Дети собирали земляной орех и в глубине чащи, где почва была пропитана влагой, — грибы, лесные орехи, желуди для свиньи. Кроме того, им поручили отыскивать для каменщиков в морене над озером валуны — они потребуются, когда начнут возводить большой камин с четырьмя топками и соединенный с ним дымоходом второй очаг, в глубине залы, который, в свою очередь, соединится с очагом в комнате де Пейрака и Анжелики.

Потом неожиданно на озеро обрушились стаи перелетных птиц, и детям пришлось охранять берега, чтобы спасти от этого нашествия траву, так необходимую для корма лошадей.

Целыми днями дети шлепали по грязи, громкими криками распугивая птиц, и между делом выкапывали из песка гроздья пемака, напоминавшего сладкий картофель, соперничая в погоне за этой добычей с дикими гусями.

Госпожа Жонас взяла на себя обязанность готовить на всех. Каждый день она варила в котлах маис, тыквенную кашу, мясо и рыбу… Обеими руками ворочала она деревянным, чуть ли не в ее рост половником в трех огромных котлах, стоящих на примитивных очагах. Она попросила мужа сделать ей из старого рога для пороха сигнальный рожок, которым она сможет собирать всю братию к обеду. Все остальное время она носилась то тут, то там, ловко лавируя среди досок и инструментов, чтобы принести водки или пива плотникам в яме, лесорубам в лес, тем, кто работал в доме. Ее раскрасневшиеся щеки лоснились. И она, смеясь, уверяла, что всеща мечтала стать маркитанткой.

Большая часть мяса и рыбы из той добычи, что приносил отряд охотников и рыболовов, в который входили и Флоримон с Кантором, предназначалась для копчения. Были сооружены решетки, и под ними, не угасая, пылал огонь из сухих благоухающих трав.

Ведала этим Анжелика, взяв себе в помощники Куасси-Ба и Элуа Маколле. Целые дни напролет проводила она, стоя на коленях в траве, бурой от крови, заваленной потрохами, и, засучив рукава, липкими руками разрезала на тоненькие ломтики части туш, предварительно разделанные старым Маколле. Куасси-Ба раскладывал куски над огнем. Из-за этой неотложной работы все дела на руднике приостановили и старый мавр не отходил от Анжелики ни на шаг. Как в добрые давние времена, он без конца откровенничал с нею, вспоминал прошлое, рассказывал о своих похождениях с графом де Пейраком на Средиземном море и в Судане, то есть о том периоде жизни ее мужа, который она могла только рисовать в своем воображении.

— Он не был счастлив без тебя, каспаша, — говорил старый мавр. — Работа, рудник, золото, путешествия, торговля с султаном, неизведанные края, да, все это занимало его ум… Но женщины… с этим было покончено…

— Что-то с трудом верится…

— Да, да! Верь мне, каспаша! Женщины были… но не для сердца… с этим было покончено.

И она слушала болтовню своего друга Куасси-Ба, а в это время ее руки, ловкие руки служанки таверны «Красная маска», разделывали мясо, резали его на куски, а то, случалось, энергичным движением вынимали какую-нибудь кость или разрубали точным ударом топорика ребра.

Элуа Маколле краем глаза наблюдал за ней. Ему очень хотелось бы подловить ее на какой-нибудь погрешности, но придраться было не к чему.

— Можно подумать, что вы всю жизнь провели в вигваме.

Склонив голову, с воспаленными от едкого дыма глазами, с красными от крови руками, Анжелика работала, не позволяя себе отвлечься ни на минуту. Каждая порция хорошо прокопченных ломтей мяса, которые они укладывали в корзины, сделанные из корыилисплетенные из тростника, это ужин; каждая наполненная корзина — это день жизни, который они отвоевали у судьбы…

Убитые лани, олени, косули приволакивались на лужайку, и остро наточенные ножи проворно вступали в дело. Флоримон даже медведя убил, вскочив ему на спину и вонзив кинжал в самое уязвимое место затылка, а затем вторым, более сильным ударом перерезав ему сонную артерию.

— Впервые в жизни слышу, чтобы медведя убили таким способом, — говорил Никола Перро. — У Флоримона вечно все не как у людей. И подумать только, отделался всего лишь разорванным камзолом да царапиной от удара когтями.

Анжелика поставила сыну освежающий компресс, а Флоримон в это время в подробностях рассказывал ей о своем подвиге, уплетая крылышко жареной утки. Флоримон отличался необычайной силой, о ней уже рождались легенды. Колонисты в Америке любят незаурядных людей, и Флоримон был на пути к тому, чтобы завоевать славу «самого сильного молодого мужчины Северной Америки». С гордостью глядя на него, Анжелика вспоминала, каким хрупким был он в детстве.

Медвежий жир поставили топить, чтобы потом использовать его для ламп, а шкуру продубили — из нее получится запасное одеяло на зиму.

Хотя и запоздалая, зима теперь надвигалась решительно. Иногда резкие порывы ветра, налетавшего невесть откуда, мощным шквалом проносились по вершинам деревьев. Красный лес постепенно становился розовым, затем сиреневым и наконец сделался серым. Круглые вершины гор, поросшие соснами и пихтами, казалось, были увенчаны более темной скуфьей, коричнево-фиолетовой, которая подчеркивала неровный рельеф Аппалачского плато. Дыхание леса утратило свой аромат, пронизанный запахом диких животных и ягод. Пушные звери — медведи, лисы, сурки — начали прятаться по своим норам; правда, оставался еще запах грибов и мха, сухой листвы и коры, но это уже был запах зимы.

Стаи перелетных птиц, все более и более многочисленные, в особенности утки и гуси, каждый вечер тучами опускались на озера и пруды. Днем от них темнело небо. Они проявляли бурное волнение, так как задержались в дороге и теперь пытались наверстать упущенное. Уже немыслимо стало прогонять их с лугов. Однажды Анжелика, вооружившись палкой, вынуждена была защищать Онорину от нападения огромной черно-белой казарки.

Глядя на птичью тушку, которую она за шею притащила госпоже Жонас для ужина, Анжелика думала о том, какое благодатное действие оказывает при зимних недугах гусиный жир — ведь это и припарки при кашле, и мазь при ожогах, а кроме того, как хорошо было бы зимой изредка полакомиться вкусной птицей в горшочке, отдохнуть от вяленого мяса. Разве нельзя всю эту водоплавающую дичь, которая кишит здесь в изобилии, изловить и сохранить на черный день?.. Вот только как ее сохранить? Анжелика раздумывала… Но ведь у них очень много медвежьего жира… И постепенно у нее зародилась мысль: а что если заливать каждую птичью тушку слоем жира, как сохраняют гусиное мясо в Шаранте или Перигоре?

Жоффрейде Пейрак одобрил ее предложение, подтвердив, что жир, не давая доступа воздуха к птице, защитит ее от порчи. Для пущей предосторожности он посоветовал предварительно слегка прокоптить ее. По примеру охотников — а они обычно именно так и поступают в подобных случаях — приготовили емкости из мочевого пузыря самок лося и медведя, поскольку они имеют большую вместимость. Чтобы работа шла быстро, соорудили хижину-коптильню, натаскали туда можжевеловых сучьев.

Каждый вечер группа мужчин с палками спускалась к озеру.

Это была настоящая птичья бойня: головки — зеленые, фиолетовые, красные, белоснежные, хохлатые, гладкие — безжизненно никли в тучах вздымающихся перьев. Три женщины, сидя немного поодаль, ощипывали тушки, сдирая себе кожу на пальцах, потрошили, отрубали шейки и лапки. Дети со всех ног мчались, чтобы положить подготовленные тушки на решетки в коптильне. На следующее утро их снимали с решеток как следует прокопченными и, уложив в драгоценные пузыри или, когда пузырей не хватало, в коробы, ящики или плетеные корзины, заливали горячим жиром. Когда же класть больше было некуда, просто зашивали тушки в мешки из шкуры ланей.

Дети, собирая охапки можжевельника, искололи себе все пальцы. А на свои руки Анжелика старалась даже не смотреть. Они утратили свою белизну и, покрасневшие, израненные, были ужасны.

Запах коптильни и топленого жира, стоящий в этой закрытой лощине, смешивался с запахом свежерубленой древесины. Густое низкое облако дыма далеко растянулось над озерами, разнося до самого дальнего их края аромат древесины и смолы, трав и терновника, запах крови, терпкий запах копченого мяса диких животных.

Здесь трудились люди…

Несколько индейцев, проходивших по тропе в Аппалачах, унюхали этот необычный запах и приблизились к лагерю.

Это были бродячие индейцы. Они шли налегке, без клади, несколько небольших семей, забредших сюда в поисках водоема, где можно зимой ловить бобров. Они шли по гребню прибрежной скалы над озером и, прежде чем спуститься на другую ее сторону, с любопытством разглядывали сверху, через темную стену хвойного леса, лагерь на берегу Серебряного озера, весь звенящий от ударов топора, весь голубой под пеленой дыма, который поднимался от решеток коптильни.

«Уж не собираются ли белые жить здесь зимой? — спрашивали себя индейцы. — Их слишком много. Они совсем потеряли разум, ведь они умрут!.. Это запретное место. И потом, что это за странные животные бродят по берегу? Не лоси, не бизоны… Их ведь тоже надо кормить. А как же зимой?» Испуганные индейцы живо ретировались: все, что они увидели, не предвещало ничего хорошего.

И все же однажды утром Анжелика, еще занятая заготовкой мяса, почувствовала на своем плече тяжесть чьей-то властной руки. Подняв глаза, она узнала Мопунтука, сагамора племени металлаков.

Как всегда спокойно-величавый, полуголый, несмотря на промозглый холод, он знаком приказал ей подняться и следовать за ним.

Он привел ее сначала на берег первого озера, потрогал песок, несколько раз попробовал воду из самого озера около берега и из маленького ручейка, который на своем пути к озеру образовал небольшую спокойную заводь. Подобно некоторым горным кристаллам, что сохраняют в своей прозрачности янтарный отблеск, незамутненная вода была золотисто-коричневой. Это была вода из болота, гумусная, то есть профильтрованная через перегной. Анжелика знала это место — здесь было великолепно стирать. Она поняла, что Мопунтук спрашивает, нравится ли ей эта вода, и несколько раз утвердительно кивнула головой.

Он потащил ее дальше, заставил подняться на крутой берег, потом спуститься с другой стороны, останавливая ее около запруд, ручьев и родников.

— Ware! Ware! — повторял он.

Это слово на языке металлаков означало «вода». Уж теперь-то, после этой прогулки с Мопунтуком, она запомнит его на всю жизнь.

Еще дальше они нашли воду, очень чистую, но жесткую, с привкусом извести. Стало быть, она вредная. Анжелика замотала головой, скорчила гримасу, будто отплевывается, всем своим видом показав, что считает эту воду непригодной для питья.

Мопунтук был явно удовлетворен. Белая женщина отлично разбирается. Прогулка продолжалась, и они отыскали воду красновато-бурую, воду с привкусом железа, воду мутную и бурную, но вкусную.

И вот уже совсем на склоне дня он показал ей на крохотной лужайке почти невидимый родничок, который бил ключом и тут же исчезал без шелеста, точно выпиваемый рыхлой почвой. Это был молчаливый и нескончаемый дар земли, вода с привкусом зелени. На Анжелику словно пахнуло весной: глоток воды оставил у нее на язьже вкус зеленых листьев кресса, шалфея, мяты. Очарование этого источника так подействовало на Анжелику, что она совсем потеряла представление о времени.

Когда они только отправились в путь, она пыталась дать понять Мопунтуку, что не должна слишком удаляться от лагеря. Позднее ей пришлось смириться и безропотно следовать за ним, потому что они очень много кружили по лесу и она боялась, что, оставшись одна, не найдет дороги домой.

Наступал вечер, когда люди графа увидели ее бредущей следом за огромным краснокожим дьяволом. Она была в изнеможении.

Уже не первый раз в тревоге искали графиню де Пейрак.

Мопунтук держался очень важно. Он был крайне удовлетворен и этим днем, который он посвятил поиску источников, и счастливым даром Анжелики распознавать воду. С достоинством и в то же время дружески-покровительственно он обнял за плечи графа, скорее недовольного, и стал рассказывать ему, как возрадовалось его сердце.

Белая женщина, говорил он, была, естественно, как все ей подобные, как все женщины, довольно строптива, она все хотела убедить мужчину, что он сам не ведает, что творит, но она распознавала воду в источниках, она умеет определять ее по вкусу. Это великий дар. Благословенный дар. Он — Мопунтук, вождь племени, которое живет неподалеку, у озера Умбагог, и он надеется, что белые прочно обоснуются на Серебряном озере и тогда возродится индейская тропа в Аппалачах, тропа, по которой некогда индейцы проходили по торговым делам от большой северной реки до берегов океана.

Он не скрыл, что этот день принес благословенные плоды. Потому что завтра сюда придут индейцы из племени металлаков пригласить белых принять участие в их последней перед зимой великой охоте. Пусть белые возьмут с собой свои ружья, порох и пули, а взамен — в знак взаимной помощи — им оставят часть добычи.

Американские лоси и лани начали перебираться из Канады в менее суровый по климату район залива Мэн. Мопунтук, вернувшись из Вапассу, стал тормошить своих собратьев, упрекая их в том, что они проявляют леность как раз в то очень недолгое время, когда звери стадами проходят через их леса; он говорил своим собратьям, что именно их нерасторопность и служит причиной голода, который ежегодно изнуряет их. Каждую осень они убеждают себя, будто у них достаточно провизии, чтобы пережить долгую зиму, но ее всегда не хватает. К тому же, Мопунтуку приснился сон: Великий Маниту повелел им организовать последнюю большую охоту и пригласить на нее белых с Серебряного озера, которые лицом к лицу столкнулись с кровожадными ирокезами и выпутались из этого живыми, не потеряв своих скальпов, и все это благодаря своим хитрым речам и колдовству! А колдовство нужно было им, чтобы убедить ирокезов отказаться от мести. Эти белые оплатили предательство тем, что сожгли все свое имущество. И дальше следовал перечень великолепных товаров, принесенных в жертву огню, длинный перечень, который индейцы из племени металлаков, упиваясь, молитвенно повторяли наизусть. Сто тюков меха, водка, ярко-красные одеяла и еще много других товаров. Человек Гром не такой, как все остальные белые. Он всемогущ. С ним лучше подружиться. Мопунтук и его собратья, индейцы с озера Умбагог, — соседи белых, и они берут их под свое покровительство.