Неожиданно кольнула ревность: «у вас, преподавателей». Выходит, он у нее не первый? Кто же первооткрыватель? Мининзон, которого студенты так метко прозвали Миничеловеком, или Одуванчик-Бодухаров? Остроумный народ студенты. Так кто: карлик-декан, или старикашка-историк? Больше ведь в институте мужиков-преподавателей нет.

Маринка жарко охала под его умелыми руками, с каждым охом прижимаясь к нему все плотнее. Ласкать руками стало мало. Пришел момент задействовать тяжелую артиллерию. Где взять простыню?!!

Эврика! Вспомнил!

– Есть пачка полотенец. Чистых, совсем новых, с бирочками. Чистые полотенца могут спасти отца русской демократии?

– Я полагаю, торг здесь не уместен. Но так и быть – несите, Киса.

Во взгляде – торжество. И – голод. Неизбывный голод. Такой бывает у тех, кто не ел отродясь. Или у тех, кто никогда не насытится. Нечто подобное можно было прочесть в Ольгином взгляде, когда она на мгновение распахивала реснички-опахала. У нее голод был первородный: еще не познала настоящего мужика, в Генкины руки попала неискушенной девочкой без девственной плевы.

Маринка смотрит похоже, но чуть иначе. Раз иначе – значит, именно так смотрят ненасытные. Ненасытные настолько, что и карлики годятся, и седовласые старцы?

Снова кольнуло что-то, похожее на ревность. Но нет. Ненасытная Маринка и ревность – понятия несовместимые.

Ну да это ее проблема. Гене только на руку: он постарается насытить ее здесь и сейчас. А завтра о ней позаботится кто-то другой.


Раздевать они все горазды: и арнольдики, и физруки. Как одеваться – так самообслуживание.

Мог бы, между прочим, и сказать что-нибудь. Впрочем, что говорить, когда все понятно без слов? Понятно, что продолжения быть не может, как бы хорошо им ни было вместе. Потому что у него – Ольга, у них свадьба на носу. У Маринки – никого. Зато теперь у нее есть воспоминание. Теперь она знает, отчего так масляно улыбается Конакова, говоря о будущем муже. Маринка тоже будет так улыбаться. Одна разница: Ольга может улыбаться открыто, Маринке же придется улыбаться за закрытой дверью собственной комнатки. Улыбаться, и рыдать в подушку. Потому что продолжения не будет.

Она уже подошла к двери, а он так и не произнес ни слова. Сначала штаны натягивал подозрительно долго и сосредоточенно, потом полотенца собирал, и так же сосредоточенно складывал, будто от них зависело что-то важное.

Наверное, он прав, прощание вряд ли имело смысл: им было хорошо, очень хорошо, но оба знали, что это разовая акция.

Марина подошла к двери, два раза провернула замок в обратную сторону. Кеба догнал ее уже на пороге. Обнял сзади, поцеловал в шею:

– Я завтра же принесу простыню. Пока, детка.


* * *

В субботу у Бубнова день рождения. Кеба давно запланировал, что именно в этот день огласит перед собравшимися о скорой женитьбе. Замечательный повод представить друзьям будущую супругу.

Оленька выглядела чудесно: в коротенькой джинсовой юбочке и кружевной белой блузке, с огромным бантом-заколкой на светлых волосах, забранных в простой хвостик. «Картину» венчали серо-голубые широко распахнутые глаза, опушенные длинными тонкими ресницами. Доверчивые, наивные, чистые. В свои двадцать три выглядела едва на шестнадцать – сущий ангел.

С важным объявлением Кеба решил не спешить, задумал приберечь сенсацию на самый конец вечера, когда гости будут хорошенько подогреты алкоголем, а потому воспримут новость с удесятеренным восторгом. Оленьке будет приятно. Поэтому представил спутницу не невестой, а просто Оленькой. При этом все же не удержался, чтобы не подмигнуть имениннику: дескать, жди сюрприза!


Праздновал Бубнов, как обычно, на широкую ногу. Не юбилей – двадцать девять лет, но какая разница? Все равно ведь «день рожденья, к сожаленью, только раз в году». А стало быть, отмечать этот день нужно так, чтобы не было мучительно больно вспоминать его весь год.

Лида постаралась на славу. Стол ломился от изысканных блюд, аппетитно потели крутыми боками вынутые из холодильника бутылки с водочкой и шампанским. Пришли все Лехины родственники, все друзья, ну и, конечно, главный друг, практически брат – Генка Кеба. Всю жизнь вместе, с самого раннего детства – ближайшие соседи, одноклассники, лучшие друзья: именно те, о которых говорят «не разлей вода». Раньше Генка всегда приходил один, а тут привел с собой девчушку-малолетку.


Обычно Ольга терялась в незнакомой компании. Масса людей – глаза разбегаются, память не успевает фиксировать сразу столько имен. Но имя хозяина, виновника торжества, не смогла не запомнить. Дыхание перехватило: Боже, какой красавчик! Светло-соломенные волосы, любимый рост… Именно о таком она мечтала всю жизнь. А когда нашла, он оказался лучшим Генкиным другом. Да еще и женатиком. Ну что за невезуха!

За столом она оказалась почти рядом с Лехой – их разделял только сидевший между ними Кеба. Лишь полчаса назад, по пути к Бубнову, она с гордостью и нескрываемым счастьем держала под руку Гену – смотрите все, вот мой будущий муж! Теперь же он вызывал в ней глухое раздражение: ну зачем ты сейчас рядом, насколько лучше было бы без тебя!

Бубнов торжественно восседал во главе стола. Слева от него, поближе к кухне, сидела жена. Так, ничего особенного: Оленька в тысячу раз лучше. Уж такой красавец, как Леха, мог бы найти себе и получше. Справа от именинника устроился Кеба, и уже справа от него – Ольга. Сидела под углом к Бубнову. Отвести взгляд от объекта не могла – это было выше ее сил. Больше того – не удержавшись от соблазна, весьма профессионально вела стрельбу глазами.

Шампанское текло рекой, о водке и говорить нечего – язвенников и трезвенников в этой компании отродясь не водилось. Разгоряченная спиртным, Ольга потеряла осторожность. Ни о чем не могла думать, кроме Бубнова. Кеба перестал существовать.

Кеба, Кеба. Что такое Кеба? Мужлан, дикая гора мускулов. Леха – летчик. Высок и тонок во всех отношениях. Кеба замечательно смотрелся на фоне бесконечных «колокольчиков», Бубнову же безнадежно проигрывал по всем параметрам.

А главное – Генка был доступен, изучен вдоль и поперек. Больше того – в постели от него оставалось все меньше толку. Если первое время отзывался на каждое прикосновение, то вскоре Ольге довелось прикладывать куда большие усилия. Последнюю же неделю она просто извелась с ним: бревно бревном. Она его и так, и этак, а он, сволочь, и не шевелится, все думы какие-то думает. На хрена ей импотент? Оленьке неутомимый кобель нужен, чтоб ей в первую же неделю после свадьбы в чужую постель не захотелось. А этот все чаще разговоры разговаривает вместо секса: работа ему не нравится, мальчишек тренировать хочет. Да тренируй ты кого угодно, только в постели не лентяйничай, иначе она за себя не отвечает!

Среди гостей было несколько летчиков: друзья и просто коллеги именинника. Тосты не отличались разнообразием: то с одного, то с другого конца стола звучало:

– Будь, Леха! От винта!

И уже со всех сторон неслось залихватское:

– От винта!

Неважно было, кто тут летчик, кто перелетчик, а кто и вовсе к авиации имеет крайне отдаленное, пассажирское отношение. «От винта» кричали хором, дружно и весело, видно, в этой компании так принято было давно и надолго, как у моряков третий тост – «За тех, кто в море». Ольга уже не удивлялась, а вместе с остальными весело кричала вдогонку к каждому тосту «От винта!», и махом запивала понравившееся выражение шампанским, а то и чем покрепче.

То ли на самом деле, то ли, разгоряченная алкоголем, криками и неуемным голодом, принимала желаемое за действительное, но она стала ловить на себе заинтересованные взгляды Бубнова. С каждым последующим «От винта!» эти взгляды становились все откровеннее, все призывнее, и уже не сомневалась Ольга, что это действительное, но и по-прежнему, даже в куда большей степени желаемое, ох, какое желаемое! И трудно теперь сказать, чьи призывные взгляды откровеннее – Лехины ли, Ольгины, и невозможно с аптекарской точностью установить, кто из них сделал очень легкий кивок влево, красноречиво подчеркнутый пожирающим взглядом.

Встав из-за стола, она зашла в туалет. Выйдя оттуда через пару минут, заметила нетерпеливо высматривающего ее Леху. Он был уже за пределами квартиры, он ждал ее – могла ли Оленька обмануть ожидания именинника и вернуться за стол к Кебе? Не могла! Ни физически не могла, ни морально не желала. Какой Кеба, граждане, это вы о ком? Знать не знаю, ведать не ведаю!

С заговорщицким видом Бубнов тихонько прикрыл дверь и потащил Ольгу вверх. Его квартира располагалась на третьем этаже пятиэтажки, площадки в парадном были крошечные: ни тебе лифта, ни мусоропровода – никакого хоть сколько-нибудь укромного уголка. Абсолютно ничего, что могло бы спрятать влюбленную парочку от любопытных взглядов.

Остановившись между четвертым и пятым этажами, Леха с ходу, без единого слова, рывком вытащил блузку из юбки и стал жадно шарить по податливому телу в поисках груди. Ольгины руки, не спрашивая совета у головы, вслепую нащупали молнию на Лехиных брюках. Ни одному, ни другому не приходило в голову, что в любой момент их могут застукать: на этажах по четыре двери, и каждая в любой момент может открыться. И снизу в любую секунду могут подняться люди: соседи или все те же гости, вышедшие покурить. Да что там – Лида может броситься на поиски пропавшего мужа.

Никто ни о чем уже не мог думать. Ольгина юбчонка, и без того короткая, превратилась в набедренную повязку, молния на Лехиных брюках давно была расстегнута – о чем уж тут думать. Действовать надо, пока есть возможность, пока никто не поймал на горячем.

И они не теряли времени. Позабыв обо всем на свете, остервенело вгрызались друг в друга телами.


Они отсутствовали каких-нибудь пять-шесть минут. Никто даже не заметил их короткого исчезновения. Лишь Кеба спросил у вернувшейся Ольги:

– Ты чего так долго?

– Занято было, пришлось ждать.

Гена смотрел на нее с умилением. Поправил взлохмаченную прическу, съехавший в сторону бант:

– Что-то ты у меня раскраснелась. Может, хватит уже шампанского? Как бы головка завтра не болела.

Она с раздражением отвела его руку:

– Я не маленькая, не надо меня опекать. И ничего у меня завтра не будет болеть.

– Как знаешь, – ответил Кеба. И в очередной раз не заметил, какими взглядами обменялись невеста и лучший друг.

А под самый занавес веселья Кеба провозгласил:

– Други мои! Имею честь представить вам мою невесту Оленьку. Торжественное бракосочетание состоится двадцать седьмого июня.

Со всех сторон понеслись поздравления. Только лучший друг сидел, онемев от новости. Генка улыбнулся ему: сюрприз удался!


Бубнов не мог понять, что испытывает. Чувства слились воедино – не разберешь, где гнев, где стыд, где банальное изумление.

Так это что – не подарок? Это – Генкина невеста? О Боже! Он что, жениться на ней собрался? На этой? Кошмар. Как ему сказать, что выбор неправильный, неверный выбор? Что ты делаешь, Генка? Одумайся, дурак! Только не на ней, не на этой!..


* * *

– Маринка-ааааа!.. Ты не представляешь, какой мужик!

Оля не могла сдержаться от откровений. Она и так целое воскресенье и две ночи пережевывала субботнее приключение сама с собою. Но нельзя же насладиться им, не поделившись с подругой. Скрытое от всех, оно не будет таким восхитительным и радостным, да и не сможет она утаить свои чувства. И так намучилась, скрывая восторг от Кебы да матери.

– Не «колокольчик» какой-нибудь – мэн! Ой, Маринка, кажется, я влюбилась по-настоящему!

– Опять? А как же Кеба? Я думала, ты его любишь. Замуж выходишь…

Конакова брезгливо скривилась:

– Не порть настроение. Кеба ему в подметки не годится. Ничтожество. Если б ты только видела – сама бы все поняла. Блондин, голубые глаза, а губы-ыы, – мечтательно протянула Ольга. – А тело! А руки! Ловок, сволочь. Та-акой кайф! Я забыла и про Кебу, и про Лехину жену, и про то, что мы в вонючем подъезде…

– В подъезде? А, так вы просто целовались. Фух, предупреждать надо. Я уж подумала – от тебя всякого можно ожидать.

Ольга похотливо рассмеялась:

– Дура ты, Маринка! Неопытная дура. Посмотри на меня: где я и где «целоваться»? Мне нужен секс. Жесткий. Чем грубее – тем слаще. А все эти охи-вздохи-поцелуи – розовые сопли для идиоток вроде тебя. Да ты посмотри на это лицо, на это тело – какие на хрен поцелуи?! Нет, Маринка, мы не целовались. Некогда было целоваться – кругом люди. Надо было успеть по-быстрому. Та-акой кайф!..

Она мечтательно прикрыла наивные глазки и улыбалась, как сытая кошка после продуктивной ночи на крыше:

– Та-акой кайф! Тебе не понять.

– Да уж. Где уж мне уж. О каком кайфе можно говорить, совокупляясь, как собаки, в людном месте? Вас же в любой момент могли застукать!

– Вот я и говорю – дура ты еще. Ну да ничего, у тебя все впереди. Подрастешь чуток, нюхнешь настоящего мужика – сама все поймешь. Знаешь, как опасность остроты добавляет? Собаки ни от кого не прячутся, им фиолетово, видит их кто-то или нет. А если б нас застукали – мало б не показалось.