— Как, вы знаете? — воскликнул барон.

— Знаю. Она вам отказала. Но для Шарлотты не было надежды. Тогда я на ней женился. Только, видит бог, я не докучал ей страстью, которой она не могла разделять. Я поклялся только быть ее защитником и хранителем. Отец ее умер. Я перевез ее сюда, думая, что ей будет слишком больно оставаться на месте, где столько для нее грустных воспоминаний. Но она все была печальна и несчастлива. Это меня убивало. Вы не знаете, что значит казаться всегда беззаботными веселым и таить тяжелое горе на душе. Вдруг вы приехали. Я думал, что, если жена моя вас все еще любит, мне останется убежать куда-нибудь… потому что я все готов отдать для ее счастия. Или если узнает она, до какой степени вы принадлежите большому свету, то она снова может обрести душевный покой. Так живу я с вашего приезда, не требуя, но ожидая признания. Нынче она мне все рассказала; она просила у меня прощения и защиты, как будто она виновата, как будто я ничего не знал. Она поручила мне — слышите ли, она сама мне поручила вам сказать, что она просит вас удалиться, потому что между светским щеголем и бедной аптекаршей не должно быть ничего общего. Извините меня, если я вас огорчаю, но я исполняю долг свой. Неужели вы не исполните своего?

— Яков! — закричал барон. — Ступай на почту за лошадьми.

Несколько минут ни тот, ни другой не могли вымолвить слова.

— Спасибо вам, — сказал наконец аптекарь. — Вы, однако ж, добрый человек. Свет вас не совсем еще испортил.

— И вы еще меня благодарите! — с чувством отвечал барон. — Вы, перед которым бы я должен был наклониться с благоговением.

Странный разговор их принял тогда другое направление. Они начали вспоминать университетские годы, своих общих товарищей, свою общую любовь. Они были как два человека, которые видят друг друга в первый раз. Аптекарю было жаль барона, а барон, пораженный высокой простотой аптекаря, в благородном порыве чувства признавал все свое ничтожество. В эту минуту между ними было что-то братское, потому что оба были готовы пожертвовать жизнью для одной и той же женщины.

Долго говорили они о прошедшей молодости, о старом профессоре, о коленкоровом платьице, об окне с занавеской и о горьком опыте жизни, а между тем Яков радостно перетаскивал чемоданы и пристегивал ремни к дорожной коляске.

Наконец лошади приведены. Все готово. Барон и аптекарь обнялись.

— Поклонитесь ей, — сказал, заплакав, барон.

— Не забывайте нас, — отвечал печально аптекарь.

Они еще раз обнялись.

Кучер махнул кнутом. Коляска покатилась.

Когда аптекарь возвратился домой, жена его, бледная, покрытая распущенными волосами, стояла на крыльце со свечой в руке и трепетно ожидала возвращения его.

— Ну, что? — спросила она глухим голосом.

— Уехал, — отвечал задумчиво Франц Иванович. — Теперь ты будешь спокойна.

— Уехал!.. — протяжно сказала аптекарша. — Уехал!..

Свеча выпала из руки ее, и она без чувств покатилась на пол.


Прошел год. В русском городке мало перемены. Гостиный двор нагнулся еще более. Кое-где еще несколько крыш развалилось. Ходить по тротуарам стало невозможно.

Однажды утром знакомый нам господин в венгерке, посидев в лавке купца Ворышева, попробовав нового черносливу и старых пряников, пошел к почтовому двору узнать, нет ли проезжающих. Попрыгивая по грязным тропинкам, он заметил идущего к нему навстречу человека. Первым взглядом опытного провинциала он заключил, что встречный не из городских, а вторым — что он ему не совсем незнаком. Он подошел поближе и вдруг остановился.

— Ба!.. Барон!

— Здравствуйте.

— Что, вы опять к нам?

— Нет; я только проезжаю.

— А коляска ваша?

— Она у почтового двора. Лошадей запрягают, а пока я пошел прогуляться.

— Так-с… Какой хорошенький у вас платочек носовой! Фуляровый, что ли?

— Да.

— Ах! Позвольте взглянуть. Очень мило!

Барон вдруг остановился и побледнел.

— Скажите, пожалуйста, — спросил он трепетно, — отчего в аптеке снята вывеска?

— Как, вы разве не знаете?

— Нет.

— У нас аптеки нет больше.

— А Франц Иваныч?

— Переехал в губернский город.

— Право? Отчего ж?

— Да так, после несчастия не хотел оставаться.

— После какого несчастия?

— Как, вы и этого не знаете?

— Нет.

— Шарлотта-то Карловна…

— Ну?..

— Долго жить приказала.

— Умерла?!.

— Да вот никак уж четвертый месяц. А я думал, что вы это знаете. Да, умерла бедняжка. Ведь, помните, хорошенькая была! Хоть бы в столице: сказали бы, что хорошенькая, право.

— Она долго была больна?

— Месяцев восемь. Муж, бедный, не отходил от нее ни на шаг. Да что тут делать? Против чахотки нет средств. Вы пробудете день с нами? Городничий наш женился на польке. У него можем отобедать. Знаете что? Странность какая! С тех пор как он женился, он совсем перестал хвалить полек — такой, право. Пойдемте к нему.

— Нет, нет! Я спешу в Петербург. Прощайте!

Из-за угла показалась дорожная коляска.