Тимери Мурари - Арджуманд. Великая история великой любви

— Ты должна остаться, агачи. Я позабочусь о наследном принце в походе.

— Нет. Ты ему не жена. И мы дали обещание друг другу!

Арджуманд вздыхала, наблюдая за поспешной подготовкой к отбытию мужа в Декан. Была ранняя зима, благоприятное время для войны на юге, где летом от солнца горит кожа.

— Вспомни, что случилось по дороге в Мевар в прошлый раз. В твоем положении путешествовать нельзя.

Ее живот вновь округлился, двигалась она медленно, с трудом. Слишком скоро было зачато это дитя, ей бы следовало отдохнуть годик-другой. Хаким, осмотрев ее, подтвердил мои опасения. Он был озабочен состоянием Арджуманд, его тревога передалась и мне. Дорога на юг может быть еще тяжелей, а бои, возможно, ожесточеннее.

— Ты брюзжишь, как старая бабка. Может, хочешь сам отсидеться в безопасности?

— Куда бы ты ни отправилась, агачи, я последую за тобой. Но, пожалуйста, подумай: Дара тоже отправится в путь? Он слишком мал…

— Он привыкнет, — вздохнула она, как будто предвидя, что путешествие будет долгим, бесконечным.

Ребенок родился на южной границе империи: еще один сын, Шахшуджа. Обессиленная родами, Арджуманд сразу передала его кормилице.

Местность, климат, люди — все здесь было негостеприимным. Темно-лиловые холмы, острые, как зубы, вздымались над джунглями, в тени которых затаились уединенные деревеньки, уделы мелких князьков.

Бурханпур, небольшой укрепленный город, лежал в долине реки Тапти, по которой в сторону Сурата и обратно постоянно курсировали суда. Река плескалась у самых стен дворца, с парапета сквозь дымку можно было рассмотреть мрачную громаду крепости Азир-гарха[78], самой высокой во всем Хиндустане. Целый день нужно было лезть вверх по скалам, чтобы добраться до ее ворот. Акбар потратил два года, прежде чем взял ее, и, не пустись он тогда на хитрость, так и не добился бы успеха.

Дворец на самом деле был небольшой постройкой из кирпича, очень простой. В тех краях не добывали ни мрамора, ни песчаника. От зноя над землей висело марево, из-за чего казалось, что камни и кусты колышутся. Хумаюн, Акбар, Джахангир и теперь Шах-Джахан вынуждены были временно селиться здесь, чтобы сражаться с князьками, которые никак не хотели угомониться, пытаясь свалить Великих Моголов.

Роды были затяжными и трудными. Крики и стоны Арджуманд жгли мне сердце. Потом она лежала без сил у себя в комнате, безучастно смотрела на реку, холмы и выцветшее небо. Изредка ее развлекала тень случайного облачка, пробегавшая по холмам. Мы находились в тысячах косов от Агры, и у всех было чувство, что нас окружает чужой раскаленный мир, в котором нет ничего живого.

К ней не сразу вернулась красота, тело долго оставалось полным и тяжелым, словно она продолжала носить ребенка. Я догадывался, что это ее огорчает — женщин всегда беспокоят такие вещи, — но она не заговаривала об этом с Шах-Джаханом. Когда он возвращался после совета с командирами, она беззаботно смеялась, болтала, играла с Дарой и Джаханарой. Могло показаться, что она с самого утра пребывает в приподнятом настроении, но это было не так.

Равшанар родилась спустя девять месяцев после Шахшуджи, Арджуманд так долго ждала своего любимого, а теперь дети сыпали один за другим. Девочку вскармливала крестьянка, у которой умер ребенок, и Арджуманд относилась к этому спокойно. Однако ее любовь к Даре оставалась неизменной. Она баловала и нежила его, осыпала поцелуями. Шах-Джахан тоже был привязан к сыну не меньше. Остальных он брал на руки, рассматривал, целовал мимоходом. Но любимец был уже избран, занял место в их сердцах, и никто отныне не мог претендовать на это место. Как обдуманно родители могут выбирать между собственными детьми!

— Иса, ты идешь в бой с моим возлюбленным. Ты должен защищать его от неприятеля.

— Я пойду с ним, агачи, но я не воин. Я буду стараться.

— Если ему суждено погибнуть, я тоже умру. Мое сердце разорвется. Ненавижу этих людей — из-за них Шах-Джахану грозит такая опасность. А ему нравится воевать, как будто это просто игра, в которой умирают понарошку… Он — как ребенок, радующийся новой игрушке.

— Армия Моголов — не игрушка, агачи. Ты должна гордиться, что твой муж командует такой силой. И он победит, как раньше.

— Знаю и все равно боюсь. Шальная стрела, мушкетная пуля — мне тогда не жить, я умру вместе с ним.

На поле брани я отправился без малейшего желания. Скорчившись в неудобной позе, я сидел в хауде за спиной Шах-Джахана. От Байрама пахло войной, слон, закутанный в кольчугу, оглушительно трубил на ходу. Другие слоны отвечали ему, им вторило эхо с холмов. Земля тряслась от движения конницы, текшей, как ртуть, вниз и вверх, по ложбинам, холмам и ущельям. Место сражения было определено: плато близ Алькхпура. Против нас были выставлены объединенные силы местных правителей, низам-шахов.

Когда мы подошли ближе к неприятелю, я осмотрелся, и меня слегка подбодрил вид войск, которыми командовал Шах-Джахан. Вокруг нас гарцевали ахади, личная охрана принца, позади следовал бдительный Махабат-хан, верная тень Джахангира. Старый полководец держался хладнокровно: он полулежал в хауде, скрестив ноги и заложил руки за голову. Я подозревал, что своей позой он хотел внушить уверенность тем, кто его видел. Справа от нас скакал недавно обретенный друг принца, Каран Сингх. Меварский принц предпочел вступить в бой на лошади. Под темным тюрбаном у него был металлический шлем, все тело закрывала надежная, тонкой ковки кольчуга. По левую руку принца ехал его товарищ, Аллами Саадулла-хан. На Шах-Джахане была легкая шар-айна, состоящая из двух квадратных, ладно подогнанных пластин, защищающих грудь и спину, и двух пластин меньшего размера, прикрывающих бока; доспехи скреплялись золотыми пряжками. Позолоченный шлем был украшен пышным султаном из перьев, спину прикрывала кольчуга. За Байрамом следовали оруженосцы с джезайлами. Они также были хорошо защищены. Лишь я один не был готов к битве; уязвим и ничтожен в своих шароварах и джибе, я безостановочно молился.

Шах-Джахан поднял правую руку — так, чтобы было видно с правого фланга, и один раз махнул. Долго, томительно долго ничего не происходило. А потом десять тысяч всадников отделились от основного войска и ринулись на юг. Шах-Джахан повторил жест, но левой рукой, и другие десять тысяч всадников устремились к северу. Если сравнить наш строй с буйволом, то это были рога, предназначенные для атаки на фланги неприятеля. Перед нами двигались пушка и отряд бандукчи. Добравшись до края плато, мы увидели, как далеко впереди пришла в движение армия противника.

Шах-Джахан поднял обе руки вверх, и мы остановились. Это был испытанный метод: заманить неприятеля в центр дуги, позволить ему поверить, что он выиграет атаку. Чтобы достойно встретить врага, на поле были расставлены заграждения для бандукчи, сипахи приготовили оружие. Далеко на юге и севере двадцать тысяч наших конников брали неприятеля в кольцо.

Шах-Джахан обернулся ко мне. Лицо его было спокойно, но темные глаза горели. Он походил на могучего зверя, ощетиненного, готового к прыжку.

— Тебе страшно, Иса?

— Я не умею лгать. Да, ваше высочество, я не привык к войне.

— Мне нечем тебя утешить. У каждой армии цель одна: победа. И одна из задач — убить вражеского полководца. Если мои люди не будут видеть меня, если я скроюсь хоть на миг, они решат, что я мертв, и отступят. Я — их сердце. Если я погибну, воины падут духом. Враги будут изо всех сил стараться добраться до меня. Так что ты выбрал не того слона.

— Вы могли бы отказать Арджуманд в этой просьбе, ваше высочество… Вы могли бы настоять, чтобы я остался с ней.

— Кто же может отказать Арджуманд хоть в чем-то…. Ты можешь?

— Нет, ваше высочество.

Внимание Шах-Джахана вернулось к приближающемуся неприятелю, мое — к молитве. Трусость — ужасная вещь. Упиваясь жалостью к себе, я давал несбыточные обещания божеству, умолял любой ценой спасти мне жизнь, ради этого я был готов на любые жертвы.

В тот момент я был неспособен притворяться, что не боюсь, душа моя была обнажена. И я не мог вспомнить ни изречений из Корана, ни самой сути этой веры.

В глубине души я взывал к Шиве. Я умолял его простить мне предательство, отказ от богов моих предков. Я надеялся, что Шива поймет — у меня, смиренного индуса, был всего лишь один способ выжить в мире мусульман (а о большем я и мечтать не мог): объявить — одними губами — о том, что я исповедую их веру. Если я останусь в живых, то совершу пуджу, совершу и хомам в его честь, отдам в храм все свои сбережения, буду кормить бедных, совершу паломничество в Варанаси, Бадринатх[79], куда пожелает божество. В знак смирения я обрею голову…

Молитвы мои были прерваны нарастающим гулом голосов. Воины-мусульмане начали выкрикивать сначала тихо, а потом все громче: «Ба-куш! Ба-куш!», индусы кричали: «Мар! Мар!» Я в запальчивости подхватил:

— Мар! Мар!

Шах-Джахан вздрогнул и обернулся:

— Так ты тоже хочешь убивать, Иса? Мы дадим тебе меч.

Внезапно его оружие оказалось у меня в руке. В неразберихе он не расслышал — а может, услышал, но не придал значения, — что я кричал на хинди.

Неприятель наступал на нас — клубящаяся масса пыли, людей, коней, слонов. Казалось, все они вот-вот будут здесь, подомнут и уничтожат нас. Враги рассчитывали на лобовое столкновение двух армий, никакой особой тактики у них не было. Шах-Джахан рассмеялся, увидев, как близко они подошли, не заметив конницы на флангах. Я заметил, что в отличие от нас пушек у них не было. Когда они оказались в пределах досягаемости, Шах-Джахан взмахнул правой рукой. Наши пушки тут же открыли огонь. Железо врезалось в плоть и пропахало борозды в рядах противника. Еще залп — и новые борозды. Крики людей и животных до нас не доносились, заглушаемые орудийными залпами и пальбой из мушкетов. Шах-Джахан широко развел поднятые руки и медленно свел их вместе, соприкоснув ладони. Сквозь синий дым и клубы бурой пыли я едва различал нашу конницу вдалеке, которая ринулась в атаку с флангов. Солнце сверкало на оружии, отражалось в лужах крови, сталь ударяла о сталь, трубили слоны, ржали лошади. Люди рубили людей, как если бы рубили деревья, отсекали головы и конечности, вспарывали животы. Кровь фонтаном била из ран, земля впитывала ее, становился мокрой и темной. Воздух звенел от боевых кличей: «Ба-куш! Ба-куш! Мар! Мар!» Байрам был непоколебим и недосягаем — никто из неприятелей не мог до нас добраться.

К полудню битва закончилась. Враг бежал, бросив оружие, бросив своих мертвецов, бросив раненых животных и стонущих людей. Его потери составили пять тысяч человек убитыми, мы потеряли тысячу восемьсот пятьдесят человек. Армия Моголов проехала по полю брани, вонзая мечи в тела умирающих, забирая у мертвецов золотые украшения.

Я глянул вверх: над головами кружили стервятники. Откуда они узнали? Донесся ли шум битвы до их жалких ушей? Или это боги присылают известия с ветром? Стервятники летели со всех сторон, шумно хлопая крыльями, будто рукоплескали бойне. Хорошая работа, хорошая…

Позади трона было поставлено золотое кресло, но Шах-Джахан остался там, где сидел, — на подушках у подножия. По одну сторону от него был громадный золотой поднос с драгоценными камнями: алмазами, рубинами, изумрудами, жемчугом. За ним — еще один поднос с горой золотых монет. Братья стояли за спиной Шах-Джахана, позади них теснились придворные.

— Ты что-то притихла, — заметила Мехрун-Нисса.

— Я очень горжусь им… — Прижавшись лбом к холодной резной решетке, я уповала на то, что больше побед не потребуется. Каким облегчением было покинуть Декан и возвратиться в прохладную Агру, воздух которой казался особенно свежим после удушливого зноя. Молилась я и о том, чтобы империя пребывала в мире долгие годы и чтобы мы могли пожить в покое, безмятежно радуясь своей любви. — Но я немного устала. Это все от волнения. Всякий раз, как мы возвращаемся, мой муж еще вырастает в глазах отца, и все же я молюсь о наступлении мира, чтобы можно было пожить нормальной жизнью.

— Шах-Джахан — великий полководец. Все зависит от воли его отца и от ситуации в империи…

— Отправь в следующий раз Махабат-хана… пожалуйста, тетушка! Мне так хочется какое-то время побыть здесь.

— Да кто же просил тебя с ним отправляться? Если бы Джахангир поехал в Декан, я бы с радостью отпустила его, а сама осталась дома.

— Мы поклялись друг другу никогда не расставаться.

Она пожала плечами:

— Тогда ты сама виновата. Это безумие — повсюду следовать за ним.