Анна Голон - Анжелика. Тулузская свадьба

Анжелика вбежала с букетом великолепных цветов, являя собой живое воплощение красоты и юности, и если не невинности, то, по крайней мере, наивности, простодушия и женственности. Монсеньор, известный великолепным чутьем к такого рода нюансам, успокоился.

Облегченно вздохнув, он протянул молодому капеллану, опустившемуся на колени, руку с перстнем для поцелуя и приветствовал высокомерным кивком венецианца, который был ему известен.

— Монсеньор, простите меня, — воскликнула Анжелика. — Мне только что сообщили о вашем приезде. Я была в саду.

В свою очередь она встала на колени, чтобы поцеловать перстень.

Что скрывалось за неожиданным визитом? Именно этим вопросом задавался каждый, когда вскоре прелат ушел.

— Он хотел узнать, найдет ли меня здесь, у вас, — горько заметил Фабрицио.

— И узнать, не продала ли еще душу дьяволу мадам де Пейрак, — сказал граф, смеясь.

Он поймал руку Анжелики и коснулся легким поцелуем.

Когда появились гости, вечер потек как обычно — в саду наслаждались напитками и шербетом и беседовали о городских новостях.

Анжелике хотелось больше узнать об истории знаменитого старика — астронома, «стоящего на коленях в белой рубахе перед бородатыми кардиналами», образ которого ее преследовал. Но случай не представился. Понемногу стирались из памяти подробности беседы, которая так ее поразила.

Возвратившись к себе в апартаменты с наступлением ночи, она еще долго сидела на террасе.

Анжелика, не переставая, думала о словах проницательного Фабрицио по поводу «изменений» в отеле Веселой Науки и о том, как объяснил бы граф де Пейрак то «новшество», царящее в атмосфере дворца, которое не зависит от брака, этого «института, убивающего любовь», но влияет на всеобщее настроение?

А виной всему сам «объект события».

Одним словом, что же на самом деле думал о ней хозяин дома? Она никогда не узнает, потому что боится его язвительных слов, боится глубины его цинизма.

Внезапно ее пронзила мысль, что с таким дьявольским предвидением, какое чувствовалось в нем, граф, должно быть, догадался, что их подслушивали.

Это объяснило бы его поцелуй и слова о колдовстве. Рассудив так, Анжелика успокоилась и перестала упрекать себя за бегство и уловку.

Она упала на свою постель, решив выбросить из памяти мгновения, пролетевшие в тишине, и все тайны «своего» дворца.

Ей приснился странный сон: она была заключена в донжоне, но вместо темноты его наполнял свет, точно такой же, что струился вдоль лестницы, ведущей на следующий этаж. Ее окружали душистые запахи, кто-то уходил и приходил, но нельзя было ясно различить их лица.

Анжелика проснулась с первыми лучами солнца, когда в садах еще стояла ночная прохлада.

Ей вспомнилось, что вчера в полумраке она отчетливо видела другие мраморные ступени, которые, несомненно, вели «наверх», туда, где витал дух Галилея.

«О да… Комната с золотым замком!»

Анжелика спрашивала себя: среди стольких вещей, что переплетались в ее сознании, не приснились ли ей последние слова.

Часто, почти ежедневно заводили разговор о Крестовых походах против альбигойцев и ереси, которая, по мнению архиепископа, осквернила в двенадцатом веке южные провинции.

Иногда Анжелика с трудом могла объединить суровые события истории и собственные знания, полученные из «маленьких синих книжек» или из лекций, прочитанных ей в монастыре по-французски или по-латыни.

Из крестоносцев она знала только своего предка, соратника Готфрида Бульонского, который освободил Иерусалим и Гроб Господень от нечестивых мусульман, таких же еретиков, как и ее ближайшие соседи-гугеноты, наглецы и смутьяны, которые благодаря Нантскому эдикту все еще худо-бедно, но жили в своих поселениях. Анжелика и Николя, чтобы попугать протестантских детей, швыряли в них четки и образки Святой Девы Марии. Говорили, что гугеноты не почитали ее ни святой, ни девой, хотя признавали матерью Христа… Именно они выдрали волосы ей, Анжелике, в ту памятную ночь…

И хотя Крестовый поход против альбигойцев обрушился на юг Франции столетия назад, он до сих пор оставался очень болезненной темой, порой выводившей из себя собеседников, чей гнев закипал подобно молоку на огне.

Она старалась понять суть противостояния, изо всех сил желая не задеть гостей оскорбительным равнодушием или невниманием.

Служители еретической религии назывались Совершенными, или Добрыми Людьми. Они ходили парами и одевались в черное. Их жизнь была сурова: они ели овощи, изредка хлеб и рыбу. Ни мяса, ни другой пищи животного происхождения, только пост и труд, чтобы обеспечить скудное существование. Очевидно, что любой плотский опыт они считали запретным. Материя, согласно их утверждениям, была творением дьявола. Ей они противопоставляли свою святость, что жила в них той мистической силой, которая позволяла наложением рук даровать тем, кого они благословляли на смертном одре, уверенность в благом конце, то есть в том, что душа более не возродится в грешной плоти. Крестоносцы во главе с Симоном де Монфором, прибывшие с Севера по приказанию Папы Римского, чтобы уничтожить в провинциях Юга эту, по-видимому, безобидную ересь, явили зверский облик «бродяг»[58], которые менее чем за день истребили все население города Безье, прежде чем предать его огню. Это было лишь началом. Война длилась почти полвека.

Конечно, хватило бесчинств со стороны и тех, и других, чтобы через шестьсот или восемьсот лет — цифра менялась в зависимости от поисков истоков зла или от начала их преследования — никакое примирение не было возможно.

Анжелика заметила, что, когда вспыхивал какой-нибудь спор, касающийся прошлого Лангедока, хозяин дома не вмешивался. Его темный силуэт вырисовывался в свете террасы и очертаний города, казалось, выражая удовлетворение. Невидимый дьявол из сказок, одиноко стоящий в стороне, зачастую в конце стола, наблюдал, как люди выплескивают друг другу в лицо взаимную ненависть и своими пороками обрекают себя на вечные муки…

В тот день она впервые вмешалась.

Во время обедов, собиравших, по крайней мере, с десяток гостей, Анжелика редко вступала в разговор, довольствуясь ролью слушателя. Ее живо интересовало и забавляло то, что она слышала от гостей: что у каждого из них было на сердце и что они желали доверить друзьям в надежде получить совет или поддержку. Они часто вместе смеялись, делились забавными историями, которые или слышали от других, или пережили сами.

Все гости, хотя и соблюдали кодекс дворянской культуры, увы, не отличались смиренным нравом.

Особенно когда речь шла о политических событиях. Она убедилась, что тон повышался очень быстро и что чаще отступали те, чьи предки имели непосредственное отношение к этому давнему крестовому походу против альбигойцев, наводнившему провинцию варварами Севера. Анжелика уже знала некоторых дворян и немного опасалась их присутствия. Не важно, что они говорили на провансальском наречии или по-французски с таким же раскатистым акцентом, как и их противники. Потомков северян обвиняли в захвате земель так, как будто это преступление, сопровождаемое громкими предательствами и ударами шпаг, свершилось вчера; а также не хотели признавать за ними законность вотчин, хотя там уже родились многие поколения их предков.

— Именно «он» сделал вас сеньором этих земель! — слышались упреки. — Вы навсегда останетесь захватчиком!

«Он» — тот самый Симон де Монфор, который прибыл во главе крестоносцев разрушить дорогую их сердцу цивилизацию Юга и который до сих пор продолжает играть роль пугала для непослушных детей.

— Берегитесь! Симон де Монфор придет и утащит вас в преисподнюю! — кричали матери маленьким сорванцам.

Анжелика смотрела через стол на Жоффрея де Пейрака, и ей казалось, что он не собирается вмешиваться.

И вот сегодня, подняв руку, она обратилась к господину де Иль-Олму:

— Мессир, я предпочла бы услышать рассказ о ваших трубадурах.

Она поразилась произведенному эффекту.

Молодой Раймон де Иль-Олм круто развернулся на каблуках, чтобы принести ей свои извинения. Она объяснила ему и остальным гостям, что жаждет узнать как можно больше подробностей о своей новой провинции и о тех далеких временах, когда трубадуры покоряли Париж. Разговор понемногу увлек всех сидящих за столом, заговорили о любви к поэзии и о том, что эта любовь будет жить вечно.

Глядя на графа, своего мужа, Анжелика была уверена, что он улыбается. Но понять его улыбку было трудно, ведь он так любил превращать ее в саркастическую усмешку. Не упрекал ли он ее в том, что она вмешалась? Но у Анжелики сложилось впечатление, что он, напротив, с удовольствием наблюдал, как она ведет беседы, успокаивая порывы слишком горячих спорщиков, что, в сущности, и было ее долгом. Роль хозяйки дворца доставляла ей удовольствие и потому давалась легко.

Все чаще случалось так, что она на какое-то время забывала, почему находится здесь и как нерасторжима ее связь с тем, кто главенствовал на этих празднествах.

Время от времени и очень ненавязчиво Жоффрей напоминал ей о своем присутствии.

Однажды на оживленном приеме она посмотрела на мужа, и он ответил ей взглядом заговорщика. Вдруг он сам, что было впервые, поймал ее за запястье и удержал около себя:

— Я догадываюсь по выражению вашего лица, что есть вопрос, который вертится у вас на языке, маленькая госпожа. О чем идет речь?

Она не могла промолчать:

— Эти острова, о которых вы говорили… Где они находятся?

— Острова Касситериды?[59] Недалеко от Англии. Они столь малы, что, держу пари, сам лорд-протектор[60] не знает о них. Во времена Античности отважные мореплаватели привозили оттуда олово, и народ, который назывался тогда иберийцами, ковал оружие в своих подземных мастерских. Я люблю эти неизведанные места, полные скрытых сокровищ. Острова крохотные, но для меня достаточно велики и очень богаты.

Он понизил голос.

— Прекрасная работа для наших маленьких мулов, которых ожидают на берегу Сен-Мало.

Словно угадав, какие картины проходят перед ее глазами, он добавил:

— Это тайна!

— Но вы же сами мне это рассказали!

— Потому что вы сами моя тайна.

Отвернувшись, он продолжил принимать гостей.

* * *

Однажды, когда Анжелика направлялась в галерею, где обычно обедали, ее встретила царившая там удивительная тишина и отсутствие гостей…

На краю стола стоял единственный прибор.

Дворецкий Клеман Тоннель поприветствовал ее и передал слова мессира графа, что тот работает в своей лаборатории и не стоит ждать его к обеду. Она почувствовала облегчение, потому что обычно встречалась с мужем только в присутствии многочисленных гостей.

Оказавшись в одиночестве за большим столом, она не утратила аппетит. Клеман Тоннель прислуживал ей с помощью двух пажей.

Выйдя из-за стола, Анжелика взяла корзинку для рукоделия и отправилась на свое любимое место у одного из огромных окон, распахнутых в сад. В первые же дни после свадьбы она нашла в своих комнатах иглы, шерсть и шелк, ткани, дорогие материи, предоставленные в ее распоряжение для занятий шитьем, если ей того захочется. Она остановила свой выбор на украшении шарфа, того, что обычно вышивают для дворянина, уезжающего на войну, дабы ему сопутствовала удача.

Сегодня, занятая вышивкой, Анжелика мысленно пыталась вспомнить слова, которые произнес дворецкий, когда предупреждал ее об отсутствии мужа. Он совершенно точно сказал, что мессир граф уединился с мавром Куасси-Ба в своих апартаментах в правом крыле, где мессир граф обычно предается занятию алхимией.

Правда или нет, но она уловила оттенок легкого неодобрения в манере, с которой мэтр Тоннель произнес слово «алхимия». Или он, словно соглашаясь с ней, осторожно намекал: мы, люди Пуату, не верим в подобные чудеса?..

Это было неприятно!

Поразмыслив, она пришла к заключению, что ей просто показалось. Дворецкий вел себя вполне естественно, немного чопорно в своей обычной манере.

Анжелика продолжала вышивать, развлекаясь тем, что представляла светловолосого и улыбающегося дворянина, уходящего на войну, которому она подарила бы свой шарф. Бедняге предстояло биться насмерть и быть изрубленным на мелкие кусочки — как обычно гласили сказки, описывая славную битву.

* * *

Готовясь к великолепным приемам, какие граф давал во дворце Веселой Науки, Анжелика следила за их превосходной организацией. Теперь ее фигурка мелькала на кухнях, в помещениях, где составлялись вазы из фруктов и десертов, в погребах, где она выбирала вина, в залах для званых обедов и танцев, на террасах, а за ней всегда следовали три негритенка.