Эльвира Барякина - Аргентинец

Он посветил фонарем. Елена заглянула в комнату и ахнула. Внутри чуть ли не вплотную друг к другу стояли топчаны, на которых храпели солдаты.

— Здесь места нет! — возмутился Жора.

— Чай, не баре… Это делегаты красноармейского съезда, они завтра по домам отправятся. А вы и тут поспите. — Он показал на крохотную, согнутую полукругом козетку.

Елена кое-как устроилась на ней, а Жора отправился «на первый этаж» — на пол.

Уснуть он не мог: все думал о Нине — ее арестовали? Или она успела спастись?

Сочинял эпитафии. Сначала для заведующего:

Здесь лежит свисток, фуражка,

И добрейший старикашка.

Потом для себя:

Оказался здесь не нужен —

Не предал, не затаился,

Не остался равнодушен

И в ЧК не пригодился.

Пуля в лоб для ускоренья,

И душа летит со свистом,

Чтобы ангелам пречистым

Почитать стихотворенья.

Куда податься? В деревню? Без документов? Или пристроиться где-нибудь в Нижнем Новгороде? А кормиться как? Денег осталось двадцать рублей. Ох, дурак, идиот! Хотел спасти «Барыню» и всех погубил…

Они встали на рассвете и отправились вниз. Жора решил, что попробует уговорить старика взять его на службу — за право жить в каком-нибудь закутке. Но заведующего нигде не было видно.

Они послонялись по полутемному вестибюлю, потыкали клавиши разбитого музыкального аппарата в углу.

— Да где же этот заведующий?! — в сердцах воскликнул Жора и, подпрыгнув, сел боком на стойку.

— Чего ты? — спросила Елена, заметив, как его глаза округлились от ужаса.

— Елен, а ведь старик-то…

Жора перебрался на другую сторону стойки. Заведующий лежал на полу под откинутой столешницей, поэтому они его сразу не заметили. Рядом валялся пустой аптечный пузырек.

Елена зашла за стойку:

— Боже мой, он что, отравился?

— А я вчера эпитафию ему написал, — проговорил Жора.

Он догадался, в чем дело: синюшное лицо, трупные пятна, сладковато-приторная вонь изо рта… В морг при Мартыновской больнице часто привозили отравившихся метиловым спиртом. На вид и запах он практически неотличим от алкоголя, вот ушлые торговцы и подсовывали его простакам. Смертельная доза — одна-две стопки; некоторые умирали сразу, некоторые мучились, а те, кто оставался в живых, навсегда теряли зрение.

На лестнице загремели шаги. Жора вскинулся, но убегать было поздно: вестибюль наполнился красноармейскими делегатами.

— Всё, мы уезжаем! — сказал один из них и кинул обомлевшему Жоре ключи. — Общежитие у вас поганое, по мебели вши ползают, мы будем на вас жаловаться.

— Да как будто в других гостиницах лучше! — засмеялись остальные.

— Ставьте отметку об убытии.

Пока Жора растерянно хлопал глазами, Елена выдвинула ящик конторки, достала чернильницу и принялась отмечать убывающих.

— Вот здесь распишитесь, — говорила она, передавая делегатам регистрационную книгу. — Кто не умеет расписываться, ставьте крестик.

Она улыбалась, блистала глазами, будто и не догадывалась, что под ногами у нее лежит мертвый человек.

Наконец делегаты вышли на улицу.

— Жора, старика надо спрятать! — шепнула Елена и показала на комнату администратора.

Ключ лежал на стойке. Они открыли дверь, перенесли покойника на продавленный диван и накрыли одеялом.

— Он, наверное, тут и жил, — сказала Елена, показывая на спиртовку на столе и тулуп за ситцевой занавеской.

— Надо уходить, — проговорил Жора.

— Куда?

— Не знаю. Подальше отсюда, пока нас не поймали.

Елена покачала головой:

— Если мы будем бродяжничать, нас поймают намного быстрее. Давай останемся и всем скажем, что мы новая прислуга в номерах. Кроме заведующего, тут работников не было, стало быть, вопросы задавать некому.

— А труп куда?

— Выкинем. Мало ли стариков умирает на улице? Думаешь, милиция будет разбираться, кто он и откуда?

Жора прикрыл глаза: он не мог поверить, что всё это происходит на самом деле.

В сарае нашли тачку, и Жора отвез старика к Петропавловскому кладбищу, там и бросил у ограды.

Заведующего никто не хватился. Жора и Елена исполняли его работу, и никому не приходило в голову, что они самозванцы. Правда, денег у них совсем не было; постепенно они продали на Мытном рынке все имущество старика — от дивана до тулупа.

От голода и отчаяния они чувствовали себя святыми, наполовину превратившимися в мощи. Они не имели права на жизнь, не знали, куда бежать и что делать: все связи с родней и друзьями были оборваны. Елена плакала по ночам: «Я ведь даже к острогу не могу сходить!» Но пока их никто не трогал, кроме треклятых вшей.

Поговорив с базарными тетками, Жора сделал вонючую мазь, которой следовало натирать все тело; Елена стала носить на запястье заговоренный амулет. Они перепробовали все — от нафталина до камфорного масла, потратили на борьбу с паразитами доход от продажи плинтусов. Но наука и суеверия оказались бессильны.

Жора написал стишок и отнес его в газету «Нижегородская коммуна»:

Вот сатаны изобретенье:

Нас вшам отдали на съеденье,

А мы не можем отомстить —

Вшу ни пожарить, ни сварить.

Стишок взяли, правда, заменили «сатану» на «беляков». Гонорар Жора и Елена поделили пополам и отправились в общественную баню.

Голые люди, пар, драка за место у горячего крана, матюки. Жора в первобытном ужасе смотрел на опухшие ноги и расчесанные спины.

Вдруг из сырого тумана выплыло бородатое лицо дяди Гриши.

— Ба, вот ты где! А я уж думал, ты пропал.

Жора был сам не свой от радости. Дядя Гриша сказал, что Нине удалось бежать: соседи слышали, как чекисты ругались из-за этого. Что приключилось со старой графиней, никто не знал.

— Завод наш национализировали, — вздохнул дядя Гриша, доставая из шайки распаренное мочало, и едва слышно добавил: — В Осинки теперь не сунешься. Как там Варвара с детьми справляется — ума не приложу.

— А где ты живешь?

— У Ефимки прячусь.

Дверь в мыльное отделение распахнулась, и на пороге появились люди в форме.

— Вот он! — крикнул кто-то, показывая на дядю Гришу.

Им даже не дали как следует одеться, в одних штанах вывели во двор. Стоявшие в кассу люди провожали их испуганными взглядами.

Из бани выскочила Елена — с красным лицом, с распущенными мокрыми волосами:

— Стойте! — кинулась она к грузовику.

— Эту тоже заберите, — приказал горбоносый, похожий на орла чекист.

Их затолкали в нагревшийся на солнце кузов.

— Зачем?! Зачем ты?!.. — кричал на Елену Жора.

Она уткнулась ему в плечо:

— Куда ты — туда и я.

Жора опять все испортил: обнимая плачущую Елену, показал чекистам свое слабое место. Когда он отказался назвать себя и дать показания на спекулянта и контрреволюционера Григория Купина, давно находящегося в розыске, охрана привела в кабинет Елену.

— Невеста, а? — усмехнулся следователь. — Ну что ж, гражданин аноним, давайте все с начала: как вас зовут и в каких отношениях вы состоите с Купиным?

Он вдруг подошел к Елене и ударил ее по лицу. Жора рванулся, но охранники удержали его за руки.

— Мало? — спокойно осведомился чекист. — Еще добавить?

Он замахнулся.

— Не надо! — заорал Жора. — Я все скажу! Не трогайте ее!

Он не помнил, что говорил. После битья головой о стену и о подоконник перед глазами крутились огненные круги, сознание меркло.

— Расстрелять, — велел следователь, и Жору выволокли во двор. Рыдающую Елену оставили у него в кабинете.

Во дворе уже набралось около двадцати арестантов. Жора остановился, в тупом оцепенении глядя перед собой. Голосовые связки распухли от крика, вывороченные суставы ломило, колени тряслись.

Он не сразу признал дядю Гришу, сидевшего у стены, — лицо и борода его были в крови.

— Иди сюда, племяш, — позвал он.

Жора приблизился. Опустился рядом, уперся затылком в холодную кладку.

«Елена… Елена… Что они с тобой делают?»

— Эх, не получилось из нас заговорщиков, — сказал пришепетывая дядя Гриша: на допросе ему выбили зубы. — Ну ничего, ничего… Хотя Варвару с детьми, конечно, жалко…

Словно в бреду, Жора слышал, как один конвоир рассказывал другому: вот уже несколько дней в городе идут повальные аресты. Кто-то заметил, что начальник гарнизона разослал солдат по дальним деревням, на подавление контрреволюционных бунтов, и в Нижнем почти не осталось красноармейцев. Это выглядело подозрительно, и точно, тот оказался главарем белогвардейского подполья. Его пытали и вытянули многие имена. Восстание сорвалось за три дня до назначенной даты.

Солнце застыло над верхушками яблонь бывшего купеческого сада. Сознание отказывалось принимать: неужели всё? Неужели они посмеют убить нас? Закрыв лицо руками, Жора плакал.

— Ну будет… будет… — шептал дядя Гриша и гладил его по волосам. Но Жора не мог остановиться: в ушах звенел отчаянный крик Елены.

Во двор выводили новых людей: растерзанных, на грани истерики, полностью опустошенных. Елены не было.

Шепот, шепот без конца:

— Союзники обещали вступиться за арестованных. Красный Крест не допустит такого издевательства…

— А одного полковника приговорили к расстрелу, но забыли расстрелять…

На закате их вывели за забор, на бровку Почаинского оврага, вместо приговора прочитали статью из газеты:

— Преступное покушение на жизнь нашего идейного вождя, товарища Ленина, побуждает отказаться от сентиментальности и твердой рукой провести диктатуру пролетариата. Довольно слов! На каждое убийство коммуниста или на покушение на убийство мы будем отвечать расстрелом заложников буржуазии, ибо кровь наших товарищей — убитых и раненых — требует отмщения.

Последнее, что видел Жора перед расстрелом, двое чекистов приволокли труп девушки с длинными светлыми волосами и сбросили его в приготовленную общую могилу.

Эпидемия невиданной, особо тяжелой инфлюэнцы[30] накрыла Свияжск. Доктор Саблин заразился одним из первых, и его отправили в Нижний Новгород. Болезнь распространялась так стремительно, что вскоре число больных намного превысило число раненых. Молодые и крепкие умирали сначала десятками, потом сотнями.

Инфлюэнца чуть не убила Клима, но в то же время спасла его от участия в штурме Казани. Пароход, на котором агитбригада Скудры подплыла к городу, напоролся на мину.

Казань была взята. Красным достались ликующие окраины и опустевший центр: вместе с белыми ушли тысячи беженцев. Волжская военная флотилия и войска двинулись на восток, вверх по Каме. Свияжский лагерь постепенно сворачивался.

Клим недоумевал: почему Красная армия, больше похожая на разбойничью орду, смогла одолеть белых? Неужели на той стороне не нашлось ни сил, ни средств, чтобы отстоять Волгу?

Не нашлось — хотя бы по той причине, что, скажем, Клим Рогов работал на большевиков. Он сделал выбор: ему было важнее спасти Нину, а не Казань. Подавляющее большинство участников операции тоже решило, что лично для них выгоднее помогать красным или сохранять нейтралитет. Для кого-то это было осознанное действие, кто-то бездумно несся в общем потоке… Что ж пенять на результат? Все закономерно.

Но как жалко было расставаться с надеждой на скорое избавление! Всего месяц назад Клим думал, что большевики ни за что не удержатся у власти. Раньше он подмечал недостатки Красной армии, а теперь искал и находил признаки ее скорой победы: мрачное самоистязание игрока, который продулся в пух и прах и теперь вынужден платить по счетам.

Сестра Фотиния посадила Нину и Клима на санитарный пароход «Смерть буржуям», следовавший до Нижнего Новгорода.

— Доходяги, — вздохнула она, глядя на них.

Перед самой отправкой монахиня привела с собой деревенского дурачка Максимку, который за сухарик согласился притащить на пароход тяжелый сверток из мешковины.

— Забирай своего черта, — шепнула она на ухо Климу. — Уж не знаю, музейный это мужик или нет, но он приносит несчастье Свияжску. Правильно сделали, что его в реку не кинули, а то бы у нас вся рыба передохла.