Глупости! Какая разница, что он чувствовал, лежа рядом с Маринкой на матах? Не будь она шлюхой, еще можно было бы о чем-то задумываться. А так…

У него есть Оленька. Через неделю они поженятся и будут жить долго и счастливо. А Маринка останется в прошлом. Отныне у него будет только Оленька. Навсегда. Каждый день, каждую ночь она будет рядом с ним. С ней ему предстоит засыпать, с нею – просыпаться. Утром она будет надевать халат и готовить завтрак, пока он будет бриться. Халат, опять пресловутый халат. Оленька, такая милая, светлая девочка, будет бродить по дому нечесаная, в халате. В рваном… И в рваном же халате будет требовать от него секса: еще и еще, много секса. Хочешь, не хочешь – никого не волнует. Вынь да положь.

А что в этом плохого? Она хороша в постели. Кеба усмехнулся: хороша, если ему не изменяет память. Потому что это было так давно, что теперь уж и не вспомнишь, как было раньше, до Маринки.

Маринка все изменила, перечеркнула. На ее фоне Оленька уже не выглядит королевой в постели. Но это-то как раз вполне логично: Маринка ведь шлюха, ей по штату положено быть более опытной.

Да, по штату положено. Но разве она такая уж опытная? Да полноте, никакого особого опыта Кеба у нее не обнаружил. Но почему воспринял опытной? Только потому, что с ней было лучше, чем с Оленькой? А ведь Оленька обладает весьма немалыми познаниями и умениями, причем совершенно не стесняется демонстрировать свою ловкость, даже гордится ею. Для нее не существует запретных тем и поз: говорить и вытворять может что угодно. Первое время ее выходки льстили Гене: это он научил ее всему, что она умеет. Но уже скоро насильно притягивал за уши это чувство, прикрывая то, что чувствовал на самом деле: неприятие слишком циничного поведения в постели.

А Маринка? Такого циника, как она, еще поискать. Но вот что странно: весь ее цинизм остается в разговорах. В постели она напрочь о нем забывает. Ни разу не попыталась привнести в их отношения что-нибудь новенькое, заковыристое. Она далеко не так изощренна, как Оленька, однако с нею Кеба всегда чувствовал в миллион раз большее удовольствие. Абсурд.

Получается, Маринка – шлюха-дилетантка, а его Оленька – профессиональная скромница. Полный бред. Так не бывает. Оленька – профессионалка? Да разве можно придумать что-нибудь более несуразное?! Достаточно взглянуть в ее глаза. Чистые, наивные, вечно глядящие удивленно. Даже когда удивляться нечему. Иной раз раздражает. Все чаще приходила на ум фраза Райкина: «Закрой рот, дура, я уже все сказал!» Только в данном случае – закрой глаза, ничего удивительного вокруг не наблюдается. Надо же, всегда чему-то удивляется! Вытворяет с ним замысловатые па, и при этом глядит так наивно-удивленно: надо же, как я, оказывается, умею!

Так и будет всегда, каждый день, смотреть на него и удивляться? В рваном халате, нечесаная, запрыгнет на колени и начнет мурлыкать, нагло елозя задницей по его уставшим причиндалам, и опять же с удивленными глазками: что, ты меня еще не захотел, милый, ты еще не проснулся?

Брр! Дался ему этот рваный халат! Вот ведь подкинул Бубнов образ. Ну не укладываются у него в голове Оленька и рваный халат на одну полку, никак не укладываются. Возвышенно-одухотворенная Оленька с распахнутыми голубыми глазоньками, и рваный халат. Нет, ни в какие ворота, ни под каким углом. В рваном халате скорее можно представить Маринку с ее веснушками. Та в халате будет выглядеть, наверное, еще более естественно. Хотя, конечно, юбка, спиралью обвивающая ее ноги, смотрится на ней божественно. Маринка. Да причем тут Маринка? Он ведь думал об Оленьке!

А думать о Маринке, оказывается, приятнее. Вспоминать, какая она теплая, уютная. Вроде и не делает ничего особенного, просто лежит себе на животе да песенку какую-нибудь мурлычет, или чепуху рассказывает, а ему так хорошо, что ничего другого уже и не хочется, даже секса. Нет, секс у них был замечательный, да только с главенствующей позиции в их отношениях он как-то незаметно перекочевал на почетную вторую ступеньку пьедестала. Ведь при воспоминаниях о ней в памяти прежде всего всплывает именно лежащая на животе Маринка, подставившая под его поцелуи свои восхитительные веснушки, и тихонько напевающая незамысловатый мотивчик, а вовсе не моменты непосредственного физического контакта.

Он идиот. У него свадьба через неделю, а он рассуждает, в какие моменты Маринка нравится ему больше.

Вот Маринка бы его, пожалуй, не раздражала. Ни в излюбленной длинной юбке, ни в рваном халате, ни, тем более, вовсе без одежды. Вот на ней бы и жениться, с нею, может, и он познал бы, что такое семейное счастье.

Как сказал Бубнов: «Счастье – это когда понимаешь, что вот это – твое, родное, только твое!»

То-то и оно. Кеба мог бы сказать о Маринке «это – мое, родное», но разве может он сказать про нее – «только мое»? Ведь явно не только его, явно! Даже не скрывает, что шлюха, намеренно демонстрирует, что такие отношения для нее ровным счетом ничего не означают!

Может, не так и много у нее было мужиков – как бы ей, быть может, ни хотелось выглядеть познавшей Крым и Рим – не тянет она на прожженную шлюху, нет. Но чего не отнять, так это равнодушия к нему. Позовет Кеба – придет. Не позовет – он ей даром не нужен. Не нужен он ей!

А как легко согласилась избавиться от беременности? Даже не попыталась поймать его на этот крючок, как другие бабы. Значит, ничуть им не дорожит.

Да и вообще, о чем тут думать? С Маринкой все кончено – свадьба через неделю.


Едва проснувшись, Кеба набрал Маринкин номер:

– Мне срочно нужно встретиться с тобой.

– Суббота же, это не наш день, – сонно пробормотала она. – Да и вообще институт, наверное, закрыт…

– Открыт. Но это неважно. Встретимся на твоей остановке.

– Вы с ума сошли? Это, между прочим, не только моя остановка, там еще и Оленька ваша бывает, и мамаша ее! И вообще, мы вчера попрощались, Геннадий Алексеич. Не звоните мне больше. Вам о свадьбе думать надо, об Оленьке.

– Я как раз об этом и думаю. Через час выходи.

– Не надо. Не беспокойтесь, Геннадий Алексеич, я не дурочка какая-нибудь, все понимаю. Не узнает ваша Оленька ни о чем, не переживайте. Я никогда не причиню вам вреда. Не зовите больше, все кончено. Я больше к вам не приду.

– Через час чтоб была на остановке. И точка.


Как было велено, через час Марина стояла на автобусной остановке. У Кебы сжалось сердце – почти без макияжа, бледненькая, лицо осунувшееся – то ли со сна, то ли беременность покоя не дает, мучает токсикозом. Но и такая была желанна, и от такой исходил уют. Про такую Гена мог бы сказать: «Эта – моя!» Но чья еще? Вот в чем вопрос.

– У тебя много мужиков? – спросил без обиняков, даже не поздоровавшись.

– Каких мужиков, вы о чем?

– Перестань «выкать», – привычно одернул он, впрочем, не слишком зацикливаясь. – Таких же, как я.

– Таких же, как вы, не существует. Каждый человек по-своему уникален.

– Не юли, ты прекрасно поняла вопрос. У тебя много мужиков? Не обязательно таких, как я. Любых. Тех, с которыми у тебя близкие отношения. Сколько их у тебя – пять, десять, двадцать? Со сколькими мужиками ты спишь? Сколько нас у тебя?

Она покраснела, отвела глазки – где ее цинизм, где? Неужели наносное, а он не понял?!

– К чему это все? Не надо. У вас есть Оленька, женитесь на ней, живите долго и счастливо…

– Сколько?!

– Двое.

Кеба побледнел. Значит, он был прав. Пусть не пять и не десять, но двое – это тоже много. Слишком много для счастья.

Действительно, шлюха. Порядочная девушка не станет спать с двумя мужиками одновременно.

– Кто он?

– Ну к чему эти сцены ревности, Геннадий Алексеич? – возмутилась она. И это, он был уверен, настоящее. Игры кончились. – Вы уже все выяснили – Арнольдик тут ни при чем, но вас это все равно не должно волновать – я сама справлюсь с проблемой. Ольга так и будет думать, что во всем виноват Арнольдик.

– Я не спрашиваю, от кого ты беременна. Я хочу знать – кто второй? Скажи мне, я не буду ревновать. Просто скажи, кто еще, кроме меня?

– Да ну Арнольдик же! – воскликнула Марина с искренним недоумением. – Какой вы, ей Богу, странный сегодня! Сами же знаете!

– Он же тебя бросил! Как ты могла простить такое?

– Я всегда догадывалась, что чрезмерное увлечение физкультурой плохо влияет на мозговую деятельность.

– Не хами, – оборвал Кеба. – Простила? И как давно?

– Дурак вы, Геннадий Алексеич. Никого я не прощала, кроме вас. Арнольдик в очень далеком прошлом. Мне пришлось сослаться на него, чтобы Ольга не догадалась, от кого я на самом деле беременна. Теперь понятно? Что вам еще нужно? Я же сказала, что не имею к вам никаких претензий, я сама во всем виновата, сама и расхлебаю, без вашей помощи. У вас и без меня проблем хватает, у вас свадьба на носу. И хватит об этом! Господи, из-за этой глупости разбудили меня в такую рань! До свидания! То есть прощайте. И оставьте меня, наконец, в покое. Нет меня, умерла!

Она развернулась, но Кеба схватил ее за плечи, прижался к ее спине, зашептал в самое ухо:

– Ты хочешь сказать, что в данное время у тебя никого, кроме меня, не было?

– Естественно, не было. Все, теперь я могу идти?

– А почему ты сразу сказала «двое»?

– Потому что двое. Всего двое. У меня был когда-то Арнольдик. Потом были вы. Что еще?

– Двое? Всего двое? То есть всего-всего, совсем двое? И что, до Арнольдика никого не было?

– Не было, – вздохнула Марина. – Не было. Я слишком поздно лишилась девственности – никому не была нужна, кроме Арнольдика.

– И меня, – растеряно добавил он. Выходит, она не то что не совсем шлюха, она, получается, совсем не шлюха?

Он знал! Она, конечно, здорово прикидывалась, но он чувствовал, что не все так просто! Иначе не могло бы ему быть с нею так хорошо. Шлюха и душевный уют – понятия несовместимые.

– И вас, – согласилась она. – Но вы у нас не слишком разборчивы, об этом весь институт знает, так что ничего удивительного, что и я вам сгодилась.

Кеба пропустил ее тираду мимо ушей. Развернул к себе, взглянул в глаза, пытаясь прочесть то, что до сих пор от него ускользало:

– Хорошо, допустим. Я верю, что у тебя никого не было, кроме меня и долбанного твоего Арнольдика. И вообще, пошел он на хрен, твой Арнольдик, он меня больше не интересует. Почему ты пришла ко мне?

– Что значит «почему»? А зачет? Мне Ольга сказала, что вы принципиально не поставите мне зачет без отработки. Вот я и пришла шваброй махать.

– А чего же не махала?

– Так вы же сами усадили меня за стол, журнал заполнять! Забыли, что ли? А потом, когда руки мне на плечи положили, вот тут я и поняла…

– Что поняла?

– Что, что… А вы что?

– Что хочу тебя сию секунду. А ты?

– А я поняла, что погибель моя пришла. И не ошиблась. Да только к чему это все теперь? Не травите душу, Геннадий Алексеич, идите уже к своей Оленьке.

– Подожди, не отвлекайся. Что значит «погибель»?


Ну зачем он пришел, зачем?! Маринка уже переплакала: главное ведь первую ночь с бедой переспать, потом будет легче.

Вокруг суетились люди, могли среди них оказаться и знакомые – она ведь всю жизнь прожила в этом микрорайоне, и, уж если не лично, то по крайне мере визуально очень многих знала. Но в данный момент не думалось ни о ком, никого словно и не существовало, только он, только Гена. Ну зачем он пришел, зачем рвет душу? Ведь и так больно, без его расспросов!

– Отпустите меня, Геннадий Алексеич, не мучайте. Без вас тошно.

– Верю – бледная, как моль.

Ого, комплимент!

– А вы не смотрите! Оленькой своей любуйтесь.

– Ответь мне на главный вопрос: почему ты пришла во второй раз? Ты же знала, что просто так я тебя уже не выпущу.

– Да что ж вы в душу-то лезете?!! Потому что дура, вот и пришла! Знала, все знала! Да только отказаться уже не могла. Потому что влюбилась, как последняя идиотка, в самого настоящего бабника, да еще и практически женатого!

Вырвалась было, да Кеба тут же снова схватил за плечи, задышал в ухо жадно, как в каморке, бывало. Ее снова прошило молнией. Всегда так: стоит ему прикоснуться – и Маринка теряет остатки разума.

– Господи, да оставьте же вы меня, наконец, в покое! Сказала же – я не собираюсь мешать вам, ничего я Ольге не скажу, женитесь спокойно. Только оставьте меня в покое! Хватит издеваться. Вы получили подтверждение моей дурости. Да, влюбилась! Да, знала, что у вас есть Оленька, знала, что мне не видать вас, как своих ушей. Ну и пусть! Зато у меня теперь будут мои воспоминания. А если бы я не пришла во второй раз – со мной остались бы одни сожаления о том, чего никогда не было и уже никогда не будет. Довольны?!

– Доволен, – удовлетворенно кивнул Кеба. – Почти. Если б ты мне еще объяснила, почему вела себя, как шлюха, я был бы совсем доволен. Почему ты каждый раз подчеркивала, что приходишь ко мне только за отработкой зачетов? Что отдаешься только за мой автограф в твоей зачетке? Почему ничего не сказала о беременности, почему я узнал об этом только от Ольги? Почему?! Почему ты заставила меня думать, что ты – самая обыкновенная шлюха?