Вспомнили, что в странах Ближнего Востока, чтобы предохранить себя от заболевания оспой, натирают ранку, специально сделанную зазубренным кончиком ножа или бритвы, еще свежей пустулой выздоравливающего больного. Некоторые из переболевших оспой даже извлекают из этого выгоду — они не дают заживать нескольким пустулам и годами бродят из города в город, за деньги предлагая людям это спасительное соприкосновение.

Но здесь, в Вапассу, у них не было возможности уберечь себя от заражения таким способом. Овернец Кловис — единственный среди них, кто переболел оспой, но это было давно, и пустулы уже отпали, а гурон умер еще до того, как они у него появились. Не везет!..

Все эти разговоры за столом окончательно отбили у Анжелики аппетит, и она с трудом заставила себя проглотить несколько ложек.

Как всегда случается в такие моменты, когда взрослые поглощены своими тревогами, дети почувствовали себя свободными и, как водится, предались недозволенным забавам.

Все вдруг услышали душераздирающий крик, донесшийся из комнаты супругов Жонас, и Анжелика, первой вбежавшая туда, увидела рыдающую Эльвиру и онемевших от внезапного испуга супругов Жонас. Они в оцепенении смотрели на что-то в углу или, скорее, на кого-то, кого Анжелика узнала не сразу.

Это была Онорина.

Воспользовавшись чудом, благодаря которому внимание взрослых было отвлечено от нее, она решила сделать себе прическу, как у ирокезов, и подбила маленького Тома помочь ей.

Это была совсем нелегкая работа, и, хотя они усердно то по очереди, то одновременно орудовали ножницами и бритвой, им потребовался добрый час, пока тяжелые волосы Онорины не упали на пол и только на темени осталась бережно сохраненная единственная прядь — гребень славы.

В тот момент, когда Эльвира, обеспокоенная их подозрительно долгим молчанием, заглянула в угол, где они притаились, они как раз пытались разглядеть результаты своих усилий, склонившись над куском отполированной стали, который служил им зеркалом.

От крика Эльвиры, скорбных восклицаний супругов Жонас и вторжения Анжелики они замерли в своем углу, съежившись и вытаращив глазенки. Они были озадачены бурной реакцией взрослых, но отнюдь не убеждены в том, что сделали глупость.

— Мы еще не кончили, — сказал Тома. — Сейчас я прикреплю перья.

Анжелика буквально повалилась на скамью. Ее душил неудержимый смех. Круглая мордочка Онорины, увенчанная этим стоящим торчком красным гребнем, и впрямь выглядела очень комично.

Правда, в ее смехе слышалась нервозность, но как иначе могла она отнестись к этому? Бывают дни, когда демоны, кажется, получают особые права лишать покоя людей. И если поддаться им, они возьмут господство над вами и доведут вас до безумия.

Эльвира, которая все еще продолжала заливаться слезами, была обижена поведением Анжелики. Пришлось ей объяснить, что сегодня у них произошли гораздо более неприятные события, чтобы придавать значение еще и детской шалости. И то чудо, что Онорина не осталась при этом без ушей, даже не получила ни единой царапины. Кто знает, может быть, маленький Тома — прирожденный цирюльник!

Супруги Жонас предложили тяжкое наказание: надо лишить детей ужина. Но тут запротестовала Анжелика. Нет, не сегодня, и главное, если уж чего-то и лишать их, то только не еды, ведь теперь они особенно должны беречь все свои силенки, чтобы иметь хоть какие-то шансы выстоять перед лицом ужасной болезни.

Потом, снова напустив на себя суровость, она подошла к малышам и строго заметила им, что, взяв без спросу ножницы и бритву, они проявили недопустимое непослушание. Ей очень хотелось нашлепать проказников, но, боясь заразить их своим прикосновением, она удержалась.

Решительно, эти дьяволята удачно выбрали день.

Анжелика отослала обоих в постель, в темноту. Вот это и будет шалунам наказанием, которое они прочувствуют, к тому же оно пойдет им только на пользу.

В зале Анжелика поведала всем о подвигах Онорины. Рассказ вызвал дружный смех, что немного разрядило напряженную атмосферу. Каждый подумал, что если так вот презирать злую судьбу, то это, быть может, заставит зловещих духов болезни отдалиться. Онорина только что во всеуслышание объявила своим поступком, что ей не до оспы, что у нее другие заботы.

Это, пожалуй, приведет в замешательство, разочарует злых духов, они поймут, что не всегда могут предугадать, как поведет себя человек.

Другим утешением явилось то, что в багаже канадцев оказались сыр и хлеб.

Трое мужчин сходили на дальний конец озера, чтобы выкопать там из-под оледенелого снега мешки с вещами французов. Кроме обычной в этих краях провизии — вяленого мяса, соленого сала, маисовой муки и табака, а также основательных запасов водки, — в них обнаружили половину большой головки сыра и целую буханку пшеничного хлеба. Все смерзшееся, твердое как камень.

Но достаточно было задвинуть хлеб в печь, а сыр положить с краю очага на теплую золу, чтобы к ним вернулась их первоначальная свежесть: хлеб стал теплый, сыр в меру мягкий и снова ароматный.

Французы настояли, чтобы эти деликатесы разделили между хозяевами, поскольку сами они ели их в Квебеке вволю, а обитатели Вапассу здесь, в глуши леса, давно даже в глаза не видели ничего подобного.

Кое-кто высказал опасение, не таит ли в себе это угощение опасность заразы. Но желание полакомиться оказалось сильнее страха. Анжелика поколебалась. А, была не была! Она начертила на кусках хлеба и сыра крест, чтобы отогнать злых духов, и отослала наказанным детям гостинец, от которого их слезы стали менее горькими.

Глава 4

Мужчины форта Вапассу приняли весть о страшной угрозе, нависшей над ними, хладнокровно. У многих за таким фатализмом скрывались истинные христианские чувства, смирение перед волей божьей.

А вот Анжелика не находила в себе этого смирения. Она любила жизнь со страстью тем более сильной, что ей казалось, будто она только недавно познала ее во всем великолепии.

И потом ее бросало в дрожь при мысли, что ее дочь или сыновья в расцвете сил лишатся этого сладостного плода. Смерть ребенка или юноши — преступление, за которое она сочла бы ответственной себя.

И тем не менее в жизни каждого человека выпадают минуты, когда нужно уметь пожертвовать своей жизнью — ради самого себя, ради своих близких, смириться с тем, что нож гильотины в любую минуту может опуститься, и без бесполезного бунта довериться судьбе, которая стала для всех общей…

«Знаешь, когда бредешь по дороге в компании с жизнью и со смертью, обе они равны для тебя и не надо бояться смерти…»

Кто сказал ей эти слова, преисполненные мудрого величия? Колен Патюрель, нормандец, простой моряк, такой же, как эти вот мужчины, что окружают ее здесь, пленники зимы, затерявшиеся на чужой земле…

Когда Жоффрей де Пейрак сказал Анжелике, что часть ночи у постели больного графа де Ломени проведет он, а затем его сменит Кловис, она не испугалась за мужа, она была убеждена, что он неуязвим перед болезнью.

Через неделю умер третий гурон. Его тело было истощено лихорадкой и сплошь усеяно красными пятнами. Но опять-таки без пустул.

А на рассвете следующего дня, придя в чулан сменить Кловиса, Анжелика увидела, что он почти без сознания. Он прерывисто дышал, лицо у него покраснело, словно раскаленный металл в его печи, и состояние его было куда тяжелее, чем у больного, у постели которого он сидел.

Анжелика долго разглядывала его. Потом с возгласом «Слава тебе, Боже!» упала на колени.

Овернец долго не мог простить ей этого восклицания. Пусть говорят ему что хотят. Он стоял на своем. Как ни крути, а госпожа графиня обрадовалась, увидев его больным. Она даже не подумала о том, чтобы помочь ему. Она крикнула: «Слава тебе, Боже!» — и сразу же, оставив его в этом чулане, убежала, чтобы объявить всем: «Кловис заболел. Ликуйте!». Да-да, он слышал эти слова собственными ушами. И он знает, что она от радости бросилась на шею первому, кто попался ей навстречу, и что им оказался Никола Перро.

Никто не смог заставить овернца внять, почему Анжелика так обрадовалась, увидев его больным: ведь это служило доказательством, уверенностью наконец, что болезнь, постигшая их, не оспа, ибо оспой он уже болел раньше.

Это была корь, коварная корь, и, конечно, ею многие переболели. Но как бы там ни было, для них она тоже таила в себе страшную угрозу.

Гуроны уже умерли. Правда, как утверждают канадцы, они умирают от малейшего недомогания. Даже простой насморк может стать для них смертельно опасной болезнью. Племя гуронов стало слишком хлипким с тех пор, как они вступили в союз с белыми. Их духи-покровители, казалось, покинули своих подопечных, и многие гуроны обвиняли в этом крещение, считая, что оно явилось причиной вырождения и вымирания их племени.

Вот и эти трое гуронов, заболев злой корью, уже не смогли перебороть ее и умерли.

Да, в течение ближайших недель болезнь потребует от всех обитателей Вапассу полной отдачи сил.

Пусть умолкнут страсти и обиды, пусть отступят назад планы на будущее. Все это будет потом. Сначала нужно выбраться из этого красного туннеля, где, притаившись в темноте, живут недуг и смерть. До тех пор, пока последний больной не поднимется, бледный и шатающийся, со своего горестного ложа, чтобы сесть за общий стол, где его появление восславят радостными криками и поднятыми чарками, смерть может поражать их; но надо отбивать у нее пядь за пядью, заставляя болезнь отступить, надо уметь противостоять внезапному упадку сил и новым вспышкам болезни, надо помогать преодолевать кризис, — обхватив руками больного, который мечется в горячке, долгие часы удерживать его, как на гребне волны или уже там, с другой стороны, на ее впадине, пока наконец изнеможенного, покрытого потом, его не выбросит на мель, на берег жизни. И когда это свершалось, Анжелика рассматривала распростертое бессильное тело. Картина была всегда одинакова: едва уловимое дыхание, которое только и отличало жизнь от смерти. Но Анжелика знала: самое страшное уже позади, больной будет жить. Чтобы окончательно убедиться в этом, она прикладывала руку к его лбу, к вискам, откуда, словно удаляющаяся буря, уходило горячечное биение лихорадки, потом, успокоившись, тщательно укутывала его, чтобы он не простыл, и шла к изголовью другого.

Каждый ее подопечный, преодолевший болезнь, вливал в нее силы, и она сохраняла к нему симпатию и уважение, которое внушает настоящий воин. И еще чувство признательности. Ведь он не предал ее, не отрекся от нее, не дал болезни победить ее, несмотря на то жалкое, смехотворное оружие, которым она сражалась.

— Не полагайтесь только на меня, так мы не добьемся успеха, — говорила она. — Я не могу бороться с болезнью одна, мне необходима ваша помощь.

И потом долго еще между нею и теми, кого она вызволила из цепких лап недуга, сохранялось доброе согласие воинов, которые бились бок о бок. На жизнь и на смерть.

Перед болезнью мужчины всегда робеют, тем самым облегчая ей задачу. Болезнь — это враг, легко побеждающий их, потому что она внушает им отвращение и они избегают смотреть ей прямо в лицо. Анжелика подбадривала мужчин, заставляя оценить силу противника и взять себя в руки, чтобы одолеть его. Она втолковывала им:

— Завтра у вас начнется кризис, вам будет очень тяжко. Но не зовите меня каждые пять минут, ведь я же не могу ухаживать разом за всеми, а кризис, возможно, продлится много часов… Я поставлю около вас кувшин с отваром и чарку. От вас потребуется только одно — чтобы вы пили, так делайте же это. Ведь когда вы оказываетесь перед лицом врага, который желает вам зла, вы хватаетесь за нож и не ждете, чтобы кто-то сделал это за вас…

Могло показаться, будто она оставляла их один на один с болезнью. Однако они постоянно чувствовали, что она с ними. Она проходила, бросив им лишь беглый взгляд, но ее улыбка говорила: «Браво! Вы не разочаровываете меня», — и это придавало им сил, хотя они были измотаны до предела, почти на грани беспамятства, уже готовые малодушно отступить. Но если было нужно, она могла подолгу сидеть у изголовья больного, оставаться с ним часами, не теряя терпения и мужества.

Теперь по ночам, сменяя друг друга, дежурили женщины. Жоффрей де Пейрак часто брал на себя предрассветные часы, самые изнурительные, но он заметил: ничто так благотворно не действует на больных, как присутствие Анжелики; уже оно одно само по себе облегчало их муки. Ему хотелось бы уберечь ее от нечеловеческой усталости, которая мало-помалу обострила черты ее лица, нарисовала черные круги под глазами.

Пожалуй, больше всего Анжелике причиняло страдания то, что она мало спала. Ей все время казалось, что, если она за те недолгие часы, что выпадали ей на сон, ни разу не взглянет на своих больных, она, проснувшись утром, найдет их если не мертвыми, то наверняка умирающими. Она заставляла себя хотя бы раз за ночь обойти всех, переходила от одного к другому, склонялась над каждым. Она поправляла им одеяла, прикладывала руку к горящему лбу, помогала испить воды, шептала им слова ободрения.