Верхом на лошади…

Как будто там могла быть женщина! В глубине этих лесов никогда не бывало белых женщин. Те, кто утверждает, будто видели ее верхом на лошади, ошиблись. Это была не лошадь, а единорог, здесь не может быть никакого сомнения… Кое-кто из тех, кто находился в ущелье в момент, когда странный силуэт в первый раз вырисовался в свете луны, уверяет, что заметил острый рог… Их донимают вопросами, их умоляют напрячь память, им не дают прохода, всем тем, кто участвовал этой осенью в экспеди ции вместе с мессиром де Ломени и кто повстречал эту загадочную личность в черной маске и женщину, которую еще не осмеливаются вслух назвать демоном, но которую уже называют Дамой с Серебряного озера.

Так что же теперь будет?

Монсеньор епископ распорядился устроить шествие и назначил пост. Он посетил фанатичку сестру Мадлен в ее обители, потом вернулся к губернатору Канады мессиру де Фронтенаку, чтобы встретиться у него с графом де Ломени и бароном д'Арребу, набожным синдиком города Квебека, а также и с другими лицами, в том числе со многими иезуитами.

И допоздна горели свечи в окнах замка на высокой горе…

А внизу, в свете луны, бескрайней белой равниной тянулась река Святого Лаврентия…

Глава 12

Неподалеку от форта Вапассу, возле одного из водоемов, где водились бобры, обосновалась небольшая индейская семья.

Ссора между Кловисом и индейцем из этой семьи произошла из-за сестры последнего, довольно смазливенькой индианочки с длинными косами, которая, смеясь, выставляла напоказ сияние своих белоснежных зубов, откровенно завлекая в свои сети «нормандцев», весьма склонных, как она слышала, к любовным утехам. Была там еще и другая индианка, с виду более робкая, однако это не мешало ей с той же легкостью назначать интимные свидания.

Впрочем, было даже удивительно, сколь мало трогало мужчин это довольно приятное соседство. Юный Жан Ле Куеннек, Жак Виньо и один из англичан — вот только их и тянуло туда, да и то изредка.

Выяснилось также, что ссора Кловиса с индейцем произошла не из-за платы за любовь, а из-за того, что красавица, болтаясь по двору форта, выкрала у овернца табак и нож.

Анжелика вспомнила, как недавно Жоффрей объяснил ей причину такого поведения мужчин. Моряки — народ воздержанный. Сам способный, если нужно, долго обходиться без женщин, Жоффрей де Пейрак сумел отобрать для себя людей. Они последовали за Пейраком, потому что он пообещал им золото. Страсть к авантюрам и удаче заменяла им развлечения. Женщина была для них не чем иным, как частью их добычи, которую они еще не заработали. Значит, все впереди!.. Инстинктивное недоверие к сентиментальным привязанностям, которые приводят человека на стезю рабства, помогало им укротить свои чувства.

Анжелика вспомнила Никола Перро. Вот и его жажда приключений побудила три года назад оставить дома жену и отправиться бродить по лесам, а заодно и по всему свету.

Между прочим, незадолго перед тем, как начался снегопад, Никола ушел на юг, чтобы попытаться дойти до небольшой фактории, которую держал один голландец в устье реки Кеннебек, и привезти оттуда необходимые припасы: соль, сахар, муку, немного масла…

В конце концов, самым верным поклонником юных индианок оказался — кто бы мог подумать! — старый Маколле. Он то и дело, какая бы ни была погода, шнырял взад-вперед из своего продымленного вигвама в вигвам индейцев и обратно. Стреляный воробей этот Маколле! Любил он также посидеть у очага в вигваме старого индейца и повести беседу с хозяином.

Глава этой семьи слыл колдуном. Он приносил Анжелике корни, травы и смолы.

Анжелика уже забыла, как перепугалась она, когда в одно прекрасное утро увидела его неожиданно — так неслышно он подошел — стоящим у себя за спиной с поднятыми в знак мира руками и в топорщащейся меховой одежде, что делало его похожим на медведя. А теперь они стали добрыми друзьями. Она уже могла объясниться с ним, чем немало гордилась, потому что не раз слышала, будто научиться языку индейцев очень трудно. Миссионеры во Франции, когда речь заходила об этом, уверяли, что для того, чтобы научиться говорить на языке индейцев, нужны годы, да и трапперы, казалось, не поощряли вновь приехавших к подобным занятиям. «Для этого нужно прожить здесь жизнь, никак не меньше»,

— утверждали они. Но Жоффрей де Пейрак очень быстро освоил язык индейцев и объяснил Анжелике, что трудности, о которых столько говорят, лишь кажущиеся. У тех, кто ссылается на них, просто не хватает наблюдательности.

Вот он-то очень скоро подметил, что большинство индейских племен, с которыми им приходилось сталкиваться, говорят на языках, имеющих одну и ту же лингвистическую основу, берущую начало от языка инков или от языка кечуа. Именно поэтому его рудокоп-метис Соррино, когда приехал сюда, в Северную Америку, легко понимал здешних индейцев.

Ирокезы, алгонкины, гуроны и абенаки — братья по языку, потому что их разделяют только произношение и интонация, да еще некоторые обиходные слова, такие, как «вода» или «ребенок», и это просто потому, что в каждом племени привыкли посвоему именовать те или иные понятия. Например, о воде можно сказать: источник, жидкость, а когда говорят о ребенке, его называют и отроком, и малышом, и сыном…

Существует относительно немного корней, которые обозначают общий смысл, а оттенки придаются суффиксами и приставками; вот эти-то корни и являются ключом к пониманию языка. Таким образом, с помощью примерно пятисот основных слов можно объясниться с любым индейцем, несмотря на кажущееся огромное различие языков разных племен.

Пользуясь ключом, который дал ей муж, Анжелика достигла таких успехов, что даже сама поражалась. Если бы не это, она, верно, чувствовала бы себя беспомощной и продолжала бы доставлять радость индейцам, которые прыскали со смеху при каждой ее ошибке. Прежде всего нужно подолгу слушать их. Когда слушаешь, отмечаешь произношение и тональность, главным образом, особую манеру индейцев произносить слова как бы горлом, так, чтобы мускулы лица не двигались, отчего у них, даже когда они бросают оскорбления, лица остаются неизменно бесстрастными. Когда же они молчат, лица их, наоборот, становятся очень подвижными, а рот по каждому поводу расплывается в улыбке. С течением времени Анжелика уловила, что в языке индейцев всего шестнадцать звуков, но интервалы между звуками иногда в четыре раза длиннее, чем в европейских языках, а иногда, наоборот, в два раза короче. Таким образом, различная долгота звуков в слове позволяет в отличие от французского и английского языков придавать ему восемь оттенков, что порождает различные смысловые нюансы.

В ожидании совершенства все обитатели Вапассу упражнялись в языке, и те, кто достиг больших успехов, поправляли остальных. Анжелика же нашла себе прекрасного учителя в лице старого индейца из «бобрового» вигвама. Не столько из безразличия, сколько из старческой безмятежности старик не осуждал ее за ошибки, и потому с ним она осмеливалась пускаться в глубочайшие рассуждения, которые весьма забавляли Жоффрея де Пейрака, когда он заставал ее спорящей с украшенным перьями краснокожим магом.

Ее живость, ее жажда жизни, ее мужество — все в ней восхищало его. И он все чаще следил за ней взглядом.

Вначале он решил: «Все будет зависеть от нее. Вапассу послужит проверкой». И теперь он восхищался, видя, как она сумела сплотить вокруг себя этих враждебно настроенных бродяг, в сердце каждого заняв отныне свое место как мать, сестра, друг, госпожа.

Как-то вечером Жоффрей попросил Анжелику пригласить к нему Эльвиру для интимного разговора и побыть с ними, пока он будет беседовать с ней в их тесной каморке. За неимением иного места, где можно было бы укрыться от нескромных ушей, когда возникала потребность поговорить с кем-нибудь с глазу ва глаз, их спальня была возведена в ранг «капитанской каюты на полуюте», и несколько ступеней, ведущие к ней, дополняли эту иллюзию.

Обстановка комнаты приукрасилась грубым креслом, покрытым шкурой, в котором восседал граф. Вызванный для разговора обычно стоял, касаясь головой потолка, если рост у него был мало-мальски приличный.

Если разговор был дружеский, Пейрак усаживал приглашенного перед собой на камень очага и приказывал принести пинту пива и два стакана.

Часто по вечерам он удалялся к себе то с одним, то с другим из своих людей. И все ценили эти уединенные беседы. Здесь они имели возможность объясниться с хозяином, выразить ему свои сомнения или недовольство, здесь они получали от него указания, а в случае надобности и взбучку.

Очень взволнованная, Эльвира, вся дрожа, с трудом одолела четыре ступеньки, что вели на «полуют». Присутствие Анжелики немного успокаивало ее, но она все равно терзалась неведением, так как, по натуре совестливая, всегда чувствовала себя в чем-то виноватой.

Тяжелая дверь затворилась, шум, доносившийся из залы, стал глуше. В маленькой комнатке слышалось лишь потрескивание дров в очаге да временами за окном легкий шелест пихт, ветви которых пригибал к крыше ветер.

Граф сидел. Молодая женщина продолжала стоять, и Анжелика видела сзади, как сжались ее узкие плечи, вбирая в себя ее беззащитный затылок. Бедняжка не знала, как ей держаться под печальным взглядом графа, который с мягкой, благосклонной улыбкой на губах изучал ее с ног до головы. Он умел вложить в свой взгляд то пылкое внимание, которое не могло оставить равнодушной ни одну женщину.

— Эльвира, дитя мое, милое мое дитя, — сказал он с нежностью, — выслушайте меня как можно спокойнее.

— Я в чем-нибудь провинилась, монсеньор? — пробормотала она, теребя свой фартук.

— Я прошу вас только выслушать меня спокойно, без страха… Я могу лишь похвалить вас за то, что вы всегда столь услужливы, и тем не менее именно из-за вас у нас могут возникнуть некоторые осложнения.

— Из-за меня? О, монсеньор!..

— Да, из-за вас, несмотря на вашу сдержанность и вашу скромность. Ведь кроме них, вы обладаете еще и другим — прекрасными глазками и розовыми щечками.

Эльвира в полном замешательстве смотрела на него, не понимая.

— Я заметил, что один из моих людей уделяет вам особое внимание. Скажите мне без притворства, не надоели ли вам его ухаживания, не хотите ли вы, чтобы им был положен конец, не думаете ли вы, что он слишком далеко зашел в выражении своих чувств?

И так как она молчала, он продолжал:

— Здесь, в Вапассу, с нами только три женщины, и вы единственная из них не находитесь под покровительством мужа. Я сразу же дал самые строжайшие распоряжения на ваш счет. И теперь я хочу знать, как исполняется мой приказ. Отвечайте! Не кажется ли вам назойливым то внимание, которое в последнее время вам выказывает этот человек? Вы ведь знаете, кого я имею в виду, не правда ли?

На этот раз она, покраснев, опустила голову и кивнула.

— Я говорю об Октаве Малапраде, — сказал де Пейрак. Он помолчал немного, ровно столько, сколько нужно было, чтобы вызвать в памяти лицо повара, его атлетическую фигуру и почтительную улыбку.

Затем достал из кармана своего камзола одну из немногих оставшихся у него сигар и, склонившись к огню, прикурил ее от головешки. Откинувшись в кресле, он выпустил клуб дыма и сказал с улыбкой:

— Если он нарушил мой приказ, он будет повешен.

Эльвира вскрикнула и побледнела.

— Повешен!.. О, монсеньор! О нет! Бедняжка! О, только не из-за этого! Только не из-за меня!.. Я того не достойна…

— В любви властвует женщина. Разве вы не знали этого, прелестное дитя?..

Он снова посмотрел на нее с той неповторимой своей улыбкой, которая приподняла уголки его губ, придав им выражение насмешливости и нежности, так знакомое Анжелике.

— Разве вы не знали, что женщины властвуют в любви? — настойчиво повторил он.

— Нет, монсеньор, нет, я не знала, — наивно ответила Эльвира.

Она дрожала всем телом, но страх, который она только что испытала за Малапрада, помог ей собраться с мыслями, чтобы защищать того, кому, как подсказывало ей сердце, угрожает опасность.

— Монсеньор!.. Я клянусь вам, я могу побожиться… Он ни разу не позволил себе даже малейшего жеста, который заставил бы меня покраснеть. Я только все время чувствовала, что он… что… что он…

— Вы его любите?

Это уже походило на допрос. Она умолкла и блуждающим взглядом смотрела вокруг.

— Нет… я… я не знаю…

— Вы потеряли своего мужа три месяца назад на «Голдсборо»?

Совершенно отупевшая от волнения, она уставилась на графа.

— Моего мужа?

— Вы его любили?..

Он тормошил ее, изучал взглядом, и этот цепкий взгляд его остановился на темных детских глазах Эльвиры, заставляя ее смотреть на него.

— Вы любили своего мужа?..

— Да, конечно… То есть… я… я… уже не знаю…

Он отвернулся и некоторое время молча курил. Она застыла перед ним, опустив руки, уже не дрожа, и не отводила от него глаз. Потом он снова заговорил негромко, все тем же спокойным тоном: