Главное — попасть к своим. Эдди нацарапал в записной книжке аэроплан, целый час бился, пытаясь растолковать детям свой вопрос: не видели они такой же? Эдди был уверен, что его ищут.

Но дети подумали, что ему неудобно лежать на полу и он просит достать ему хорошую кровать. Они действительно приволокли ее — правда, без матраса. Радостно лопотали, довольные, что смогли помочь раненому авиатору (они принимали его за пилота). То, что он летал по воздуху, завораживало их — мальчишки то и дело показывали ему свинченные с обгоревшего аэроплана детали и тут же затевали игры: носились по дому, раскинув руки и изображая рев мотора.

Эдди был в отчаянии. Пропал… Самому отсюда не выбраться — ноги и рука горели, от боли впору было застрелиться. Но однажды произошло чудо — к нему в комнату вошел человек и спросил с сильным русским акцентом:

— Как вы сюда попали?

5

Одиннадцатого ноября 1918 года Лондон праздновал победу в Великой войне: к полудню пришли телеграммы, сообщившие, что Германия капитулировала. Город кричал от радости заводскими сиренами, пароходными гудками и автомобильными клаксонами. В церквах — благодарственные молебны, в пабах — гульба; люди танцевали на улицах — пьяные и счастливые. У каждого в петлице или на шляпе — цветок мака, в память о тех, кто не дожил до победы.

Приказчики раздавали мальчишкам апельсины, кондукторы не брали плату за проезд, надменные обитатели Сити предлагали незнакомцам глотнуть виски из фляжек в серебряной оправе, женщины целовали солдат.

Эдди Мосс ехал в кэбе по Pall Mall[38] и чуть не плакал от того, что он молод и жив, что на небе яркая луна, а на окнах нет светомаскировки. Совсем недавно немецкие дирижабли бомбили Лондон — погибло более семисот человек.

Эдди остановил кэб у Королевского автомобильного клуба. На мраморных ступенях джентльмены в расстегнутых пальто хором орали Mademoiselle from Armentières[39]. В баре Эдди ждали ребята:

— О, явился! Наливайте ему, пусть пьет штрафную за опоздание!

На улице кто-то разбил фонарь, засвистели полицейские, и все побежали смотреть на драку. Лейтенант Болт подсел к Эдди и обнял его за плечи:

— Ты чем займешься после войны?

— Ну… не знаю… У моего брата фирма в Йоркшире — он производит удобрения.

— Коровье дерьмо? — захохотал Болт. — Представляю, как ты им будешь торговать.

— Это не дерьмо, а химия!

Эдди смутился — а что делать, если война кончилась и всех демобилизуют?

— Мы едем в Россию, — сообщил Болт. — Там, на юге, будет организована наша военная миссия: требуется около трехсот добровольцев. Хочешь с нами?

Эдди пытался сообразить, что он знает о России: снег, бородатый царь в эполетах, однажды виденный им на обложке журнала…

— Русская чернь взбунтовалась, и благородные дамы ждут своих спасителей, — соблазнял Болт. — Военное министерство желает помочь генералу Деникину восстановить законный порядок. Скоро мы уже будем пировать в Москве.

Ребята вернулись в бар, довольные, что помогли отбить у полиции разбуянившегося американского морпеха.

— Так вы все едете? — спросил Эдди друзей.

— Все, кроме тебя, если ты предпочитаешь работать дерьмовозом.

Болт предложил заключить джентльменское соглашение: тот, кто первым заработает медаль, получит первую русскую герцогиню, с которой удастся познакомиться.

— А у них есть герцогини? — удивился Эдди.

— Найдутся. Россия — очень богатая страна, там всего полно. Остальные получают вторых, третьих и так далее герцогинь и графинь. Нас встретят поцелуями и слезами благодарности — мы же их родину, черт возьми, спасаем!

Пили за маму-Россию, за Москву и царя с царицей, если они до сих пор живы. Хохотали и горланили во всю мочь:

Ho! — for the cognac! Ho! — for the wine!

Ho! — for the Mam’selles,

Every one is fine.

Ho! — for the hardtack, bully beef and beans!

To hell with the Kaiser and goddamn Marines![40]

Долгое путешествие по морю, грязный новороссийский порт, поезд до Екатеринодара, где располагалась британская миссия. Никаких герцогинь там, разумеется, не было, но русские чуть ли не на руках носили англичан: представитель Великобритании, генерал-майор Пуль, поклялся сделать всё, чтобы его правительство направило войска на помощь Деникину. Поговаривали, что за написание соответствующего рапорта Пуль получил солидную долю в компании по освоению северо-восточного побережья Каспийского моря.

— Акций на сто пятьдесят тысяч фунтов! — шепнул Эдди лейтенант Болт. — За папку, в которой лежало пятьдесят пять страниц.

Но в Лондоне к предложениям Пуля отнеслись скептически, и вскоре его заменил кавалерийский генерал Бриггс. При нем начались поставки военного имущества для нужд Белой армии.

Эдди то и дело посылали в Ново (так для краткости называли Новороссийск) — то пакет отвезти, то проследить за разгрузкой танков. Он в изумлении смотрел на ржаво-серые громадины. В газетах писали, что первые «самоходные броненосцы» привезли на фронт в деревянной обшивке, на которой было написано tank — «резервуар». Так словечко и прижилось.

В Ново устроили показательный бой: с железным грохотом танки один за другим валились в крутой овраг и, тяжело ворочая гусеницами, выползали по другому откосу. Публика трепетала.

— Объясните им, что машины типа Mark V делятся на «самцов», с пушечно-пулеметным вооружением, и «самок», на которых установлены только пулеметы, — требовал капитан Прайд, танкист Его Величества.

Но объяснить было некому. Среди русских попадались офицеры, знающие английский на разговорном уровне, но как только речь заходила о коробках передач или воздухозаборниках, они немели. Словарей не было, учились друг у друга, тыкая пальцем в ту или иную деталь.

На юге России был хлеб, но почти не было промышленности. В русских интендантствах составляли бесконечные списки того, что требовалось для фронтовых нужд, но их некому было переводить. Англичане смотрели на славянские закорючки, пожимали плечами и присылали то, что осталось после Великой войны.

Штыки не подходили к винтовкам, ленты — к пулеметам, снаряды — к орудиям. Санитарные «студебеккеры» были слишком тяжелыми для российских дорог, подковы — слишком большими для казацких лошадей (а их прислали сто шестнадцать тысяч!). Сто тысяч стальных касок пылились на складах — русские никогда их не использовали. Огромные массы добра перетекали со средиземноморских военных баз без малейшего понимания, кому и зачем оно предназначается.

Русские прибегали скандалить, орали, махали руками.

— Они говорят, что англичане нарочно издеваются над ними, — бесстрастно говорил переводчик. — Что цель Великобритании — не восстановление России, а ее развал.

С переводом таких слов проблем никогда не возникало.

Один из пароходов привез тридцать ящиков с фехтовальными принадлежностями: рапиры, нагрудники, маски… Казачий сотник, которому все это досталось, набил морду британскому часовому, который не хотел пускать его в миссию. Отобрал винтовку и разломал ее о мостовую. Генералы долго обменивались извинениями по поводу инцидента.

— Английские коммунисты подговаривают портовых рабочих Лондона, чтобы они не посылали оружие для борьбы с братьями большевиками, — объяснял Бриггс. — К сожалению, мы не можем поставить контролера рядом с каждым грузчиком.

Деникин обвинял в тыловом хаосе союзников, союзники кивали на воров-интендантов. Тыловики поголовно расхаживали в новенькой британской форме; что имелось на военных складах, то продавалось на базарах — по бешеным ценам, разумеется. Через полгода Бриггса отозвали домой.

В Лондоне выжидали: никто не мог предсказать, стоит или не стоит делать ставку на Деникина. С одной стороны, большевизм представлял угрозу мировому порядку — в самой Англии то и дело вспыхивали изнурительные забастовки. С другой стороны, правительство Ленина настолько разорило свою страну, что Россия уже не могла угрожать интересам Его Величества — что, разумеется, приветствовалось.

Политика не волновала Эдди: служба была нетрудной, английские фунты ценились высоко, в Екатеринодаре и Ново было полно ресторанов и красивых девчонок (пусть и не герцогинь). То, что очередной глава миссии, генерал Хольман, постоянно отправлял его с пакетами к военным наблюдателям, только радовало Эдди — ведь приходилось летать на аэропланах! Если раньше он отправлял брату карточки «Я на фоне танка Mark V», то теперь в Йоркшире получали фотографии «Я и бомбардировщик DH.9» c подробным описанием, каково это — летать по небу.

Открытки: «Привет из Ростова!», «Мы наступаем!»… И вот разоренная усадьба где-то у черта на рогах могла стать последним пунктом в жизни Эдди Мосса.

6

Эдди вцепился в Клима:

— Не бросай меня! Тут никто по-английски не понимает… Мне без тебя не выжить — помоги!

Клим смотрел на его покрытое застарелой копотью лицо: короткий нос, густо усеянный веснушками, голубые блестящие глаза со слипшимися ресницами.

— Извини, мне жену надо спасать.

Он расспросил Пиявку, как добраться до ближайшей станции. Она с сомнением поглядела на его зачерствевшую от крови повязку, на разбитые ноги:

— Не дойдешь.

Клим действительно смог добраться только до крыльца и потерял сознание. Беспризорники перетащили его назад, к Эдди Моссу. Так и провалялись оба больше месяца — в комнате с розовыми обоями.

Полубредовые дни, лихорадка. Изнуряющая мысль, от которой внутри все плавилось и дымилось, — Нину не вернуть. Климу казалось, что если бы не черная воспаленная рана на груди, если бы не сбивающая с ног тошнота, он мог бы ее спасти… А теперь уже поздно: все страшное уже случилось.

Осип не простил ему изощренного многомесячного вранья, выстрелил, не желая понять, что он сам поставил Клима в безвыходное положение: ему нельзя было говорить правду. Саблина Осип наверняка убил — весьма удобный случай раз и навсегда расправиться с соперником. И с женщинами он церемониться не стал бы… Они для него не живые люди, а классовые враги.

Любочка прокляла их всех, и вышло, как ей хотелось. Господи, надо было оставаться в Нижнем — пусть нахлебниками в чужом доме, пусть подневольной «рабсилой»!

Эдди тормошил Клима:

— Где идут бои? Почему пушек не слышно? Что дети говорят?

Дети понятия не имели о том, где проходит фронт. В окрестных деревнях никакой власти не было — ни советской, ни белогвардейской.

Эдди страдал от неизвестности больше, чем от ожогов.

— Если нас найдут красные, сразу прикончат? — спрашивал он Клима.

— Скорее всего.

— А если белые? Ты сможешь объяснить им, что я состою на службе Его Величества?

— Смогу.

Эдди был душевным парнем — простым, как солдатский жетон, болтавшийся у него на шее. Когда ему было легче, он рассказывал Климу про британскую миссию в Екатеринодаре:

— Нас там много: сотня офицеров и еще сто тридцать солдат — все волонтеры. Народ подобрался — хоть цирк открывай. Один услышал по радио Черчилля, который выступал с призывом помочь России, и решил записаться в состав экспедиции, потому что Черчилль — его кумир. Другому Бог велел в Россию отправиться; третий всю Великую войну просидел в немецком плену и не успел отличиться: сослуживцы в медалях, а он — как дурак… А еще у нас инструктор-пулеметчик есть — он прямо говорит, что сбежал от полиции. Россия, конечно, дыра, но все лучше, чем Скотланд-Ярд.

— А ты зачем приехал? — спросил Клим.

— Мир посмотреть. Если бы меня демобилизовали, я бы так и застрял в Йоркшире. А чего я там не видал?

Они целыми днями разговаривали: Клим рассказывал об Аргентине, Эдди — о химических атаках под Ипром, о том, как чудом избежал отравления, потому что в день, когда немцы обстреляли их минами с какой-то ядовитой дрянью, его послали в тыл за почтой. Эдди вернулся — а вся рота ослепла: читать письма некому.

Этот парень родился в тот же год, что и Нина, и он ничего не видел в жизни, кроме войны. Ему было странно, что Клим не хотел записываться в Белую армию.

— Ты же ненавидишь большевиков — почему ты не хочешь воевать с ними?

— Это не моя война.

— Если каждый будет думать, как ты, большевики победят.

— Теперь уже все равно.


Детей было жалко. Какое будущее ждало долговязого Федю? Юру, который никогда не расставался с ржавой косой? Вечно сопливую Жанку и большеголовую Пиявку? Они воровали у крестьян, были биты, сами постоянно дрались между собой, причем Федя особо жестоко лупил девчонок — чтоб уважали.