Никогда еще эти места не знали такого скопления народа, как теперь, в дни, когда сюда приехал на лошадях Человек Гром вместе с женщинами и детьми, вместе со своими воинами, тащившими за собой кулеврины; их встретили в Катарунке канадцы, спустившиеся с севера, в сопровождении краснокожих союзников, вооруженных луками, копьями и томагавками, а с юга, из долины Коннектикута, уже спешили патсуикеты и эчемины — все эти абенаки, заклятые враги ирокезов, и вел их сюда иезуит с огненным взглядом, Этскон Гонси. И вся эта многочисленная армия в конце концов собралась в форте Катарунк. Какая у них могла быть общая цель, кроме уничтожения ирокезов?

Уттаке снова углубился в лес. Он думал о белой женщине, которая встретила черепаху и не отступила перед ней.

И когда он поднял глаза к солнцу, кидавшему пылающие стрелы между деревьями, его вдруг охватила мерзкая дурнота и мучительно заныло где-то в подреберье, и повинны в том были не только голод и тяготы войны, которые он перенес за последние три месяца, но и воспоминание о том чувстве, которое он ощутил, когда, спрятавшись за деревьями, увидел, как приближается это тревожащее, загадочно-непонятное существо, облаченное в плащ цвета огня. Отвратительное чувство, которое он принимал за страх перед необычным и непонятным.

От голода у него кружилась голова и возникали величественные и дивные видения. Его дух, словно опьяневшая птица, со стенаниями несся вперед. Так, должно быть, страдают забытые души. Его душа страдала при мысли о том вечном соблазне, который приводит индейцев к ногам белых, к ногам этих предателей и безжалостных палачей, с неискоренимой надеждой, что, быть может, на сей раз это будет именно он, Бледнолицый Предок, чей приход предсказывали все жрецы и все древнейшие легенды. Зачем себя обманывать надеждой? Ты же знаешь, что это не он, что он никогда не придет. Бледнолицый Предок не существует, его нечего ждать.

«Что за малодушие, Сваниссит, — думал Уттаке, — верить в эту несбыточную мечту, искать в ней величие, силу, победу, покровительство… Неужели, индейцы, в нас еще мало стреляли из мушкетов, мало спаивали огненной водой, пожирающей нашу расу, как огонь пожирает лес?»

Но Сваниссит вопреки здравому смыслу надеется. Он надеется на Текондерогу, Человека Грома. А разве не надеется и сам Уттаке, который так осторожно крадется сейчас к форту Катарунк, чтобы выследить белых?

Чтобы избавиться наконец от искушения, в которое белые ввергают индейцев, их надо всех убить и добраться до их душ. Но все дело в том, что у белого человека нет души. Его душа — это шкура бобра!

Солнце начинало клониться к закату. Ирокез мгновенно замер, почуяв где-то рядом опасность. Он спрятался за деревом и увидел, как к нему приближаются двое абенаков из того племени патсуикетов, которое пришло сюда с верховьев Коннектикута, хитростью проникнув в страну Детей Зари. У них были длинные носы, выступавшие вперед, как у кроликов, зубы и срезанные подбородки. Их кожа была цвета красной глины. Они так слабо завязывали свои волосы, что за них было трудно схватиться, чтобы «сделать прическу».

Затаившись, ирокез с презрением смотрел, как они спокойно прошли в нескольких шагах от него. Их длинные крючковатые носы были опущены к земле, они шли по следу.

След, конечно, приведет их к месту, где только что совещались ирокезские вожди. И хотя Уттаке постарался уничтожить этот след, они все равно его разнюхают, потому что патсуикеты — ищейки получше койотов, конечно из-за своих длинных носов. Чего доброго, они доберутся до его братьев!

Невидимой тенью, скользя от дерева к дереву, ирокез догнал их и, подкравшись сзади, пробил им головы двумя ударами томагавка, такими точными и быстрыми, что патсуикеты, даже не вскрикнув, рухнули на землю. Не спрятав трупы и даже не сняв скальпы, ирокез пошел дальше.

Уже у самого Катарунка он услышал ржание лошадей. Этот звук показался ему настолько необычным и жутким, что по телу у него пробежала дрожь.

Уттаке никогда не видел белого человека, так неожиданно появившегося здесь, но он уже ненавидел его, хотя тот обещал им поддержку, вселял в сердца ирокезов надежду, начинал какую-то новую авантюру, возможно и спасительную для них. Но он-то, Уттаке, знал, что все это только мираж.. Этот белый успеет обмануть его братьев, прежде чем Уттаке сможет добраться до его души.

Рискуя, что его заметит какой-нибудь абенак или гурон, не думая о том, что на него могут наброситься собаки, которые лаяли внизу, у реки, ирокез как зачарованный не двигался с места.

Здесь, в наступавших сумерках, он увидел вчера белую женщину с развевающимися волосами, стоявшую на коленях посреди пахучих трав.

Было слышно, как рядом шептал ручей, и от жары сильнее пахла мята.

Тут и пришло к нему решение.

— Завтра я снова приду сюда, Я стану звать белую женщину. И когда она придет на мой зов, я ее убью.

Неожиданно отправление индейцев-союзников было приостановлено. Бой барабанов принес им эту весть. В лесу нашли двух патсуикетов с проломленными затылками. Конечно, это дело рук ирокезов.

Никола Перро потратил немало красноречия, чтобы убедить гуронов и алгонкинов, что их не должны касаться дела патсуикетов.

— Они не обычные абенаки, — объяснял Перро, — само их имя значит: «те-кто-пришел-обманом». Они и впрямь были чужаки, пришедшие с берегов Коннектикута, смешавшись с Детьми Зари, они хотели присвоить их участки для охоты и рыбной ловли.

— Пусть они сами разбираются с ирокезами, — сказал он. — К тому же они так малочисленны, что не стоят того, чтобы отважные воины севера за ними охотились. Ведь недаром именно на них напали ирокезы, которые, вне всякого сомнения, сейчас сами забились в норы и не смеют нападать на могущественные племена, собравшиеся в Катарунке. Не стоит откапывать томагавк войны, зарытый в землю отцом Ононсио, комендантом Квебека, из-за поссорившихся между собой хорьков.

Бедняга Перро, с таким жаром убеждавший индейцев, в душе испытывал угрызения совести, так как в действительности патсуикеты были лучшими воинами и самыми ревностными католиками из всех крещеных индейцев Акадии. Это маленькое пришлое племя оказалось самым преданным союзником миссионеров.

Граф де Пейрак переговорил с полковником де Ломени, сообщив ему, что ирокезы прячутся в лесу неподалеку от Катарунка и что они просят разрешить им переправиться через Кеннебек.

Естественно, что убийство двух патсуикетов все осложняло. Однако граф де Пейрак стоял на своем.

— Если патсуикеты собираются мстить за своих убитых, пусть сражаются с ирокезами где-нибудь в низовьях реки. Я не хочу, чтобы в эту глупую историю ввязывались мои люди, а также все те, кто находится сейчас в Катарунке. Достойная сожаления привычка французов вмешиваться в бесконечные мелкие ссоры между индейскими племенами лишь мешает колонизации края.

Де Ломени не сразу с ним согласился, но кончилось тем, что он только послал маленький отряд эчеминов к отцу д'Оржевалю на случай, если ему понадобится помощь. Удалось также ловко использовать ненависть, существующую между патсуикетами и другими абенаками, и ко второй половине дня напряжение уже спало. Щедро одаренные индейские вожди предпочли вернуться домой, предоставив патсуикетам и ирокезам самим решать свою судьбу.

Никак не мог успокоиться только барон де Модрей, он жаждал боя.

— А что если они нападут на отца д'Оржеваля? — запальчиво спрашивал он.

— Ирокезы обещают, если им разрешат беспрепятственно переправиться через реку и уйти в свои места, не причинять никакого вреда племенам, встретившимся им по дороге, — ответил ему де Пейрак.

— Нашли кому верить! Пока они начали с того, что убили двух патсуикетов…

Пейрака и самого поразило это убийство, совершенное после вчерашнего разговора с Тахутагетом.

— Вы еще успеете с ними познакомиться, — посмеивался Модрей. — В черепе ирокеза нет ничего, кроме коварства и измены.

Де Ломени одернул его. Канадцы слишком быстро забыли, что их губернатор заключил договор о мире с Союзом пяти племен.

— С людьми этой породы не может быть соглашений, — ответил молодой барон, свирепо сверкая голубыми глазами. — Война, только беспощадная война… И ничего другого…

Но так или иначе, а индейские воины снова стали садиться в лодки. Наступил вечер, женщины с детьми, которые попрятались в лесу, ожидая, что разгорится сражение, вернулись и, подвесив над кострами котлы, начали варить ужин.

Вдруг кто-то заметил, что не видно госпожи де Пейрак.

Ее бросились искать. Обошли дом, флигель, весь двор. Ее звали на вырубках и на берегу реки.

Предчувствие катастрофы овладело всеми.

Анжелика исчезла.

Глава 3

Все началось довольно странно, когда Анжелика была одна дома. Вдруг на нее напала неодолимая, гнетущая тоска, и неизвестно почему ей безумно захотелось пойти на холм и нарвать там мяты.

Несколько раз она отгоняла от себя эту мысль, но та с удивительным упорством возвращалась к ней снова и снова. Наконец ей удалось избавиться от нее и на душе стало немного легче.

Не в силах взяться за какое-либо дело, она стояла, прислонившись к окну, и смотрела в его маленькие, затянутые пергаментом квадраты, хотя, кроме смутных силуэтов, мелькавших во дворе, в них ничего не было видно.

Анжелика думала о своем младшем сыне, Канторе, который все еще дулся на нее после случая у колодца. Ей не всегда удавалось справиться с ним даже в ту пору, когда он был прелестным белокурым ребенком, сумеет ли она смирить его нрав теперь, когда он стал цветущим, сильным юношей, своей здоровой, несколько грубоватой красотой напоминающим Анжелике ее братьев?

Задумавшись, она машинально постукивала пальцами по пергаменту. Она представляла глаза Кантора. Зеленые девичьи глаза на лице молодого воина.

«Что же мне делать с тобою, мой мальчик? Неужели, кроме родственных уз, нас ничто не связывает с тобой?» — Этот вопрос она задавала себе с той самой минуты, когда встретила своих сыновей в Голдсборо, и до сих пор так и не нашла на него ответа.

«Так ли уж нужна мать двум взрослым сыновьям, давно привыкшим обходиться без нее?»

Вдруг кто-то отчаянно забарабанил в дверь, и на пороге появился стройный улыбающийся Флоримон.

Перепуганная Анжелика спросила сына, неужели он совсем забыл те времена, когда его считали самым галантным пажом в Версале, ж вообще разве можно так ломиться в дверь, когда идешь в гости к дамам? Зачем же понапрасну пугать их? Обычно кулаком в дверь стучат солдаты, и что предвещает этот стук, известно одному Господу Богу. Чаще всего ничего хорошего!

Ничуть не обидевшись, Флоримон тут же согласился, что его долгое скитания и особенно служба юнгой на торговом судне напрочь и очень быстро уничтожили все те изысканные светские манеры, которые так старательно прививал ему его наставник аббат. Ничего не поделаешь, уж таким он уродился!

Если в Новой Англии его манеры стали чуть приличней, чем были на корабле, то до изысканности им, конечно, далеко. Англичане ведь не осложняют себе жизнь всякими дурацкими вывертами ног, расшаркиваниями и поклонами. Потом он весело добавил, что если здесь, в лесном форте, скрестись пальчиком в эти толстенные двери, как благовоспитанная девица, то, чего доброго, так и останешься на крыльце.

Анжелика засмеялась и ответила, что, пожалуй, он прав. Флоримон прохаживался взад-вперед по комнате, а Анжелика, любуясь своим первенцем, думала, каким же крепким и ладным он вырос. А ведь сколько забот и волнений причинял он ей когда-то своим слабым здоровьем!

Теперь он был причесан так же, как Ромен де Л'Обиньер и барон де Модрей, его длинные волосы украшал обруч, украшенный жемчугом, над которым возвышались перья и лисий хвост. Этот убор шел ему необычайно.

Он тоже был красив, вероятно, так должен был быть красив его отец, если бы в детстве его лицо не было изуродовано ударом сабли. У него была хорошо развитая, почти мужская фигура, но в улыбке сквозило еще что-то детское. Он сказал, что пришел поговорить о Канторе. Его брат добрый и смелый малый, но иногда «на него что-то находит», и вот сейчас он «переживает трудности». Больше он ничего не стал объяснять. Анжелику тронули его добрые чувства и к ней, и к младшему брату. Она ответила, что совсем не сердится на Кантора, но пора бы уж, наконец, им найти общий язык.

После они еще долго болтали, Флоримон поделился с ней своими сокровенными планами. Теперь, когда они так продвинулись в глубь континента, ему бы хотелось снарядить свою собственную экспедицию еще дальше, на Запад, он мечтает открыть, наконец, проход в Китайское море, который так долго и тщетно ищут. У него были собственные соображения по этому поводу. Но с отцом он еще не говорил. Решил дождаться весны.

Наступал вечер. Анжелика, слушая сына, начала готовить лампы и вставлять свечи в подсвечники. И вдруг ей вспомнился сон об ирокезе, замахнувшемся на нее томагавком, воспоминание о нем пронзило ее мозг с такой невероятной остротой, что у нее ослабели ноги.