Но купелирование продолжалось: металл был горячим и ослеплял своим видом. Время от времени появлялась темная пленка, затем она разрывалась, образовывая темные островки, плавающие на поверхности светящегося металла, и когда один из них касался края тигля, кирпичи поглощали его, а металл снова становился чистым и еще более сияющим.

Одновременно мениск металла уменьшался на глазах. Затем стал размером с большой блин, потемнел и внезапно вспыхнул, как молния. После чего Анжелика ясно увидела, как металл сначала закипел, а затем застыл и стал очень темным.

— Явление молнии, — сказал Берналли. — И я счастлив, что смог присутствовать при этой металлургической операции, с которой был знаком только по книгам.

Алхимик не сказал ничего. Его взгляд был отсутствующим и блуждающим.

Фриц Хауэр взял металлический диск щипцами, опустил его в воду, затем показал графу уже желтый и блестящий металл.

— Чистое золото, — с благоговением прошептал монах.

— Все же не совсем чистое, — заметил де Пейрак. — Иначе мы бы не увидели появление молнии, что говорит о примеси серебра.

— Я бы хотел знать, растворится ли это золото в селитряном и соляном спирте?[120]

— Конечно, раз это настоящее золото.

Взволнованный, монах спросил, может ли он получить маленький слиток, чтобы показать своему благодетелю-архиепископу.

— Да, возьмите, — сказал граф де Пейрак, — и объясните ему хорошенько, что это золото добыто из недр наших гор, из породы, которая уже содержит его. Архиепископу надо только найти на своих землях несколько месторождений, и они сделают его богатым.

Конан Беше ничего не ответил, только завернул в полотно драгоценный слиток, который весил около двух ливров.

* * *

На обратном пути произошел, казалось, ничем не примечательный случай, который, однако, в дальнейшем сыграл определенную роль в жизни Анжелики и ее мужа.

На второй день путешествия на полпути к Тулузе гнедая лошадь, на которой ехала Анжелика, поранилась о придорожный камень и захромала. Поменять лошадь было невозможно. И Анжелика присоединилась к Берналли, неважному наезднику, который уже ехал в карете. Его утомляли даже более короткие поездки, и поэтому Анжелика восхищалась им еще больше — решиться на такое длинное путешествие, только чтобы увидеть гидравлическую машину или обсудить силу притяжения тел. Кроме того, изгнанный из нескольких стран, итальянец был беден и путешествовал без слуг, в наемных каретах. Несмотря на тряску, ученый испытывал восторг от, как он говорил, «поразительного комфорта», и когда Анжелика со смехом попросила освободить ей немного места, Берналли в смущении убрал ноги с сиденья.

Граф и Бернар д’Андижос некоторое время скакали рядом с каретой, но дорога была узкой, экипаж поднимал много пыли, и им пришлось отстать. Перед каретой ехали только два лакея.

Извилистая дорога становилась все уже. На повороте карета со скрипом остановилась — дорогу преграждала группа всадников.

— Не волнуйтесь, мадам, — выглянув в окошко, сказал Берналли, — это всего лишь слуги другого экипажа, который едет нам навстречу.

— Но мы никогда не сможем разойтись на этой горной дороге! — воскликнула Анжелика.

Слуги обоих экипажей рьяно бранились. С большой наглостью слуги встречного экипажа хотели заставить повернуть карету графа де Пейрака, а чтобы было ясно, кто имеет больше прав проехать первым, один из лакеев взялся за хлыст, и посыпались удары, которые задели слуг графа и лошадей экипажа. Лошади встали на дыбы, карета закачалась. Анжелика подумала, что они сейчас полетят в овраг, и не смогла удержаться от крика.

В это время подъехал Жоффрей де Пейрак. Выражение его лица было ужасно, он вырвал у слуги кнут и хлестнул того по лицу. Тут подъехала вторая карета и со скрипом остановилась. Из нее выскочил грузный апоплексического сложения мужчина с неловко повязанным кружевным жабо и бантами, он был напудрен и покрыт пылью. Его роскошный наряд, пропитанный потом, выглядел нелепо. Мужчина кричал и размахивал тростью с набалдашником из слоновой кости, перевязанной шелковым бантом:

— Осмелиться нападать на моих людей! Знаете ли вы, наглец, что имеете дело с президентом парламента Тулузы бароном Массно, сеньором Пуйака и других владений?.. Я прошу вас убраться в сторону и пропустить нас.

Граф повернулся и приветствовал его подчеркнуто церемонно:

— Очень рад. Не родственник ли вы месье Массно, нотариуса, о котором мне говорили?

— Граф де Пейрак! — воскликнул тот, немного смущенный.

Но гнев барона Массно не прошел, а только возрос, подогретый жарким полуденным солнцем, и его лицо стало фиолетовым.

— Мое дворянство получено совсем недавно, но я должен вам заметить, что оно так же подлинно, как и ваше, граф! Я могу показать вам документ королевской палаты о пожаловании мне дворянства.

— Я верю вам, мессир Массно! Общество еще застонет от того, что вы вознеслись так высоко.

— Потрудитесь объяснить свой намек. В чем вы меня упрекаете?

— Вы не находите, что для дискуссии это место подходит плохо? — спросил Жоффрей де Пейрак, с трудом удерживая лошадь, раздраженную жарой и этим покрасневшим человеком, размахивающим перед ней тростью.

Но барон де Массно не собирался признавать поражение.

— Как хорошо вы рассуждаете о публичных интересах, мессир де Пейрак. В то время как сами даже не показываетесь на ассамблеях парламента.

— Меня больше не интересует парламент, не пользующийся никаким авторитетом. Я нашел бы там только карьеристов и жадных выскочек, желающих заполучить дворянские титулы у месье Фуке или кардинала Мазарини, и при этом они еще смеют уничтожать последние свободы Лангедока.

— Я вхожу в число высших чиновников судебного ведомства нашего короля. Лангедок уже давно лишь провинция в государстве, присоединенная к французской короне. При мне неуместно говорить о провинциальных свободах.

— Рядом с вами неуместно даже само слово «свобода». Вы не способны постичь его смысл. Вы годитесь лишь на то, чтобы жить подачками короля. Вот что вы называете служением ему.

— Это часть службы королю, в то время как вы…

— Я не прошу у него ничего, я без всякой задержки выплачиваю налоги моих людей, я плачу ему чистым золотом, добытым на моих землях или заработанным с помощью торговли. Знаете ли вы, милостивый государь, месье Массно, что из миллиона ливров налогов, собранных со всего Лангедока, четвертую часть внес я? Да будет это известно четырем с половиной тысячам дворян и одиннадцати тысячам буржуа провинции.

Но президент парламента услышал только одно.

— Зарабатываете торговлей! — воскликнул он возмущенно. — Значит, это правда, вы торгуете.

— Торгую и произвожу. И горжусь этим. У меня нет желания стоять с протянутой рукой перед королем.

— Ах! Вы говорите это с таким пренебрежением, мессир де Пейрак! Но запомните: именно буржуазия и новое дворянство есть сила и будущее королевства.

— Я в восторге от ваших слов, — иронично бросил граф. — Пусть же это новое дворянство сначала выучит урок галантности и посторонится, пропустив карету, где мадам де Пейрак уже потеряла терпение.

Но новоиспеченный барон упрямился и топал ногами в дорожной пыли и лошадином навозе.

— Нет никаких оснований, чтобы я посторонился. Я повторяю вам: мое дворянство не хуже вашего.

— Но я богаче вас, толстая образина, — взорвался Жоффрей де Пейрак. — И если буржуа ценят только деньги, прекрасно, посторонитесь, месье Массно, дайте дорогу богатству.

И он поскакал вперед, сбивая с ног слуг магистрата. Они едва успевали отскочить в сторону, чтобы не попасть под колеса кареты с графскими гербами. Кучер, который только и ждал знака хозяина, был несказанно счастлив, что торжествует над челядью этого простолюдина.

— Я отправлю донесение!.. Я отправлю два донесения!.. Я поставлю в известность монсеньора герцога Орлеанского, наместника Лангедока… и Королевский совет!

* * *

Чтобы сгладить неприятный эпизод, который отметил их возвращение из поездки к Черной горе, Жоффрей де Пейрак предложил Анжелике и позволил самому себе то, к чему оба стремились.

Отрешение, время без привычных забот и волнений. Неужели беспокойный мир науки и светского блеска ненадолго отступил?

Тишина. Мгновения покоя. Уединение, в котором они обрели друг друга — одни во всем мире. Они говорили обо всем, что уже пережили вместе за время брака.

Долгая дуэль, в которой они были противниками, закончилась, и они вышли из нее — удивленные, потрясенные, восхищенные, чтобы встретиться, соединиться, найти друг друга вопреки всему. Этапы, подробности и оттенки этого сближения, к которому они шли день за днем, были такими яркими, что Жоффрей с Анжеликой неустанно воскрешали в памяти все муки, порывы и мгновения, когда они чувствовали себя побежденными или преисполненными надежды.

Вечерами в домике на Гаронне, отдыхая на террасе, они вспоминали голос, который звучал у балкона.

Анжелика никак не могла понять, как она позволила так разыграть себя. Скромная одежда странствующего трубадура обманула ее.

— Как я могла заподозрить обман? Я же видела его грубые пыльные башмаки, одежду из простой саржи. Вы! Жоффрей. Такой элегантный!..

— Действительно, я должен был с особым вниманием отнестись к своему перевоплощению. Я опасался вашего живого проницательного взгляда, желавшего все увидеть, все понять… Мне понравилось, что вы не ушли, а выбрали магию мелодии и очарование безродного певца.

— Чего вы ждали от этой злой шутки?

— Того, что и случилось. Обнять вас и украсть один поцелуй.

— Это было недостойно! Я никогда не прощу вас!

Жоффрей де Пейрак объяснил, почему решил уехать в Париж, даже не повидав ее.

— Я ведь держал вас в своих объятиях… Я узнал чуть больше о тех сокровищах, которые вы скрывали от меня… Я не хотел и дальше страдать, сгорая в мучительном огне, как те грешники, что вечно желают и не в силах обрести желаемое. Поэтому уехал. Нет, очаровательная невинность, я не искал утешения у Нинон де Ланкло. Думать так — значит плохо понимать природу мужчины, когда он сражен болезнью любви, о которой говорят поэты и о которой так мало знают… Только обладание предметом своего желания может исцелить его. Все иное лишь вызывает отвращение. Вы были моим горизонтом. Множество тайн Искусства Любви, о которых я даже и не догадывался, открылись мне…

Он не привык откровенно признаваться в собственных чувствах, но говорил о том первом мгновении, первом взгляде, о том дне, когда увидел ее. Она вышла из кареты и стояла в лучах солнца, а вокруг пыль, танцы, шум, пронзительные звуки музыкальных инструментов и дробь тамбуринов.

— Вот так вы появились передо мной у стен Тулузы среди шумной музыки и танцев… Я догадывался, что вы боитесь меня… и возможно, поначалу меня это забавляло… Но случилось то, чего я не ожидал. Я увидел перед собой саму невинность, само очарование! Воплощение искренности и отваги. И вас, прекраснейшую из женщин, продали самому отвратительному, ужасному злодею! В тот день я испытал незнакомое мне доселе потрясение! Не знаю, было ли это тем, что поэты называют «озарением любви», «любовью с первого взгляда», но во мне одновременно бушевали восторг, уверенность и боль. Безжалостная стрела маленького бога Эроса пронзила меня в тот день. Я был охвачен гневом на тех, кто принес вас в жертву, не отдавая себе отчета, что я сам, без сожаления, участвовал в этом. Тогда, сидя рядом с вами в карете, — и пусть вы в ужасе отказывались замечать меня и цветы, которые я вам подарил, — я поклялся себе покорить вас… поклялся любить вас вечно…

Он обнимал ее и покрывал поцелуями.

Потом они долго молчали, наслаждаясь единением со звездной ночью.

Анжелика отдыхала у его сердца.

Она могла бы умереть, настолько чудесным и безграничным было ее ощущение счастья.

Часть четвертая

Маленький замок в Беарне

Глава 15

В доме Анжелики, как и во всем королевстве, царила радость. Даже архиепископ Тулузский был занят более важными заботами и больше не следил с подозрительностью за действиями своего соперника графа де Пейрака. И действительно, монсеньора де Фонтенака, как и архиепископа Байонны, только что призвали сопровождать кардинала в его пиренейском путешествии.

Вся Франция была наполнена слухами о неком событии, которое до сих пор тщательно скрывалось, потому что оно было слишком невероятным, необыкновенным! После второго сражения при Дюне, где мессир де Тюренн одержал трудную победу над принцем Конде и доном Хуаном Хосе Австрийским, казалось, король Испании Филипп IV впервые задумался о мирных переговорах. Маленькая лазейка, но кардинал Мазарини мгновенно ею воспользовался и представил план, который он вынашивал уже давно и осуществление которого, несомненно, принесло бы наконец Европе мир: брак молодого короля Людовика XIV с дочерью короля Испании, инфантой Марией-Терезией[121].