Целый день мужчины работали в мастерской или на морозном воздухе на руднике. Но наступал вечер, и все они собирались в зале форта, служившей им и спальней, и кухней, и столовой.

Тюфяки для всех сделали из тростника и лапника пихты. Сверху — покрывала из шкур и одеяла. Де Пейрак в первый же день распределил их между всеми и убедился, что каждому вполне достаточно теплых вещей, чтобы укрыться и одеться. Потом, правда, были заключены взаимовыгодные сделки между людьми зябкими и теми, кому данное природой здоровье позволяло спать хоть в снегу, видя при этом хорошие сны.

Для женщин и детей в комнатах соорудили кровати. На досках, из которых они были сделаны, кое-где даже сохранилась кора.

Условия, в которых жили эти люди, объединенные здесь судьбой для тяжкого испытания, все время заставляли Анжелику задумываться, ради чего она среди них, что может она сделать для них. Нужное, необходимое.

По каким-то неуловимым оттенкам в поведении мужчин она поняла, что, не отдавая себе в этом отчета, не признаваясь себе в этом, они бывали довольны, когда, возвратившись с работы и собравшись вместе в зале, находили ее там. И постепенно она перестала каждый вечер уходить в комнату супругов Жонас, чтобы посумерничать в тишине и покое с приятными ей людьми, и оставалась с мужчинами.

Она усаживалась на площадке между ступеньками, ведущими из залы в их спальню, перед «своим» очагом, где она обычно готовила отвары и другие снадобья. Она очищала корневища, тщательно разбирала травы, устанавливала в ряд маленькие коробочки из коры, наполненные мазями. Она была с ними, немного в стороне, немного возвышаясь над ними в своем уголке, немного отрешенная от них и тем не менее — с ними. Она не вмешивалась в разговор, но не проходило вечера, чтобы они не втянули ее в него сами:

— Госпожа графиня, ведь вы так рассудительны, что вы думаете о словах Кловиса?

— О чем речь, друзья мои?

— Да вот этот глупец утверждает…

Они посвящали ее в суть спора, толпились около нее, бесцеремонно садились на деревянные ступени лесенки. Рассуждая с ними обо всем и ни о чем, она начинала лучше узнавать их. Когда в глубине залы вспыхивала какая-нибудь ссора, ей достаточно было поднять голову и взглянуть в ту сторону, чтобы страсти сразу утихли.

Анжелика уговорила и госпожу Жонас с Эльвирой тоже приходить в эту залу. Она сумела убедить их, что присутствие женщин весьма благотворно действует на мужчин.

Госпожа Жонас относилась ко всем, как к малым детям. И когда она удалялась в свою комнату, они чувствовали себя обездоленными. Они любили ее круглое доброе лицо, ее умиротворяющий смех. А смеялась она постоянно, о чем бы они ни говорили, — это был смех матери, которая восхищается своим многочисленным семейством. Она как бы передавала им свое веселье, уводила их от искушения выйти за рамки благопристойности или просто хорошего настроения.

Эльвира, робкая и нежная, довольно часто становилась объектом для шуточек со стороны мужчин. Они подтрунивали над ее потупленным взором, над тем, какой испуганной становилась она, когда кто-нибудь повышает голос или когда разгорается спор, но, по натуре живая и приветливая, она внушала уважение к себе. Бывшая булочница из Ла-Рошели, она привыкла иметь дело с самыми разными людьми. В общем, все в конце концов отлично поладили друг с другом. По вечерам после ужина женщины усаживались у камелька в углу залы, мужчины же располагались в середине залы, перед большим камином. Дети бегали от одной группы к другой, требовали, чтобы им рассказывали всякие истории, слушали, широко раскрыв глаза, восхищаясь всем, что бы им ни преподносили, способствуя созданию дружеской атмосферы, а ведь именно она дает отдохновение и смягчает сердце мужчины.

Дети были счастливы в Вапассу. Они имели все, что нужно: жизнь, в которой каждый день приносил что-нибудь новое, друзей, которые баловали их, рассказывали им таинственные или страшные истории, материнские колени, на которых можно было свернуться калачиком.

И когда Анжелика видела троих маленьких птенцов, тянущихся своими всегда немного чумазыми мордочками к Жоффрею де Пейраку, словно просясь под его крыло, доверчиво взирающих на него, когда она видела, как он улыбается им, она говорила себе: «Счастье! Это и есть счастье!»

Равно Анжелика могла наблюдать, как живут в этом новом для них, небольшом кругу людей ее сыновья; она обнаружила, что они весьма образованны и что отец для них наставник во всех делах, и наставник требовательный. У молодых людей не было времени бить баклуши. Они работали на руднике, в лаборатории, исписывали пергамента расчетами, рисовали карты. Флоримон характером был в отца, незаурядный, жадный до наук и приключений. Кантор был другой. Более замкнутый, хотя, казалось, не менее, чем старший брат, подготовленный к выполнению возложенных на него обязанностей. Всегда вместе, братья часами беседовали по-английски и иногда приходили к Анжелике или к отцу, прося рассудить их. Часто это были вопросы религиозного характера, которыми их в свое время потчевали в Гарвардском университете, но случались и более дерзкие философские споры. И еще Анжелика без конца слышала слово «Миссисипи». Флоримон был одержим мечтой отыскать проход в Китайское море, который искали все мореплаватели с тех самых пор, как открыли Америку. Он считал, что огромная река, обнаруженная недавно канадскими географами и иезуитом отцом Маркеттом, ведет именно туда. А вот Жоффрей де Пейрак отнюдь не был в этом убежден, что очень терзало Флоримона.

Глава 8

Присутствие супругов Жонас день ото дня доставляло все больше радости Анжелике. Вот они, пожалуй, не дадут себе соблазниться прелестями бивуачной жизни. Неопрятность туземцев приводила в дрожь превосходную хозяйку-гугенотку госпожу Жонас, ведь она исповедовала религию, которая с ранних лет внушала своим дочерям, что их добрая воля по отношению к Господу выражается в безукоризненно белом, тщательно отутюженном чепце, аккуратно застланной чистой постели, красиво сервированном столе и что пренебрегать всем этим грех.

И мэтр Жонас тоже был неоценим. Его благодушие и доброжелательный характер способствовали поддержанию равновесия в их маленьком обществе. Он имел привычку вскидывать голову и хмыкать, когда слышал неподобающие, по его мнению, речи, и это останавливало даже самых дерзких. Он сплотил вокруг себя протестантов, то есть, кроме своей семьи, еще троих англичан, и по воскресеньям читал им по-французски Библию, да таким торжественным тоном, что англичане, потрясенные важностью чтеца, охотно приходили послушать его. Мало-помалу и католики в этот воскресный час стали крутиться около мэтра Жонаса. «В конце концов, — говорили они, — ведь Библия для всех одна, и в ней много всяких интересных историй…»

Не меньше ценили мэтра Жонаса и те, что работали в мастерских: ведь никто не мог сравниться с ним в искусстве, когда он брался за изготовление небольших тонких инструментов, необходимых им для работы; из Ла-Рошели он привез свою лупу часовщика.

И когда в конце ноября этого добряка уложил в постель флюс, все были глубоко опечалены. После безуспешных попыток вылечить его отварами и припарками обеспокоенная Анжелика пришла к выводу, что надо принимать более решительные меры.

— Придется мне удалить вам корень, мэтр Жонас, иначе вы дождетесь заражения крови.

По указанию Анжелики он сам сработал для себя «орудия пытки»: маленькие щипцы и такую же маленькую вилку-рычаг. Анжелике никогда не доводилось делать таких операций, но она несколько раз помогала в подобных случаях Великому Матье — цирюльнику с Нового моста в Париже. Несмотря на свое бахвальство, шумливость и пронзительный голос, этот достославный шарлатан был человеком искусным. Он считал, что операция пройдет благоприятнее, если щипцы перед этим опустить в водку. Он также заметил, что, если он обработает их таким образом или подержит в пламени, гной в ране появляется гораздо реже. Для пущей предосторожности Анжелика сделала и то и другое. Она погрузила инструменты в спирт и прокалила их.

Овернец Кловис держал голову больного. Кловиса привлекли к этой операции, потому что он обычно был напарником бедняги часовщика в работе и к тому же обладал недюжинной силой.

Пропитав десну очень крепким обезболивающим отваром гвоздики, Анжелика мужественно поднесла щипцы и вилку к больному зубу. Корень вышел с первого раза и даже почти без боли. Мэтр Жонас и опомниться не успел.

— Ну, у вас легкая рука!..

Словно не веря своим глазам, он смотрел на хрупкие и нежные с виду руки Анжелики. Но эти женские руки могли держать мужское оружие, усмирить норовистую лошадь, поднять тяжелый груз. Если в один прекрасный день она попадет в Квебек или в какой-нибудь город Новой Англии, она украсит их браслетами. А пока ее руки нашли себе другое применение: они стали руками цирюльника-хирурга.

— А теперь ваша очередь, мэтр Кловис, — сказала она, протягивая щипцы к кузнецу.

Уже и без того смертельно бледный, потрясенный операцией, в которой он только сейчас принимал непосредственное участие, Кловис поспешно ретировался.

Так и вошло у всех в привычку приходить к ней утром сделать перевязку или полечиться. Около «своего» очага Анжелика велела поставить маленький столик, на котором разложила все необходимое. Она приспособила для своих отваров и микстур маленький котелок. Жан Ле Куеннек смастерил ей легкий деревянный баул, куда она сложила лекарства. Нужно было предусмотреть все: несчастный случай, лихорадку, коварное приближение болезни. Анжелика поняла, что единственное их спасение — это пресекать болезнь в корне. Но если у нее были средства, чтобы быстро расправиться с обычным насморком, залечить ранку или небольшой ожог, то для лечения застуженных легких или раны на руке, которая в результате небрежности пострадавшего налилась гноем, ее снадобья были бессильны. А потому стоило кому-нибудь лишь немного закашляться, как он немедленно приговаривался к припаркам из пихтовых почек, к горячим камням у пяток, а каждая ранка обильно промывалась водой и закладывалась корпией, пропитанной водкой. Даже крохотная царапина становилась для Анжелики предметом неусыпной заботы. И ей приходилось бдительно следить и за «неженками», и за «стоиками». И за теми, кто скрывал свои недомогания, страшась боли во время перевязки, и за теми, кто пытался лечиться сам, вытаскивая занозу или прокалывая панариций грязным ножом. Но вскоре все убедились, что от ее взгляда не уйти.

— Мэтр Кловис, отчего у вас сегодня опухшая нога?..

— Кто вам сказал?

— Я вижу, что вы хромаете.

— Вовсе нет. И потом, мне не больно.

— Возможно, но все же покажите ее мне.

— Ни за что на свете.

— Покажите, прошу вас.

Она говорила тоном, не терпящим возражений, и самые отъявленные упрямцы не могли отвертеться.

Ворча, кузнец разувался, выставляя напоказ посиневшую ногу с раздувшимся большим пальцем. Анжелика заставляла его немедленно погрузить ногу в теплый отвар из коры, оборачивала ее березовой корой и, несмотря на протесты пострадавшего, подставляла ему под ногу скамеечку, чтобы уменьшить боль.

Вскоре она завоевала всеобщее уважение, смешанное с долей внутреннего трепета, который обычно испытывают к тем, кто способен избавлять от страданий… или наделять ими. Раз уж все они у нее в руках, лучше проявлять послушание. Они поняли: ее нелегко разжалобить, уговорить, и потому им оставалось лишь одно — подчиняться.

Постепенно недоверие к ней как к лекарю, которое возникло было поначалу, исчезло. И, оценив, что это за женщина, они стали опасаться уже не столько ее ножа и микстур, сколько совсем другого, — глядя на нее, многие думали: «Ну, здесь не обойтись без историй…» Однако дело обернулось иначе. Никто даже не успел сообразить, как это произошло, но все мужчины оказались перед нею в одинаковом положении. И когда она острым ножичком вскрывала нарыв или запихивала в горло невесть чем пропитанный комок корпии, они все чувствовали себя маленькими мальчиками. И ни у кого не появлялось желания заигрывать с нею.

В те вечера, когда граф де Пейрак не уединялся в своей комнате с кем-либо из своих помощников, чтобы там в тишине обсудить дела, он усаживался в конце огромного стола и раскладывал на нем карты или планы, над которыми склонялись Флоримон, Кантор, Куасси-Ба. Иногда состав группы менялся.

— Никто из вас не умрет, — сказал как-то Жоффрей де Пейрак, — а тот, кто умрет, — берегись! — будет иметь дело со мной.

Мужчины улыбнулись шутке, но приняли ее абсолютно всерьез. Еще бы, одна лишь мысль, что их хозяин может прийти на тот свет, чтобы свести с ними счеты, помешала бы кое-кому из них разрешить себе такую роскошь — умереть.

Между де Пейраком и его людьми существовало какое-то необъяснимое согласие, нерушимые связи, которые уходили своими корнями во взаимную тайну. Анжелика была уверена, что Жоффрей знает все об их жизни, знает мысли каждого из них. Они были связаны с ним доверием, признанием, которое никогда не подчеркивалось, но которого он один был удостоен. И Анжелика начинала понимать, что эти прочные узы не смогут порвать никакие мелочные счеты.