— Нет, уверяю вас, — сказала Анжелика с сияющими глазами. — Я слушала бы вас часами.

Он улыбнулся, и шрамы на его левой щеке подчеркнули ироничность улыбки.

— Как странно устроена ваша головка! Я никогда не думал беседовать с женщинами о таких вещах. Но мне тоже нравится говорить с вами. Мне кажется, вы можете все понять. Но… разве вы не были готовы наделить меня темной силой, когда только приехали в Лангедок? Я все еще внушаю вам страх?

Анжелика почувствовала, что краснеет, но храбро посмотрела на него.

— Нет! Вы все еще остаетесь незнакомцем для меня, и, я думаю, потому, что вы ни на кого не похожи, но я вас больше не боюсь.

Прихрамывая, он подошел к табурету, на котором сидел во время визита архиепископа. Порой он вызывающе дерзко, не боясь яркого света, показывал израненное лицо, а иногда прятался в полумраке и тени. Тогда в его голосе появлялись новые интонации, словно душа Жоффрея де Пейрака избавлялась от телесной оболочки и могла говорить свободно.

Анжелика чувствовала рядом невидимое присутствие «человека в красном», который раньше так пугал ее. Он был все тот же, но сейчас она смотрела на него другими глазами и была готова задать вопрос, волнующий всех женщин: «Вы любите меня?»

Вдруг ее гордость восстала — Анжелика вспомнила голос, каким он сказал ей: «Они приходили сами, и вы тоже придете…»

Чтобы рассеять волнение, она решила продолжить разговор о науке, который, на удивление, сблизил супругов и укрепил их дружбу.

— Если вы не видите никаких препятствий для того, чтобы раскрыть ваш секрет, то почему не поделитесь им с этим монахом Беше? Кажется, монсеньор ему очень доверяет.

— Ба! И правда, я могу попытаться удовлетворить его любопытство в этом вопросе. На самом деле меня волнует не как раскрыть тайну, а как сделать так, чтобы ее поняли. Я могу впустую доказывать, что материю можно изменить, но не превратить во что-либо. Умы, окружающие нас, еще не созрели для таких открытий. Гордость этих лжеученых так велика, что их возмущению не будет предела, если я расскажу им о самых ценных моих помощниках в исследованиях — темнокожем мавре и грубом саксонском рудокопе.

— Куасси-Ба и старый горбун из рудника Аржантьер Фриц Хауэр?

— Да. Куасси-Ба рассказал мне, что когда он был еще мал и свободен в дебрях дикой Африки, куда добираются через берег Пряностей[72], то видел, как добывали золото старинным способом, известным еще египтянам. Фараоны и царь Соломон владели местными золотыми рудниками, но я спрашиваю, моя милая, что скажет монсеньор, когда я открою ему, что тайну царя Соломона знает мой мавр Куасси-Ба? Однако именно он руководил моей работой в лаборатории и подал мне идею относительно некоторых пород, содержащих невидимое золото. Что касается Фрица Хауэра — это лучший рудокоп, человек подземелья, крот, который легко дышит лишь в недрах земли. От отца к сыну саксонские рудокопы передавали тайны своего мастерства, и благодаря им я смог наконец разгадать удивительные загадки природы и изучить все мои ингредиенты, с которыми работаю: свинец, золото, серебро, купорос, сулему и другие.

— Вы изготавливали сулему или купорос? — спросила Анжелика, которой эти слова показались смутно знакомыми.

— Да, и это доказало мне всю несостоятельность алхимии, так как из сулемы я могу получить по желанию либо ртуть (по-другому, «живое серебро»), либо ртуть желтую и красную[73], а их, в свою очередь, опять сделать «живым серебром». А первоначальный вес ртути не только не увеличится, но, напротив, уменьшится из-за испарения. Также, используя определенные способы, я могу извлечь серебро из свинца и золото из некоторых руд, которые сначала кажутся пустыми. Но если бы я над входом моей лаборатории написал девиз «Ничто не исчезает, ничто не создается из ничего», то мою философию посчитали бы слишком дерзкой и даже противоречащей духу Книги Бытия.

— Не это ли один из способов доставлять в Аржантьер слитки мексиканского золота, купленного в Лондоне?

— Вы весьма проницательны, а вот Молин слишком болтлив. Но не важно! Если он говорил об этом, значит, уверен в вас. Да, испанские слитки можно расплавить на кузнечном горне с пиритом или галенитом. Тогда слитки становятся чем-то вроде серо-черного каменистого штейна, и даже самый придирчивый из таможенников ничего не заподозрит. Именно этот штейн и перевозят мулы вашего отца из Англии в Пуату, из Испании в Тулузу, где я или Фриц Хауэр снова превращаем все в прекрасное сверкающее золото.

— Но это же контрабанда, — сказала Анжелика довольно резко.

— Вы очаровательны, когда так говорите. Эта контрабанда нисколько не вредит ни королевству, ни собственно Его Величеству, а меня делает богатым. Впрочем, скоро я верну Фрица Хауэра, чтобы начать разработку золотого рудника, который я открыл у деревушки Сальсинь в окрестностях Нарбона[74]. Тогда с золотом, добытым там, и серебром из Пуату у нас не будет больше нужды ни в драгоценных металлах из Америки, ни в этой контрабанде, как вы ее называете.

— Почему вы не попытались заинтересовать короля своими открытиями? Возможно, во Франции есть другие земли, которые можно использовать, как это делаете вы, и король был бы вам благодарен.

— Монарх далеко, моя красавица, а я не придворный. Только люди такого склада могут приобрести некоторое влияние на судьбы королевства. Монсеньор Мазарини предан короне, я не отрицаю этого, но прежде всего он плетет интриги во многих странах.

Жоффрей замолчал. Очевидно, эта тема не интересовала его, или же он просто предпочитал не говорить о ней.

Жара усилилась, и вдруг город задрожал от колокольного звона, призывавшего на молитву Богородице. Молодая женщина набожно перекрестилась и прошептала молитву в честь Девы Марии. Колокольный звон еще гремел, и какое-то время Анжелика и ее муж, который стоял у открытого окна, не могли обменяться ни словом. Они молчали, и эта близость, которая зарождалась между ними, глубоко волновала Анжелику.

«Его присутствие мне не только приятно, я почти счастлива», — думала она с удивлением…

Как и во время визита архиепископа, Анжелика чувствовала его взгляд на своем затылке.

— Нет, моя дорогая, я не волшебник, — прошептал он. — Возможно, природа наделила меня некоторыми талантами, но главное, я хотел учиться. Ты понимаешь? — говорил он ласковым голосом, который очаровывал ее. — Я жаждал познать все самое трудное: науки, языки, а также женское сердце. Я с наслаждением разгадывал эту прекрасную тайну. Кажется, что в глазах женщины ничего нет, а там — целый мир. Или представляешь себе вселенную, а на самом деле там пустота… только погремушка. Что скрывают твои зеленые глаза, которые вызывают в памяти безмятежные луга и бурные океаны?

Анжелика услышала движение, и роскошные черные волосы скользнули по ее обнаженному плечу, словно нежный мягкий мех. Она вздрогнула, когда губы Жоффрея коснулись ее шеи — хотя бессознательно ждала этого. Закрыв глаза, она наслаждалась долгим жарким поцелуем, сознавая, что час ее поражения близок. Тогда, дрожащая, еще строптивая, но уже покоренная, она придет, как приходили другие, в объятия этого загадочного мужчины.

Глава 8

Истеричный смех взорвал тишину пустынной галереи. Анжелика остановилась и осмотрелась. Смех продолжался: он то поднимался до самых высоких нот, то падал, напоминая рыдание, чтобы затем вновь взлететь еще выше. Смеялась женщина. Анжелика ее не видела. В эти знойные часы крыло дворца, где она находилась, было пустынным. Невыносимая жара повергла в оцепенение отель Веселой Науки, пажи уснули прямо на лестницах. Вечером устраивали грандиозный прием в садах. Последние приготовления были окончены, и теперь обитатели дворца нуждались лишь в нескольких часах отдыха, чтобы набраться сил.

Анжелика не разделяла всеобщей любви к сиесте и отправилась еще раз осмотреть свой дом.

Ей пришлось обойти лестницу и дремлющих там пажей. Анжелика никак не могла избавиться от ощущения, будто ей не позволено вторгаться на верхние этажи. Настанет день, когда она осмелится встретиться с тайной лицом к лицу и бесстрашно поднимется наверх, а пока она не до конца изучила даже первый этаж. Бесконечные парадные залы и кулуары дворца чередовались с ажурными лоджиями, сквозь огромные окна и люкарны[75] которых был виден город с высокими колокольнями на фоне лазурного неба и широкими красными набережными вдоль берега Гаронны.

Замок спал. Длинная юбка Анжелики подобно осенней листве шелестела по каменным плитам пола.

И вдруг, откуда ни возьмись, раздался этот взрыв пронзительного смеха, который заставил ее остановиться. Ничего похожего Анжелика никогда раньше не слышала, казалось, это хохочет призрак. Смех продолжался, нарастал, превращаясь в пронзительный вопль, и тут же срывался на отрывистые вскрики. Он доносился из приоткрытой двери в глубине галереи.

Затем послышался шум выплеснутой воды, и смех резко оборвался. Мужской голос произнес:

— Теперь, когда вы успокоились, я готов вас выслушать.

Так же, как и в тот раз, когда она впервые осмелилась подняться наверх, Анжелика услышала голос Жоффрея де Пейрака. Она потихоньку приблизилась, заглянула в дверную щель, но увидела только спинку кресла, в котором сидел муж, и его руку, лежащую на подлокотнике. А перед ним прямо на плиточном полу на коленях в луже воды стояла очень красивая незнакомка. Ее роскошное черное платье насквозь промокло. Пустое бронзовое ведерко для охлаждения изысканных вин валялось рядом, недвусмысленно указывая, на какие нужды была использована его вода. Длинные черные волосы загадочной женщины прилипли к вискам; она в смятении смотрела на обвисшее кружево своих манжет.

— Так вот… — задохнулась она, — так вот как ты обращаешься со мной?

— Вы сами меня вынудили, красавица моя, — мягко укорял ее Жоффрей снисходительным тоном. — Я не мог позволить вам и дальше унижаться передо мной. Вы бы сами мне этого никогда не простили. Довольно, Карменсита, встаньте. В такую жару ваше платье вскоре высохнет. Присаживайтесь вон в то кресло напротив меня.

Дама с трудом поднялась. Роскошная красота этой статной женщины была достойна полотен Рембрандта и Рубенса.

Ее черные, широко распахнутые глаза смотрели прямо перед собой с выражением немой растерянности.

— Так в чем же дело? — поинтересовался граф, и Анжелика вздрогнула, так как этот голос, отделенный от лица своего незримого хозяина, обладал пленительным очарованием, притягательность которого она уже однажды испытала. — Полноте, Карменсита, больше года прошло, как вы покинули Тулузу и отправились в Париж с супругом, чей высокий пост был залогом вашей блестящей жизни. Вы проявили неблагодарность по отношению к нашему ничтожному провинциальному обществу, ни разу не удостоив нас ни единой вестью о себе. И вдруг внезапно вы обрушиваетесь на дворец Веселой Науки, крича, требуя… Чего именно?

— Любви! — прерывистым и хриплым голосом выпалила женщина. — Я не могу больше жить без тебя. О, прошу, не перебивай меня. Ты ведь не знаешь, какой пыткой был для меня весь этот бесконечный год. Да, я полагала, что Париж утолит мою жажду удовольствий и развлечений. Но даже на самых великолепных праздниках королевского двора я изнывала от тоски. Я вспоминала Тулузу, розовый дворец Веселой Науки. С удивлением я замечала, что всякий раз, когда я говорила о нем, мои глаза сияли, и все смеялись надо мной. У меня были любовники, но их грубость будила во мне отвращение. И тогда я поняла: мне нужен только ты. Ночами я не смыкала глаз, и мое воображение рисовало тебя. Я видела твои глаза, горящие огнем страсти, такой жгучей, что я изнемогала от желания, я вспоминала твои искусные руки…

— Мою изящную походку! — усмехнулся Жоффрей де Пейрак. Он встал и подошел к ней, намеренно подчеркивая свою хромоту.

Женщина пристально смотрела на него.

— Не пытайся оттолкнуть меня своим презрением. Твоя хромота, твои шрамы — что они стоят в глазах тех женщин, которых ты любил, по сравнению с тем счастьем, что ты им дарил?

Она протянула к нему руки.

— Ты даришь им блаженство, — прошептала она. — До того, как я узнала тебя, я была холодна как лед. Ты зажег во мне пламя, и оно сжигает меня.

Сердце Анжелики стучало так сильно, словно хотело разорваться. Она сама не понимала, чего боится, возможно, того, что рука ее мужа ляжет на великолепное смуглое плечо, с таким бесстыдством выставленное напоказ.

Но граф по-прежнему стоял, опираясь о край стола, и невозмутимо курил. Анжелика смотрела на него сбоку, и изуродованная сторона лица была не видна. Внезапно перед ней предстал абсолютно другой человек, точеный профиль которого, в обрамлении густых черных волос, совершенством и чистотой линий напоминал медальные лики.