Эльза Вернер - Архистратиг Михаил

Элоиза смотрела на него с недовольством. Она чувствовала некоторое презрение к этому юноше, который был смел до безумия, в любой момент готов на самую сумасбродную выходку, и колебался, словно тростинка на ветру, каждый раз, когда следовало проявить моральную твердость.

— Но разве мы непременно должны расстаться? — тихо спросила она. — Ведь это зависит только от тебя, Рауль!

Он удивленно взглянул на нее.

— От меня?

— Конечно! Ни я, ни Анри не можем остаться здесь. Но мы знаем, что ты душой наш, что одно лишь насилие удерживает тебя. Ну, так вырвись из-под гнета этого насилия, поезжай с нами во Францию!

— Да понимаешь ли ты, что ты говоришь! — крикнул Рауль, вскакивая с места. — Теперь, накануне войны? Ведь это было бы изменой!

— Это было бы лишь мужественным, разумным решением, отважным признанием истины! Если ты останешься здесь, то будешь лгать самому себе и другим. Чем ты пожертвуешь, уезжая? Страной, где ты оставался чужим и останешься им вечно? Положением, которое стало для тебя невыносимым? Дедушкой, с которым ты находишься в открытой вражде? Единственный человек, с которым тебе приходится считаться, это твоя мать. Но если теперь она и осыпает тебя упреками из-за того, что все ее планы потерпели крушение, за решение уехать она не будет в обиде на тебя!

— Меня зовут Штейнрюк! — мрачно сказал Рауль. — Наверное, ты забыла об этом, Элоиза?

— Да, так зовут тебя по имени, но по существу ты — Монтиньи с головы до пят! Ты столько раз хвалился этим перед нами, почему же отказываешься теперь? Неужели весь твой образ мыслей и действий определяется одним только именем отца? Неужели кровь матери не имеет никаких прав? К ее стране, к ее народу страстно влечет тебя эта кровь, и тебе хотят вменить в преступление то, что проистекает из священнейшей власти законов природы... Тебя хотят заставить с оружием в руках ринуться на нас... Вот это предательство... Неужели ты сам не понимаешь этого?

Рауль отвернулся от соблазнительницы, как бы не желая слышать ее слов, но в то же время какой доступ к его сердцу находили ее доказательства! Ведь это были его собственные мысли, которые постоянно мучили его, от которых он никак не мог отделаться. Единственное, что могло парализовать ядовитое действие этих дум, было сознание своего долга, однако именно таким сознанием юный граф не обладал. Обязанность, долг — все это были для него лишь призраки, тяжелый гнет, и подобное восприятие долга должно было сдерживать его теперь.

— Перестань, Элоиза! Я не могу, не смею слышать то, что ты говоришь!.. — мрачно сказал он и, вдруг выпрямившись, с внезапным приливом энергии твердо заявил: — Да я и не хочу слушать это! Прощай!

Он повернулся, собираясь уйти, но молодая женщина подбежала к нему и схватила за руку. Ее голос зазвучал вкрадчивой лаской, и опять чаровал его так хорошо знакомый пленительный взгляд.

— Пойдем с нами, Рауль! Ведь ты погибнешь этой несчастной борьбе с самим собой! Да, ты погибнешь, а я... Неужели ты думаешь, что разлука будет легка для меня? Что я буду меньше страдать, чем твоя мать, зная, что ты находишься в рядах наших врагов? Бежим с нами во Францию!

— Элоиза! Оставь меня!

Рауль сделал еще попытку освободиться от нее, но напрасно. Словно змея-искусительница все теснее обвивала его своими кольцами.

— Ведь непреклонный старец сумеет заставить тебя подчиниться его воле, как это удавалось ему всегда! — продолжала она. — Вырвись из-под его власти, прежде чем он приведет в исполнение свою угрозу! Война еще не объявлена, у тебя есть еще полная свобода действий! Возьми отпуск в министерстве — все равно, под каким предлогом! Если ты будешь далеко, если приказ уже не сможет захватить тебя, то...

— Никогда! — крикнул Рауль, чувствуя, что готов пасть и что его сдерживают лишь жалкие остатки чувства чести. — Никогда! — повторил он, вырываясь из рук француженки. — Я буду не в силах жить с сознанием, что нарушил долг чести, даже около тебя, Элоиза, даже около тебя!

Он бросился к двери и на пороге столкнулся с Анри, возвратившимся домой.

— Куда так стремительно, Рауль? — спросил Клермон. — Неужели у тебя нет свободной минуты для меня?

— Нет! Мне нужно... Я тороплюсь... сейчас же... Прощайте!

Он убежал. Клермон удивленно посмотрел ему вслед и затем спросил сестру:

— Что случилось? Что означает это бегство?

— Это — ответ на мои уговоры уехать с нами во Францию! — раздраженно ответила молодая женщина. — Ведь ты слышал, он сказал нам не «до свиданья», а «прощайте!».

Анри пожал плечами.

— На сегодня! Завтра он опять придет. Я думаю, что именно теперь ты можешь быть вполне уверена в своей власти над ним. Ради тебя он пожертвовал Гертой Штейнрюк и княжеским состоянием, от тебя он никогда не откажется!

Буря разразилась, война была объявлена, и события понеслись с такой стремительностью, таким мощным потоком, что все личное, эгоистическое потонуло в нем.

В квартире маркиза де Монтиньи все было запаковано и готово для отъезда. Маркиз остался на некоторое время в городе для того только, чтобы в качестве заместителя посла урегулировать оставшиеся дела, но уже через несколько часов он собирался уехать. Теперь маркиз с лихорадочным нетерпением расхаживал по комнате, видимо, дожидаясь кого-то; по крайней мере он то и дело подбегал к окну и всматривался в уличное движение. Наконец лакей доложил о графе Штейнрюке, и сейчас же вслед за этим в комнату вошел Рауль.

Молодой граф был страшно бледен, и вся его фигура отражала внутреннее смятение; впрочем, это не бросилось в глаза маркизу, так как в эти дни все были сильно возбуждены.

— Ты получил мою записку? — спросил маркиз племянника, протягивая ему руку. — Я собираюсь уезжать, но мне непременно нужно было переговорить с тобой перед отъездом.

— Я обязательно зашел бы попрощаться с тобой, — ответил Рауль. — Мама будет безутешна, что ты не мог повидать ее перед разлукой.

— Что поделаешь!.. Мне нужно немедленно в Париж, — сказал Монтиньи, пожимая плечами. — Твоя мать прислала мне письмо из Штейнрюка, и именно это письмо заставляет меня поговорить с тобой.

Молодой граф с раздражением поднял голову — он знал, какой разговор ему предстоит. Гортензия, не успев перед отъездом на похороны лично излить душу брату, сделала это теперь письменно, и, следовательно, юноше предстояло выдержать бурю еще и со стороны дяди.

Действительно, маркиз не стал тратить время на предисловия, а прямо приступил к делу:

— Как я узнал, твое обручение с Гертой расстроилось. Я тоже не понимаю, как мог ты решиться отказаться от Герты, и боюсь, что скоро ты сам увидишь, от чего именно ты отказался. Но, в конце концов, это — твое дело. Только вот сестра пишет мне, что ты собираешься жениться на той самой женщине, из-за которой произошел этот разрыв. Твоя мать вне себя от мысли видеть твоей женой Элоизу де Нерак. Но я поспешил успокоить ее, что дело ни в коем случае не зайдет так далеко.

— А почему бы нет? — вспыхнул Рауль. — Неужели я — ребенок, которого надо опекать и водить на помочах? Я совершеннолетний, закон предоставляет мне полную свободу действий, и, хотя бы все ополчилось на меня, я все же не откажусь от Элоизы!

— Прежде всего, Рауль, обещай мне, что ты с большим спокойствием выслушаешь меня, — мягко сказал маркиз, взяв племянника за руку и привлекая его к себе. — Если ты вспыхиваешь раздражением при одном намеке, то что же будет с тобой, когда ты узнаешь всю правду? Если бы я подозревал, как глубоко ты увяз, я давно открыл бы тебе глаза. С объявлением войны отпадает известная часть обстоятельств, — заставляющих меня молчать, но все же ты должен дать мне честное слово, что никто не узнает о том, что я тебе сейчас сообщу!

Спокойная, серьезная речь произвела свое действие, хотя Рауль все-таки не ответил ни слова.

— Еще несколько месяцев тому назад, — продолжал маркиз, — я грозил Клермону открыть тебе глаза, если он не оставит тебя в покое, и он был достаточно осторожен, чтобы уговорить тебя держать ваши отношения в тайне. Мы с Гортензией дались в обман, но я не могу допустить, чтобы мой родной племянник стал жертвой таких тенет. Очевидно, ты не знаешь, что такое этот Клермон...

— Дядя Леон! — резко перебил его Рауль, голос которого звучал великой мукой. — Молчи, умоляю тебя! Я не хочу ничего слышать, не хочу ничего знать! Пощади меня!

Монтиньи посмотрел на него с изумлением.

— Ты не хочешь ничего знать? Значит, ты уже знаешь кое-что? И, несмотря на это...

— Нет, нет, я ничего не знаю, я только подозреваю, да и то со вчерашнего дня... Случайно... Не спрашивай меня!

— Неужели ты не можешь перенести то, что у тебя сорвут повязку с глаз? — строго спросил Монтиньи. — Пусть даже так, но это должно быть сделано. Ты знаешь Клермона и его сестру только как частных лиц, живущих жизнью путешественников из-за того, что им не по средствам вести большой дом в Париже. Однако на самом деле причина их пребывания здесь далеко не так безобидна. Они живут в этой стране, исполняя ту миссию, в которой нуждается и будет нуждаться каждое правительство, но за которую не возьмется ни один порядочный человек. Такие поручения дают разным темным личностям, для которых хорошо каждое средство, дающее им возможность жить, не стесняясь. То, что в данном случае речь идет о представителях древнего рода, нисколько не меняет дела, разве только ремесло Клермона тем самым становится еще постыднее... Надеюсь, ты понял меня?

Казалось, Рауль и на самом деле понял, но он сделал жест энергичного протеста.

— Ты говоришь об Анри, и, может быть, ты и прав. Но Элоиза тут ни при чем. Она не принимает участия в занятиях брата и даже ничего не знает о них. Не пытайся запятнать ее, я все равно не поверю тебе!

— Если ты не поверишь мне, то поверишь фактам. Говорю тебе и ручаюсь своей честью, что в миссии Анри де Клермона госпожа де Нерак играет первую роль, потому что как женщина она может действовать свободнее и успешнее, внушая меньше подозрений. Я могу представить тебе доказательства, назвать суммы, выплаченные ей...

— Нет, нет! — перебил его Рауль. — Молчи, Бога ради! Это сведет меня с ума!

— Как видно, она и в самом деле свела тебя с ума, иначе ты не пожертвовал бы Гертой ради нее! — с горечью возразил Монтиньи. — А ведь для Клермона и его сестры ты представлял собой не более чем игрушку, орудие, ключ, который должен был открыть им запертые двери. Они хотели через тебя добиться возможности проникнуть к генералу Штейнрюку, быть может, даже завязать сношения с министерством. Вот почему Клермон осаждал тебя проявлениями дружбы, вот почему его сестра завязала с тобой интрижку. Увы, ты слепо пошел в капкан... Но надеюсь, теперь ты излечен и прозрел и не будешь думать о том, чтобы сделать графиней Штейнрюк профессиональную шпионку!

Рауль содрогнулся при этом слове, но затем вдруг вскочил и бросился к двери.

Монтиньи преградил ему путь.

— Куда ты?

— За ними!

— Глупости! Неужели в самый последний момент дело кончится несчастьем? На подобные вещи отвечают только презрением!

Рауль ничего не ответил, но его смертельно бледное лицо приняло вдруг такое выражение, которое испугало дядю.

— Что с тобой? В тебе говорит не только боль оскорбленной любви! Да ведь ты в смертельном ужасе! В чем дело, объясни мне?

— Не могу! Не задерживай меня! — крикнул граф, с силой вырываясь из рук дяди, а затем, ничего не объясняя, не сказав последнего «прости» родственнику, которого, быть может, ему не суждено было увидеть вновь, он стремглав выбежал из комнаты.

— Не понимаю! — пробормотал Монтиньи. — Здесь кроется что-то другое! О, почему я не открыл ему правды раньше! — и, продолжая с внутренним трепетом думать, что означает поведение племянника, маркиз опять принялся за сборы в дорогу.

В доме Штейнрюка тоже шли деятельные сборы. Генерал собирался сегодня же выехать к месту расположения порученного ему корпуса, тогда как молодой граф временно должен был остаться дома. Накануне он и на самом деле получил приказ и должен был через несколько дней явиться в воинское присутствие. Как и всегда, дед настоял на своем!

В последние дни Штейнрюк был настолько занят, что ему почти не приходилось видеть внука. Накануне он до глубокой ночи задержался на заседании военного совета, где начальники военных частей обсуждали план действий. Он вернулся домой почти под утро, а через два часа к нему уже начали приходить ординарцы и вестовые с депешами, рапортами и приказами. В этих занятиях прошло все предобеденное время. Одно дело следовало за другим, а, кроме того, следовало распорядиться сборами в дорогу. Действительно, нужно было обладать железной натурой, чтобы выдержать такую напряженную работу.