* * *

Из оранжевой кареты, остановившейся под окнами дворца на Мраморном дворе, вышел главный камергер королевы, господин де Солиньяк.

Глава 16

Анжелика вернулась домой взволнованная до крайности, ее разум и чувства были в полном смятении.

Во дворе своего особняка она увидела уже распряженную карету, из которой выгружали гору вещей.

На лестнице у парадного входа, держась за руки, стояли два румяных мальчугана.

Анжелика сразу спустилась с небес на землю.

Флоримон! Кантор!

Она напрочь забыла о своем письме в Пуату, в котором просила отца отправить детей к ней в Париж. Был ли их приезд теперь кстати?

Впрочем, радость от встречи с сыновьями перечеркнула все тревоги. Анжелика крепко обняла своих малышей.

Они казались немного смущенными, держались скованно и молчали, как простые деревенские мальчишки, впервые попавшие в город.

На них были грубые башмаки, подбитые гвоздями, и заштопанные чулки, а одежда насквозь провоняла навозом — ничего удивительного, зато Анжелика пришла в изумление от того, как вытянулся Кантор. В свои семь лет он почти догнал старшего брата, а ведь и тот заметно подрос. Братья были совсем не похожи, разве что оба с густой вьющейся шевелюрой: у Флоримона — черной, а у Кантора — темно-русой. Флоримон так и остался маленьким южанином с теплым и живым взглядом. Зеленые глаза Кантора цветом напоминали листья дягиля, растущего в тени пуатевинских болот. Его глаза казались прозрачными и одновременно какими-то непроницаемыми, в них невозможно было прочесть чувства мальчика.

Атмосферу разрядила Барба — служанка, воспитавшая детей. Она верещала без умолку. Как она счастлива вернуться в Париж! Она уже думала: неужели придется просидеть еще и зиму в замке, в провинции, среди неотесанных крестьян, в обществе двух неисправимых шалунов, которых свежий деревенский воздух окончательно сбил с пути истинного?! Они стали совсем неуправляемыми. А господин барон, их дедушка, потакает внукам во всем, да и старая кормилица тоже. Давно пора отдать юных оболтусов в руки хорошего учителя, который научит их грамоте и не будет жалеть розог.

— Они будут представлены ко двору, — тихо сказала Анжелика, — и станут компаньонами монсеньора дофина.

От восторга Барба вытаращила глаза и, всплеснув руками, по-новому, с уважением уставилась на маленьких озорников.

— Их предстоит еще многому научить!.. Они должны хорошо владеть шпагой, уметь носить шляпу с перьями, освоить придворные поклоны. Им надо выучиться сморкаться, не плеваться и не пускать газы где попало. Они должны уметь вести беседу с дамами, а не ворчать, как свиньи в хлеву…

Разностороннее и быстрое воспитание обоих мальчиков казалось почти неразрешимой задачей.

За дело взялась мадам де Шуази. Через несколько дней она появилась в отеле Ботрейи в сопровождении невысокого и по-девичьи худенького священника в черном жюстокоре. Огромные глаза выделялись на его лице, обрамленном локонами припудренного парика. Мадам де Шуази представила его как отпрыска младшей ветви Ледигьеров из Шартра, что свидетельствовало одновременно о благородном происхождении и о бедности.

Сама мадам де Шуази обращалась именно к этому наставнику, чтобы вывести в свет своего юного Мориса, и поэтому она сочла подобающим рекомендовать Ледигьера маркизе дю Плесси-Бельер, чтобы та доверила ему воспитание своих сыновей.

Ледигьер получил превосходное образование и служил пажом у архиепископа Санса.

Мадам де Шуази добавила, что надо нанять второго наставника, а также учителей танцев, верховой езды и фехтования. У нее есть на примете все три кандидатуры. Вторым наставником она предложила взять Ракана из рода де Бюёй. Он изучал право, но теперь ищет места, потому что для выкупа адвокатуры у него не хватает средств. Учителем танцев мог бы стать внук маркиза Лебурга из Фландрии. Этот род знаменит тем, что многие его представители были рыцарями ордена Золотого руна. В отличие от них, третий кандидат был единственным наследником колоссального состояния, пока его не лишили наследства за то, что он выбрал себе карьеру «гладиатора». Мадам де Шуази также порекомендовала Анжелике нанять двух девиц Жиландон из Шамбора, бабушка которых происходит из рода Жуаёз, а сестра состоит в браке с графом Рошем. Они хотя и не красавицы, зато неглупы, и могли бы довольствоваться небольшим пенсионом, так как отец оставил их без средств к существованию, когда по возвращении из Испании обнаружил, что их мать беременна.

— К чему мне эти девицы?

— Они станут вашей свитой. Вас постоянно сопровождают служанки в чепцах, а это не к лицу знатной даме с вашим именем, которая собирается делать карьеру при дворе.

Мадам де Шуази пустилась в назидательные рассуждения о том, что в порядочном доме среди домочадцев должны быть представители всех сословий: из духовенства — исповедники и наставники для детей; из дворян — учителя фехтования и верховой езды, пажи и камеристки; из мещан — управляющий, дворецкий, камердинеры, шеф-повара; наконец, простой люд — лакеи и служанки, кухонные рабочие, посыльные, конюхи.

Мадам дю Плесси пока не хватает окружения, соответствующего ее статусу. Мадам де Шуази уверяла, что охотно поможет ей в этом деле, но в свою очередь надеется, что молодая маркиза будет ответственно следить, чтобы ее домочадцы молились утром и вечером и регулярно ходили к причастию.

Анжелика так и не разобралась, какую же роль сыграла мадам де Шуази во время инцидента в Фонтенбло. Должно быть, она переусердствовала и не совсем верно передала приказ короля? В тот день она казалась вне себя от возмущения, а теперь преисполнилась любезности.

Мадам де Шуази выглядела лет на сорок, но ее глаза еще сияли молодым задором, а улыбка казалась очень милой. И все-таки было в ней нечто отталкивающее, что мешало завести с ней дружбу. Слуги называли дом своей хозяйки настоящей тюрьмой Консьержери. Бедные девушки, имевшие несчастье попасть в ее дом, не могли из него вырваться; госпожа заставляла их работать до седьмого пота и жестоко наказывала. Привратник не осмеливался открывать двери без разрешения после того, как однажды его выпороли за нарушение инструкции. Одну из служанок по приказу хозяйки едва не запороли до смерти. Ходили слухи, что мадам де Шуази приказала отстегать кнутом даже собственного мужа, но впоследствии искренне раскаялась и в качестве епитимьи простояла несколько часов по шею в болоте.

Анжелика не слишком доверяла досужим сплетням, хотя склонность новой приятельницы влезать в чужие дела несколько настораживала ее. Опасаясь, как бы мадам де Шуази не прислала к ней каких-нибудь новых протеже, Анжелика, хотя и не до конца разобравшись с рассказами о Ледигьере, Ракане и девицах Жиландон, наняла их всех к себе на службу.

Впрочем, Флоримона и Кантора нужно было незамедлительно передавать в руки учителя верховой езды. Они вступили в тот возраст, когда возникает стремление оседлать все, что только можно. За неимением дедушкиных мулов, братья довольствовались лестничными перилами из драгоценной древесины. Их былая робость улетучилась, и отель Ботрейи огласился невообразимым шумом игрушечных сражений и постоянной беготни.

Погрузившись в домашние хлопоты, Анжелика не заметила, как летит время, и лишь молва донесла до нее весть об освобождении Филиппа. Маркиз не явился повидать жену, и она не знала, что предпринять. Мадам де Монтеспан советовала появиться при дворе с высоко поднятой головой.

— Король вас простил. Все знают, что он довольно долго беседовал с вами наедине. Он с глазу на глаз отчитал вашего мужа, но в тот же вечер удостоил его чести «подавать рубашку» на церемонии отхода ко сну в Сен-Жермене. Так что придворные понимают, насколько Его Величество благоволит вам обоим.

Мадам де Шуази разделяла это мнение. Король выразил желание увидеть, как маркиза дю Плесси представит ко двору своих сыновей, и следует повиноваться, а не ждать, пока добрые помыслы испарятся из монаршей головы. Мадам де Шуази виделась с воспитательницей детей Франции мадам де Монтозье, супругой будущего наставника дофина. Момент благоприятствует.

Итак, Флоримон и Кантор отправились в Версаль, чтобы быть представленными королевскому двору. Мальчики были одеты в атласные костюмы сине-зеленого цвета, украшенные положенным количеством розеток и лент, белые чулки с золотыми стрелками и туфли на высоких каблуках. На боку висели маленькие серебряные шпаги. На обеих кудрявых головах красовались черные фетровые шляпы с красными перьями, которые по последней моде стелились вдоль поля головного убора и свисали вниз — не то что привычный плюмаж с перьями, торчащими султаном. Стояла снежная зима, и на их детских плечах лежали бархатные плащи, отделанные золотым сутажем. Ледигьер уверял, что Флоримон носит плащ «с необычайным изяществом», а это особое искусство, которое дается от рождения отнюдь не всем, да и не каждый способен этому научиться.

Кантор казался более неуклюжим. За Флоримона, быстро освоившего придворные поклоны и расшаркивания, наставники почти не волновались, зато в отношении Кантора приходилось надеяться, что ему будет приятно произвести хорошее впечатление, потому что у него все получалось только тогда, когда он сам этого очень хотел. Оставалось молить Господа о послушании Кантора.

В апартаментах, отведенных королевским детям, царила уютная атмосфера, совершенно не свойственная прочим покоям Версаля. Здесь было очень тепло. В углу стояли большая клетка для птиц и два кресла-качалки маленькой Мадам, спинки которых были покрыты очень дорогими кружевными накидками. В таком же кресле располагалась старая кормилица короля мадам Амелен, которая частенько приходила в детскую прясть, и ее веретено весело крутилось и трепетало подобно белому крылу. Мадам Монтозье по доброте своей не воспитывала наследника в строгости, но скоро для дофина наступит время, когда ему придется подчиняться указке учителя и неукоснительно соблюдать правила этикета, которые отныне будут определять каждый шаг царственного ребенка.

Склонный к полноте дофин почти всегда держал рот приоткрытым из-за «немного испорченного носа»[52], как говаривала его воспитательница. Не слишком умный, зато доброго нрава, он уже в свои шесть с половиной лет был вынужден приспосабливаться к трудной роли сына Людовика XIV — роли, которую ему доведется играть всю жизнь. Он рос единственным ребенком в семье: две маленькие принцессы умерли почти сразу после рождения. Ходили слухи, будто одна из девочек была черной, как мавританка, потому что беременная королева пила слишком много шоколада.

Третья малышка, Мария-Тереза, прожила только десять месяцев.

Анжелика ясно видела, что ее сыновья, несмотря на отсутствие должного воспитания, выглядят не только более элегантными, раскованными и непринужденными, но и более представительными, чем наследник короны. Она восхищенно наблюдала, как мальчики одновременно отвесили низкие поклоны, выставив одну ногу и коснувшись шляпами пола, а потом под поощряющим взглядом мадам де Монтозье по очереди вышли вперед поцеловать руку, протянутую дофином. Она чуть не лопнула от гордости, когда Флоримон почтительно, но очень естественным и добродушным тоном сказал:

— Монсеньор, какая красивая у вас ракушка!

Выяснилось, что это украшение дофин самолично добавил в свой наряд. Он нашел ракушку сегодня утром среди песка паркового партера и не желал с ней расставаться, потребовав, чтобы ее прикрепили между крестом святого Людовика и крестом великого адмирала флота. Придворные дамы в конце концов уступили детскому капризу.

Замечание Флоримона оживило интерес дофина к своему сокровищу, и он тут же возжелал показать его своим новым друзьям. А потом, забыв о застенчивости, повел мальчиков любоваться коллекцией глиняных фигурок, маленькой пушкой и своим лучшим барабаном с серебряными палочками.

Интуиция Флоримона, подсказавшая ему невинную лесть, помогла справиться со сложной взрослой ситуацией, вызвав восторг у его воспитателей. Ледигьер и Ракан заговорщически переглянулись, и счастливая Анжелика решила вечером выдать им вознаграждение в тридцать экю.

Согласно церемониалу, в комнате появилась королева в сопровождении свиты фрейлин и нескольких дворян. После поклонов Кантора попросили спеть перед Ее Величеством. В начале его выступления произошло небольшое недоразумение. Встав на одно колено, Кантор запел свою любимую песенку:

Бьют барабаны. Это на бал

Король своих дам созывает…

Неожиданно аббат подскочил к своему воспитаннику, якобы чтобы перенастроить лютню. Перетягивая струны, учитель что-то прошептал мальчику, после чего тот с невозмутимым видом запел совсем другую песню. Происшествие оставили без внимания все присутствующие, и в первую очередь королева-испанка, совершенно не знакомая с французскими народными песенками. Зато Анжелика смутно помнила, что в той песне, сложенной в прошлом веке, говорилось о прелюбодеяниях короля Генриха IV, и была признательна аббату за своевременное вмешательство. Право, ей стоит лишний раз поблагодарить мадам де Шуази за удачный выбор наставников.