– А какой же еще, – с гордостью провозгласила Ольга.

– И?

– Ну что, – театрально смутилась дочь. – Наставила я рогов его Маринке. Правда, бесплатно, но разве в деньгах счастье?

Взгляд Галины Евгеньевны вспыхнул триумфом.

– Эх, мам, видела б ты меня! Мне б в театре блистать – я ж сама себе поверила!

– В кои веки от тебя толк есть. Молодец! И Маринке отомстила, и мамаше ее. За меня.


Кеба ненавидел себя.

Нет, не мужик. Если баба отымела его против его желания – какой же он мужик?

Он изменил Маринке не впервые. Но тогда это случилось по большущей пьянке на соревнованиях в другом городе. Только утром, увидев рядом посапывающую во сне постороннюю женщину, понял, что натворил. А поняв, бросился в туалет: тошнота к горлу подкатила то ли с перепою, то ли от осознания произошедшего.

Маринка… Как он мог? А как же веснушки?!

Гена искренне любил жену. После родов она чуть-чуть округлилась – самую малость, что лишь сглаживало юношескую угловатость. Теперь она стала еще красивее, чем тогда, когда он увидел ее впервые в полупрозрачном сарафане. Но он до сих пор обожал, когда она становилась в дверном проеме и начинала крутиться, как тогда: по часовой, против часовой. И пусть вместо соблазнительного сарафана на ней были старые джинсы – он все равно обожал такие мгновения. Это был их тайный знак. Маринка не любила говорить о чувствах. Высшим ее признанием было именно такое вот покачивание в дверях. Дескать, помнишь, как все началось?

Он помнил. До сих пор помнил атмосферу ожидания, когда в огромном пустом зале гулко зацокают каблучки, предвещая их тайное счастье.

Однако это не помешало изменить жене. Изменить дважды. Один раз с той, чьего имени даже не знал. Второй – с той, которую они оба предали. И что подлее – безымянная любовница, или Оленька?

То, что он пытался не допустить близости с нею – не оправдание. Мужик бы ни за что не позволил такому случиться. Значит, он не мужик. Тряпка. Но больше он не будет тряпкой.

Видимо, он и в самом деле тряпка. Потому что позволил Ольге снова перейти черту.

В тот раз она ждала его у дома. Опасаясь, что Маринка ее увидит и все поймет, Гена вынужденно впустил Ольгу в машину и немедленно отъехал на пару кварталов. Пытался мирно объяснить, что возврата к прошлому не будет, что он просто не сумел предотвратить близость, но больше никогда ничего…

Она не дала ему договорить: как и в прошлый раз, нагло расстегнула ширинку. Кеба был наготове, схватил ее руку. И тогда она стала угрожать. Говорила, что все расскажет Маринке, и даже приукрасит: скажет, что это Генка ее изнасиловал.

Черт его знает – то ли угрозы ее подействовали, то ли прикосновения: она ведь ни на мгновение не останавливалась, пока говорила. Он злился на нее, и от этого забывал контролировать ее руки. А когда вспоминал – было уже поздно: он сдавался ей бастион за бастионом, по кусочку. Тут проиграл, там отступил…

А потом уже ни играть, ни ссориться не хотелось. Что-то такое она в нем зажгла, будто и не было всех этих лет. Будто не было еще Маринки, не было Лехи. Когда ему казалось, что он любит Оленьку, что сделал правильный выбор.

Очнулся, когда все уже произошло, и Оленька плотоядно улыбалась. Рассеялись последние сомнения: не насиловал ее Бубнов. Такая сама кого хочешь изнасилует. Да что там – она только что сотворила с ним то же самое, что когда-то с Бубновым. Только Леха был пьян, и не соображал что творит. А что помешало Кебе вытолкать ее из машины?!


После этого начались звонки. Точно так же Ольга не оставляла его в покое тогда, когда он отказался на ней жениться. Но если тогда она обещала ему рай на земле, то теперь требовала встреч, шантажируя тем, что все расскажет Маринке.

Меньше всего Гене хотелось, чтобы жена узнала о его глупости и бесхарактерности. Однако на Ольгины угрозы не велся. После каждого такого звонка давал себе зарок: сегодня сам все расскажу Маринке. Она поймет.

Но стоило прийти домой, увидеть ее, такую уютную, домашнюю… Без намека на косметику, в старых джинсах с продырявленными коленями, в растянутом свитере, жутко уродующем ее фигуру. И даже в этом непрезентабельном, казалось бы, виде Маринка была ему всем миром сразу. Один взгляд на нее – и Кебу коконом окутывал уют и покой. Казалось кощунством нарушать их единение рассказом об Ольгиных проделках. Нет, не сегодня. В доме пахнет яблочными оладьями, Маринка с таким нетерпением ждет, когда он их попробует и непременно зажмурится от удовольствия. И он послушно закрывает глаза и мурлычет. Потому что действительно вкусно. И потому что она ждет этого. Она живет ради того, чтобы Гена жмурился от удовольствия. А он позволил наглой Ольгиной руке влезть в его ширинку…

Не сегодня, нет. Завтра выветрится запах оладьев. Завтра Маринка не будет ждать ничего особенного. Тогда он плавно подведет разговор к измене. И сделает так, чтобы ей было как можно менее больно. Он скажет, что любит только ее, что никто другой ему не нужен. Но произошла неприятность – встретилась ему Ольга, и… И он ничего не смог с этим поделать. Черт! Как же сказать так, чтобы Маринке не было больно, а он мог не опасаться Ольгиных угроз?!


* * *

Сбылась мечта. Пересеклись их с Кебой дорожки. И что?

Оленька не могла понять, чего хочет. Отомстить предателям – само собой. А кроме мести?

Все эти годы она то безумно любила Кебу – пусть лишь из ревности – то люто ненавидела. А что теперь, когда между ними снова появилась какая-то связь? Пусть он эту связь отрицает – его мнение никому не интересно. Что сама Оленька об этом думает? Что она чувствует?

Ничего. Ничего, кроме желания отомстить. Убить их с Маринкой так же, как когда-то убили они ее. Они, самые близкие ей люди. Убить. Непременно убить. Не физически – так легко они не отделаются. Убить морально. Убить тем же оружием, которым они убили Оленьку.

Сам Кеба, как оказалось, ей теперь даром не нужен. Это раньше, в сравнении с «колокольчиками», он казался половым гигантом. А недавние встречи с ним показали: никакой не гигант, полное ничтожество. Ему минет делают, а он верещит нечеловеческим голосом: куда там, прям целка в момент порчи имущества. Вместо того чтобы от кайфа торчать, отталкивает ее от себя. Тьфу.

И чего она за него ухватилась когда-то? Дерьмо ведь, не мужик. То ли дело Мамудович. Все про нее знает. Но ему нет нужды слова разговаривать – он и без них силу умеет показать. Другой бы в истерику впал: да ты, да за моей спиной, да замуж за моего друга! А этот хоть бы хны. Знай себе, ходит по вторникам, буквой «зю» заворачивает, разрешения не спросив. Был бы Кеба таким – она бы за него поборолась.

Но Кеба оказался сопляком, размазней. Она ему неземное удовольствие, а он кричит: «Я Маринку люблю!» Да кто ж тебя о любви-то спрашивает? Тебе дело предлагают. Приятное, между прочим. Маринка что? Пустое место твоя Маринка. Ноль без палочки. Что она умеет? Да даже если бы и умела хоть что-то – за столько лет ведь наверняка обрыдла до тошноты. Заставь Оленьку одного мужика в течение года ублажать – в петлю полезет. А тут ведь не год, не два. Тьфу! Не мужик.

Разочароваться в мечте было обидно. Хотелось отпустить его на все четыре стороны: сам, дурак, жизнь себе испортил. А потом Ольга вспоминала, что должна отомстить пусть не ради неземной любви, не ради ненависти, а хотя бы из принципа. Никому не позволено предавать ее. Звонила, требовала встречи, обещала рассказать Маринке о его весьма хилых подвигах. Тот извивался, пытаясь спрыгнуть с крючка, упрямился. Дескать, лучше убей меня, но твоим я не стану. Да кому ты нужен, урод?! Кто на тебя претендует? Заплати за оскорбление – и спи спокойно. А плата может быть одна: развод. Только в этом случае Оленька будет считать себя отмщенной. А замуж за Кебу она теперь даром не пойдет. Сменить фамилию и уйти из малинника? Фигушки. Это она уже проходила. Почти. Зато дважды. Не для нее это. Не для Оленьки. Она птица вольная!


Однако вскоре пришлось изменить взгляд на будущее.

Предохранялась Оленька редко. Только в случае, если клиент не выглядел благонадежным. Или, напротив, настолько благонадежным, что сам требовал защиты. «Резинки» терпеть не могла. Они мешали ей по-настоящему почувствовать мужика, а без этого какой кайф? Практически без разницы: мужик ли в «резинке», или морковка – что то неживое, что это. СПИДа не боялась. Говорят, СПИД больше грязные шприцы любит, чем обнаженную натуру. Если и передается половым путем, так страдают от него в основном извращенцы всякие-разные. А Оленька стоит на другой ступеньке полового развития.

Если уж ей что и грозит – так нежеланная беременность. Но мама всегда говорила, что в Оленькином случае беременность скорее чудо, чем проблема. А кто ж от чудес предохраняться станет? Практика подтвердила: в самом деле, чудо. Столько лет ежедневных «трудов» – и ничего. Она так привыкла к этому, что даже в случае задержки не дергалась.

А тут вдруг раз, и чудо. Вычислять отцовство бессмысленно: с ее-то работой, с ее плотным графиком?! Да и чего вычислять? Разве она сможет кому-то из клиентов предъявить претензии? Ничего не поделаешь – профессиональный риск.

Аборт они с матерью даже не рассматривали. Рассудили: рано или поздно Оленька тоже в тираж выйдет, хотя в ее случае это наверняка произойдет очень нескоро: природа такой подарок сделала, вовремя избавив от яичника. В двадцать восемь она на семнадцать выглядит. В тридцать пять будет выглядеть на двадцать. А на тридцать лет в пятьдесят, не раньше.

Тем не менее, когда-нибудь она перестанет пользоваться спросом. Что делать тогда? Можно, конечно, подкопить деньжат, пока клиент косяком прет. Но с нашими бесконечными кризисами, с непредсказуемой инфляцией, к пенсии вся заначка в фантики превратится. Нет, не вариант. Нужен кормилец. Свой, родной. Который не сможет бросить на произвол судьбы. Ребенок. Независимо от пола. Парень будет пахать, чтоб мать с бабкой прокормить. Ну а девке в их семье дорожка одна: все равно гены не позволят на что-то другое жизнь растратить. Оно и хорошо: где, в какой области еще можно найти такие заработки, занимаясь любимым делом? Можно даже заранее ей в этом подсобить: удалить яичник в раннем детстве. Медицина сейчас далеко шагнула – шрам будет почти незаметным.

Рожать, только рожать. Для них эта беременность – подарок небес.

Заодно можно использовать этот подарок с выгодой. Во-первых – по-настоящему отомстить. И не только Кебе с Маринкой. Галина ведь тоже давно о мести мечтала. Маринкиной матери нос нужно утереть за давнишний проигрыш, а то она слишком сладко живет. Пора, ой пора разворошить этот муравейник!

Ну а во-вторых, внешние приличия еще никто не отменял. Сейчас, конечно, за внебрачного ребенка камнями не забросают, но если есть возможность прикрыть зад чужой фамилией – почему нет? Развестись-то никогда не поздно. А там и алименты от нерадивого папаши, и отчество. В общем, радуйся, Кеба: грядут перемены!


Сказать жене правду Гена так и не смог. То она оладушки приготовит, то пирожки с вишней, то Светка целый вечер с рук не слазит, играться требует. А Маринка так и светится от счастья. Ну как он может ее расстроить?!

Тем более Ольга была не особо настойчивой. Звонила периодически, но не слишком часто. Привычно угрожала, но дальше угроз не шла, а потому Кеба слегка успокоился.

Месяца два уж минуло с их последней встречи. Он расслабился, забыл о неприятном приключении. Как однажды вечером у самого подъезда его ждал неприятный сюрприз.

«Сюрприз» приторно улыбался, и Гена внутренне подобрался: эта улыбка не сулила ничего хорошего. Впрочем, «Оленька» и «хорошее» – понятия несовместимые.

– У меня замечательные новости, милый, – проворковала она и без стеснения повисла на его шее.

Гена резко оттолкнул ее от себя.

– У, противный какой! Я к нему с радостью, а он…

Фальшивая обида на ее лице быстро рассосалась, уступив место деловой озабоченности:

– Так вот, дорогой. Наши с тобой старания привели к предсказуемому результату. Может, это и банально, но я беременна.

Ее слова Кебу не напугали. Пуганный. Все это уже было. Неприязнь – сколько угодно. Отвращение? Полной мерой. Но страх?

– Действительно банально. Слишком банально, чтобы быть правдой. Но даже если так – твои проблемы. Я ничего от тебя не хотел. Больше того – ясно дал понять, что не желаю тебя. Все твои слова о том, что Лёха тебя изнасиловал – пустой звук. Ты мне на практике показала, на что способна. Даже если мужик не хочет тебя – ты добиваешься своего любыми путями. Так что твоя беременность – только твоя проблема. Мне плевать на нее, как плевать на тебя.

Обойдя ее, вошел было в подъезд, но оглянулся на пороге:

– Не надо угрожать, что все расскажешь Маринке. Я сам ей расскажу. Прямо сейчас и расскажу, – не удержавшись, добавил издевательское: – Прощай, дорогая!

Закрывая за собою дверь, был полон решимости: расскажу! Нельзя надеяться на то, что Ольга добровольно оставит его в покое. Придется рассказать – у него нет выбора.