Анна Голон - Анжелика в Новом Свете

«Наконец-то мы вместе!» Эта мысль не оставляла Анжелику. Казалось, она родилась не в ее голове — Анжелика сейчас была не способна ни о чем думать, — а налетела откуда-то со стороны, подобно гудящему рою насекомых… Она кружилась в воздухе, внезапно исчезала и снова появлялась, неотступно следовала за ней и уносилась вновь…

«Наконец-то мы вместе…»

Все внимание Анжелики было поглощено тем, чтобы провести лошадь по крутому склону холма, и эта назойливая, живущая как бы сама по себе мысль сейчас ее мало трогала.

«Мы вместе!.. Мы вместе!..» — повторялось в два голоса. Один голос был полон сомнений, в другом звучала уверенность. Один голос страшился чего-то, другой ликовал. И, сливаясь, они вторили цокоту копыт измученной лошади.

На молодой женщине, которая в этот осенний день ехала верхом под сводом пылающих кленов по земле Северной Америки, была мягкая мужская шляпа, украшенная пером; из-под широких полей смотрели ясные, как родниковая вода, глаза. Ее волосы были сзади повязаны полотняной косынкой, чтобы хоть немного защитить их от пыли. Она сидела в мужском седле, и из-под ее длинной, подобранной до колен юбки виднелись кожаные сапоги, которыми снабдил ее Кантор, счастливый, что может хоть чем-то услужить матери. Анжелика с такой силой натягивала поводья, что у нее побелели суставы пальцев, а кожаный повод сделался горячим и пористым от ее влажных ладоней. Она направляла лошадь к вершине холма, не давая ей повернуть голову влево, туда, где зияло ущелье, царил мрак и откуда доносился гул стремительно несущегося потока; эта пропасть, казалось, и пугала, и в то же время притягивала лошадь. Может быть, она нервничала, чувствуя под ногами бездну, или шум воды возбуждал в ней жажду? Выносливая, на редкость красивая лошадь по кличке Волли закапризничала с первого дня, столкнувшись с непривычными для нее трудностями перехода. Впрочем, это было вполне понятно. Вряд ли можно было представить что-либо более неподходящее для благородного животного, чем эти извилистые, едва заметные тропки, которые то петляли по склонам холмов, то спускались в долины, то терялись в сыпучих песках и топких болотах; порой, когда лес оказывался совсем непроходимым, приходилось часами месить грязь по обмелевшим рекам, а потом снова взбираться на вершины, нырять в ущелья с упорством человека, стремящегося кратчайшим путем достичь цели и, в первую очередь, заботящегося о своих собственных ногах, а потом уж о лошади.

Тропинка, по которой они сейчас взбирались, была покрыта сухой и скользкой, порыжевшей от солнца травой. Копыта лошади скользили, она то и дело падала на колени. Анжелика сильной рукой старалась удержать Волли, успокаивала ее, и только благодаря ее неусыпному вниманию, ее непреклонной воле лошадь шла вперед. Она уже изучила характер Волли и знала, что, если следить за каждым ее движением и постоянно направлять ее, лошадь не ослушается. И Волли действительно выполняла все, что требовала от нее Анжелика. Правда, сама Анжелика к вечеру чувствовала себя совершенно разбитой.

Тропинка поднималась все выше. И вот наконец они достигли вершины холма, небольшого плато, по которому гулял пахнувший смолой ветерок.

Анжелика дышала полной грудью.

Внизу стеной стоял лес. Сосны, голубые кедры, нахохлившиеся ели — все это мрачное воинство отсюда, сверху, выглядело ковром, сотканным из букетов, гирлянд и причудливых завитков, где перемежались нежные и темные тона изумрудной и голубовато-серой зелени.

Тропинка снова стала каменистой, и по ней звонко зацокали копыта. Анжелика ослабила поводья и чуть раздвинула колени, сжимавшие бока лошади.

И неотступная мысль снова закружилась, подхваченная на этот раз благословенным дуновением ветерка.

«Наконец-то мы вместе… Но ведь и в самом деле мы вместе».

Она даже замерла, не решаясь до конца поверить в то, что это не сон. Приподнялась в седле, и ее взгляд, скользнув по каравану, остановился на фигуре высокого всадника.

Вот он! Там, внизу, ее муж, граф Жоффрей де Пейрак, знаменитый путешественник, человек трагической судьбы, познавший на своем веку блеск величия и горечь падения, чьи дела и свершения были известны в Старом и Новом Свете; сейчас он день за днем уверенно вел их отряд, не считаясь с трудностями пути и усталостью людей.

«Этого уж нам не преодолеть, — думала Анжелика, когда перед ними возникало очередное препятствие, — Жоффрей не должен был бы…»

И тем не менее они преодолевали эти препятствия: один за другим, всадник за проводником, носильщик за всадником пробирались через открывшуюся в лесных зарослях лазейку, похожую на звериную нору, или через ущелье, или порожистую реку или преодолевали крутой подъем в уже сгущавшемся мраке. Преодолевали и шли дальше, еще засветло оказываясь на другом берегу реки, где располагались на ночлег. Всякий раз это казалось невероятным, но всякий раз случалось именно так. Стояли последние знойные дни бабьего лета, на заре над блестящей гладью озер поднимались туманы, и в подлеске раздавался треск сухого валежника.

Но по вечерам веяло свежестью и порывы резкого ветра напоминали, что холода уже не за горами, хотя многие деревья стояли еще совсем зеленые. И в сумерках, как по мановению волшебной палочки, где-нибудь в стороне, в месте, защищенном от комаров, вырастал лагерь. Зажигались костры. С удивительным проворством индианки нарубали в подлеске длинные жерди, и не проходило и часа, как на поляне поднимались остроконечные типи, обтянутые берестой или обложенные мощными пластинами коры вяза, которые накладывались друг на друга, как черепица на крыше. Вначале Анжелика не понимала, как можно с такой быстротой ободрать столько деревьев. Но потом заметила, что Жоффрей де Пейрак высылает вперед людей, они расчищают тропы от валежника, а если нужно, прокладывают их и подготавливают место для бивуака. Но случалось и так, что никто заранее этим не занимался. Тогда с проворством собаки, учуявшей в земле кость, они отыскивали где-нибудь поблизости пещеру. Белые вместе с индейцами нарезали в лесу огромные пласты мха; порой, откатив камень от входа в пещеру, они находили там высохшую кору вяза, сложенную в кучу, а иногда тайник с кукурузой, оставленной случайным путникам.

На особые удобства в пути рассчитывать, конечно, не приходилось, но трем белым женщинам, Анжелике, госпоже Жонас, ее племяннице Эльвире, и детям ставили на ночь холщовую палатку. На землю бросали еловый лапник, сверху его покрывали медвежьими шкурами. Хорошо было спать, завернувшись в них, особенно тем, кто не привык к пуховикам и перинам, как Анжелика и ее дочь, знавшие в своей кочевой жизни куда менее удобный ночлег.

Погода благоприятствовала им. По крайней мере, не приходилось сушить промокшую от дождя одежду. Мужчины охотились, удили рыбу, и каждый вечер на привале у них был хороший ужин, к которому они добавляли еще сало и сухари, взятые в Голдсборо.

Но время шло, и с каждым днем люди уставали все больше. Анжелика особенно остро ощутила это сегодня утром, когда услышала, как копыта лошади застучали по каменистой почве. Среди окружающего их безмолвия, среди голых стволов исполинских сосен этот звук показался ей нестерпимо резким. Она заметила, что Кантор уже несколько дней не прикасается к своей гитаре, смолкли веселые голоса неутомимых балагуров, Мопертюи и Перро. Сегодня утром Онорина попросила, чтобы Анжелика посадила ее к себе. Это было впервые за весь их долгий путь. До сих пор она предпочитала общество мужчин, едущих верхом, и они обычно с удовольствием сажали ее к себе — девчушка была очень занятна. Иногда она требовала посадить ее на плечи какого-нибудь индейца и пускалась с ним в разговоры, на ее взгляд необычайно интересные. Сегодня ее потянуло к матери. Анжелика почувствовала, что сидевшая за ее спиной девочка уснула. На крутом повороте она могла свалиться. Но Онорина выросла в седле. Размеренная иноходь убаюкивала ребенка, и даже во сне она инстинктивно крепко держалась за мать. Цоканье копыт неожиданно прекратилось, теперь дорога шла по песку, густо усеянному сосновыми иглами. Было слышно только, как поскрипывают седла, фыркают лошади, отгоняя назойливую мошкару, и глухо, словно морской прибой, шумит лес. Путники шли мимо огромных сосен с прямыми светло-рыжими стволами и удивительно симметрично расположенными ветвями. Казалось, эти деревья с уходящими к самому небу вершинами посажены здесь рукой человека. Глядя на них, невольно вспоминались готические соборы и прекрасные парки Иль-де-Франса и Версаля.

Сосновая шишка, круглая и ощетинившаяся, покрытая, как инеем, смолой, похожая на раскрывшуюся лилию, отскочила где-то наверху и, пролетев сквозь ветви, стукнулась о землю. При этом звуке Анжелика вздрогнула, лошадь попятилась. Онорина открыла глаза.

— Спи, малышка… — шепнула ей мать. Она боялась вспугнуть белок, которые удивленно смотрели на них сверху.

Они уже около часа ехали вдоль колоннады серых сосен, по ровной местности. Но вот дорога пошла под уклон, за ней устремились и сосны, чуть ниже к ним примкнули ели, а на самой крутизне навстречу вдруг поднялись еще совсем зеленые березы и осины, красновато-коричневые, отливающие золотом вязы, угрюмые дубы с шоколадными и лиловыми листьями, и, наконец, яркими огнями вспыхнули клены. Им-то и была обязана осень своими великолепными красками.

Перед тем как въехать в подлесок, они увидели на горизонте длинную цепь гор. То были первые настоящие горы, встретившиеся за время пути, так как, хотя им и казалось, что от самого побережья они только и делают, что спускаются и поднимаются по холмам, в действительности пришлось преодолеть всего лишь одну значительную возвышенность. У самого подножия раскинулась долима; сейчас, подернутая легкой дымкой тумана, она казалась розовой. Долина была необъятна, залита светом, и в ней царило спокойствие. Представшая взору Анжелики картина вдруг открыла ей все величие и беспредельность мира, который ее окружал. Это потрясло ее. Анжелика почувствовала себя подавленной. На нее словно снизошло откровение, она только сейчас, внезапно утратив все иллюзии, осознала всю тяжесть того, что их ожидало. Ей было трудно представить, что когда-то она жила в другом мире, среди других людей, что где-то существует двор Людовика XIV, Версаль, что вообще где-то на земле есть тесные, шумные города, густонаселенные страны, вечно бурлящие народы. Здесь в это почти невозможно поверить. Среди величественного безмолвия девственной природы, где нет ничего, кроме воды, земли, неприступных скал, деревьев и чистого неба, человек чувствовал себя, как в первые дни творения.

Анжелика вздрогнула и, выпрямившись в седле, с досадой подумала: «Господи, я чуть не уснула… Себе переломала бы ребра, и девочка могла пострадать…»

— Онорина, как ты там, моя маленькая?

— Хорошо, мама…

«И все из-за этих сумасшедших красок…»

Они въезжали сейчас в пылающий огненным цветом кленовый лес. Осень затопила его сверху донизу алой краской — опавшие листья плотным красным ковром покрывали землю. Просачиваясь сквозь багряные витражи кленов, солнечные лучи вспыхивали, словно пламя в горниле кузнеца. Три наглые сороки, прыгая с ветки на ветку, без умолку тараторили.

«Ах, это сороки… Мне почудилось, будто я слышу болтовню герцогини Монтеспан».

Анжелика засмеялась. Ее соперница была далеко, и все, что было связано с ней, вспоминалось ныне как невероятный кошмар. Теперь все это уже не имело значения: двор, любовь короля Людовика XIV к ней, Анжелике. Жизнь начиналась заново.

Нечто подобное она уже испытала в те дни, когда с Коленом Патюрелем выбиралась из песков Марокко. Тогда она тоже была полна смятения, испытывала полнейший разлад с собой. И все-таки в ту пору все было иначе. Тогда она старалась скорее выбраться из пустыни, и Патюрель был ее случайным спутником. Дорога, которую ей предстоит преодолеть сейчас, бесконечна, и она бредет по ней вместе с человеком, которого любит.

Они наконец вместе!

И снова эта мысль, живущая в ней и витавшая вокруг, внезапно пронзила ее, и снова в душе вспыхнули самые противоречивые чувства: удивительное спокойствие и невыразимое счастье и вместе с тем леденящий душу ужас, словно у ее ног неожиданно разверзлась зияющая пропасть. Ее охватила дрожь, и снова она почувствовала себя разбитой и опустошенной. Она испытывала страх при мысли, которую почти бессознательно выразила сейчас вслух: она навеки связана с этим человеком, и дорога, лежащая перед ними, никогда не кончится.

Она взглянула на свои руки, державшие повод, и улыбнулась. Руки были тонкие, изящные, с длинными пальцами. Мужчины, которые целовали их, не подозревали, какую силу они в себе таили. Эту силу они обрели с годами, она помогала Анжелике держать тяжелое ружье, месить тесто, отжимать белье и сейчас вести норовистую лошадь. Ее руки! Без единого украшения, даже без обручального кольца.