь у меня есть нечто, что мне было необходимо.


Он протянул свою ладонь, и Анжелика вскрикнула от удивления.

— Ах! Это портрет моей матери!

— Вы ее узнаете?.. Это хорошо.

И, не обращая внимания на изумление посетительницы, мэтр Людовик объяснил, что речь идет о проклятии, которое из-за ошибки ее отца довлеет над всей семьей, но, главным образом, над ней.

Все произошло в ту пору, когда барон Арман растрачивал свои силы и свои денье[110] в Париже, на службе у короля, как и подобает представителю старинного дворянского рода.

Жизнерадостный и бойкий, не задумывающийся об осторожности, он пережил бурное любовное приключение с опасной женщиной, принадлежавшей к далекой и неизвестной расе, истоки которой теряются в тумане на восточных границах Европы. Как известно, грань, разделяющая столь разные народы, почти непреодолима, особенно в делах любовных. То была цыганка, причем цыганка, принадлежавшая к знатному роду. Ведь у этих странных орд, кочующих по дорогам с худыми лошадьми и шаткими телегами, есть свои принцы, а следовательно, и принцессы. А дальше случилось вот что. Когда барон Сансе де Монтелу решил вернуться в свою провинцию с намерением вступить в брак, цыганка не смогла смириться с мыслью, что потеряет его. Однако возлюбленный не отказался от своих планов и в конце концов уехал, нисколько не заботясь о девице. Тогда она решила наложить на него проклятие, которое бы заставило его заплатить за те муки, что она испытала.

Быть может, она надеялась, что он женится на ней? Самые безумные мечты могут пустить ростки в сердце влюбленной женщины, даже если она цыганка.

Но еще не наступили те времена, когда сумасшедшая страсть сможет помочь двум влюбленным преодолеть черту общественных и религиозных запретов. За одни только подобные мечты церковь могла приговорить цыганку к сожжению, а родня — к смерти.

— Итак, она не простила твоему отцу-барону, что он оставил ее мракобесию соплеменников, обрек на судьбу кочевников — всеми ненавидимых, отверженных, вечно гонимых на дорогах французского королевства, да и всей Европы.

Мэтр Людовик добавил:

— Говорят даже, что они, как и евреи, пытались уплыть в Новый Свет, но и там их встретили костры, потому что испанская инквизиция тоже отправилась за море.


Анжелика слушала собеседника, не понимая, чего он хотел добиться, рассказывая ей эту поразительную историю об отце. Ее разум восстал. Обессиленная, ошеломленная, она совсем растерялась.

— Но я вас просила не об этом! — внезапно воскликнула она. — Я просила вас рассказать мне о человеке, который, вне всякого сомнения, связан с миром демонов. Мне рассказывали, что вы умеете изгонять этих демонов, чтобы изменить судьбы честных людей, которых они преследуют и мучают… Я хочу знать, что скрывается за несчастьями, которые обрушились на нас. Я уверена, что он это знает, и вы тоже знаете… Или могли бы узнать, — поправилась Анжелика, осознавав, что ее упреки и недовольство невольно могут оскорбить человека, который снискал уважение всего Дворца правосудия и у которого спрашивает совета сам канцлер Сегье.

— Ну почему вы не хотите меня понять, почему вы оставляете меня на произвол судьбы?

Она вдруг почувствовала так, как будто тонет в зыбучих песках, которые поглотили ее счастье.

Мэтр Людовик не рассердился.

— Успокойся, — сказал он, внезапно переходя на «ты», — доверься мне. Знай, что я не могу сказать тебе больше того, что уже сказал, но не могу сказать и ничего другого. Именно в этом проклятии кроется зло, влияющее на твою жизнь, обрекающее тебя на поражение, вопреки тому, что при рождении ты получила силу побеждать. Все, что я могу сделать, это избавить тебя от проклятия, которое было направлено на твоего отца, а посему коснулось твоей матери и всей твоей семьи… Это не так просто, поверь! Распутать, уничтожить проклятие, наведенное тремя одаренными цыганками…

— Почему тремя?

— Потому что одна оскорбленная девица, несмотря на всю обиду, не смогла бы навести столь сильное заклятие. Она обратилась за помощью к матери и к одной из своих теток, слава которой преодолела границы королевства и докатилась до самого Черного моря. Твой отец должен был потерять все, что имел, а главное — он должен был остаться бездетным.

— Но тогда… как же получилось, что мы все-таки появились на свет?

— В этом-то и заключена тайна… Насколько бы ни была сильной наведенная порча, порой случается так, что она не действует или ослабляется неучтенными противодействующими силами. Святость вашей матери смогла отвести или изменить предначертанные несчастья.

Анжелика продолжала зачарованно глядеть на колдуна, но не произнесла ни слова, и он добавил почти весело:

— Все ясно как день. Невозможно заставить страдать кого-либо, если для него любое страдание, любая жертва, даже невозможность иметь детей, — испытание, ниспосланное Богом. И именно это испытание дарует скромному созданию счастье служить Богу, разделить страдания Господа Нашего Иисуса Христа на кресте. Горячо верующий человек принимает все муки, лишь благословляя их. Самые зловредные умы бессильны против таких жертв. Таким образом, ваша матушка частично разрушила чары, воздействовавшие на вашего отца, и избавила его от злой участи остаться бездетным, что, несомненно, стало бы самой жестокой карой как для него, так и для нее.

Мэтр Людовик говорил с такой искренней добротой, что Анжелика вконец растерялась. И вспомнила своего отца сидящим на склоне холма, пока она сама, прыгая то на одной, то на другой ножке, приставала к нему с вопросами.

Вся эта история с цыганкой была так не похожа на него.

— Мой отец был порядочным человеком, — жалобно пролепетала она, пытаясь нарисовать более правдивую картину минувшего.

— Почему вы говорите «был»? Ваш отец не умер, насколько мне известно. И что странного в том, что восточная женщина до безумия влюбилась в порядочного человека, христианина, который оценил ее по достоинству и который заставлял ее смеяться? Эти женщины-гадалки очень впечатлительны и чувствительны, как арфы, но при этом они не избалованы романтическим вниманием своих мужчин, которые в большинстве своем отличаются угрюмостью и не блистают красноречием.

— А… тот, другой? Тот, чьи глаза горят во тьме.

— Он меня не интересует. Это ваше дело. Скажу только: никакой это не демон, а просто человек, родившийся злым и развращенным. Таких много, и всех их объединяет то, что они не умеют или не желают воспользоваться возможностями, которые им дарованы, чтобы измениться в лучшую сторону. Они идут к власти самой легкой дорогой: продают душу дьяволу или заставляют поверить в это наивных людей. Они сеют беспокойство и ужас, используя трюки фокусников с Нового моста. Они плодят хаос и преступления. Все, что я могу сказать — он бессилен против вас. Возможно, сейчас он напуган много сильнее, чем вы. Но давайте больше не будем говорить об этом. Когда я избавлю вас от проклятия, все изменится к лучшему.

Было ясно, что мэтр Людовик больше ничего не скажет. Он и так уже сказал своей посетительнице намного больше, чем имел обыкновение сообщать клиентам, будь они хоть судьями, хоть принцами или канцлерами.

Озадаченная, Анжелика поднялась и положила на стол кошель. А ведь она возлагала столько надежд на эту встречу, цеплялась за нее, как тонущий за соломинку.


Когда Анжелика, полная сомнений, уже брела в сторону шумной толпы библиофилов и конвоируемых заключенных, мэтр Людовик догнал ее и обратился к ней, словно к ребенку или к подруге: