Но не секса хотел. Хотел, чтобы она просто была рядом. Хотел, чтобы глаза ее светились счастьем, когда он тихо млеет от очередной ее вкуснятины. Хотел чувствовать тепло ее тела – родного, пахнущего одуванчиками. Хотел целовать отметины на ее спине, будто следы одуванчикового молочка. Веснушки. Его любимые веснушки…

Чтобы Маринка зарылась к нему подмышку, и затихла там, пригревшись. А он легонько чмокал бы ее в макушку. Ничего другого не надо. Секс – дело десятое, хоть и тоже важное. Но теоретически сексуальную разрядку ему может дать любая женщина (только не Ольга!!!). А праздник души – только Маринка. Его Маринка. Самая-самая родная на свете.

Гена уже давно понял, о чем тогда говорил ему Лёха. Не про дырявый халат, нет. Он говорил как раз об этом, о душе. О тихом, казалось бы, счастье. Скромном и незаметном. Но убери это из своей жизни – и почувствуешь себя замурованным заживо.

Он из кожи вон лез, чтобы исправить ситуацию. Цветы охапками к ногам? На колени в людном месте? Кричать во всю дурь под окнами о своей любви? Тихие уверения в раскаянии? Все это было не по одному разу. Единственное, что Кеба еще не испробовал – душещипательные письма. Может, именно этого ей и не хватает? Но он не силен в письменных излияниях душевной боли. Он сказать-то такое может с трудом, а написать…

Он много раз объяснял ей, как все произошло. Не хотел он ничего. Просто встретил. Просто подвез. А она отплатила ему интимными услугами. Но он ведь не хотел! Он даже отталкивал ее от себя! Разве он виноват, что Ольга слов не понимает?!

Каждый раз Маринка сводила его объяснения к елочке. Говорила, что могла бы простить, и даже наверняка простила бы, если бы не это. Но то, что он позволил Ольге сесть на Светкину игрушку, перечеркивало надежду на примирение. Эта елочка стала для Маринки воплощением семейного очага. А Ольга, дескать, голой задницей осквернила этот очаг. И бесполезно было объяснять, что никакого осквернения не было: Ольга была в плаще – октябрь месяц, а настоящий секс между ними приключился только в следующую встречу – первый и последний раз, между прочим!

Бесполезно.

Единственное, что он мог теперь делать для благополучия своих девочек – деньги. Пытался было передавать их Маринке из рук в руки. Та отказалась в резкой форме. Но разве мог Гена оставить их без средств к существованию? Он стал посылать их переводом на имя Маринкиной матери. К его великой радости, перевод еще ни разу не вернулся, как невостребованный. Значит, пусть так, но он участвует в их жизни. Даже если Маринка ничего не знает о переводах, если теща скрывает от нее правду. Пусть так. И пока все так – он у них еще есть. И будет. Непременно будет! Не может быть, чтобы счастье не вернулось в их дом. Когда-нибудь они непременно снова будут вместе.

Ради Маринки он был готов на все. Однако существовало табу, которое он не мог нарушить. Если бы от этого зависело что-то важное – он бы решился переступить черту. Но что это могло изменить?

С родителями Гена теперь почти не виделся. Ему хватало телефонных разговоров с матерью. Впрочем, и их он тоже сократил до минимума. Неприятны ему были эти разговоры. Раз от разу мать все настойчивее подталкивала его к Ольге. Уговаривала признать ее дочь. Просила хотя бы раз прийти взглянуть на ребенка.

Пресечь эти разговоры раз и навсегда он мог только одним способом: рассказать правду об Ольге. Но у него язык не поворачивался. Если бы он сразу не смалодушничал, еще тогда, когда отказался от женитьбы на ней – одно дело. Но тогда ему казалось, что старики не переживут позора. Думал, что жалеет их. Теперь же проблема усложнилась тысячекратно. По материным звонкам Гена понимал, что та все больше привязывается к Юльке, что считает ее своей внучкой. Понимал, что давно пора расставить все точки, но если он не решился сделать этого раньше, когда все было не так запущено – как он решится на это сейчас?! Мать ведь точно не переживет этого. Как минимум свалится с инфарктом.

Только теперь понял, в какое положение поставил Маринку. Его родители все это время видели в ней обманщицу и интриганку, отказывались верить, что Светка – его дочь. Как же он раньше не понимал, что своим молчанием причиняет боль любимой? А теперь все сплелось в такой тугой узел. Но как им все объяснить? Если Ольга дрянь – почему он снова с ней связался? Если Маринка святая – как он мог ее предать?…

Но ведь смог. Ведь предал. И теперь вполне заслуженно слышит от нее:

– Я без тебя смогу. Уже смогла. И ты без меня сможешь.

Ирония судьбы. Когда-то эти же слова он говорил Ольге. Давно, когда отказался на ней жениться. Она никак не желала оставить его в покое, все обещала устроить ему небывалый секс-марафон, уверяла, что без ее ласк он не сможет жить. Он отвечал ей:

– Смогу. Уже могу.

И даже не догадывался, что когда-то эти слова вернутся к нему бумерангом.


* * *

День выдался слякотный, хмурый. Едва выйдя из дверей редакции, Марина натянула на голову капюшон, защищаясь от промозглого ветра с мелким секущим снегом. Капюшон был глубокий, уютный, и она нырнула в него с нескрываемым удовольствием.

Не успели они с Шуриком пройти пяти шагов, как стоящий чуть поодаль внедорожник гукнул резким сигналом, призывая внимание. Русниченко повернулся к спутнице:

– Это Валерка. Я ему ничего не говорил. Но, может, хватит играться? Давай вместе подойдем. Чего мужика мучить?

Марина растерялась. Она бы солгала, если бы стала утверждать, что даже не думала о Чернышеве, не представляла встречу с ним. Думала, представляла. И даже как раз в такой ситуации, когда они выходили бы из редакции, и нечаянно столкнулись с Валеркой нос к носу. Но хотела ли она этой встречи на самом деле?

Говорят: «И хочется, и колется». Правильно говорят. И хотелось Марине, и кололось больно: зачем, к чему? Все равно ничего хорошего из этой встречи не выйдет. Ей надоело без конца выяснять отношения с Кебой, теперь еще нужно будет объяснять Чернышеву, почему она не ответила на то письмо. Ведь все равно ничего не поймет. Если тогда не понял – теперь, спустя столько лет, вообще не вспомнит той своей фразы. А если и вспомнит, посчитает ее полной ерундой.

Но главное не это. Выяснение отношений – чепуха. Куда хуже то, что в душе было тихо и спокойно, если не считать кровавой тоски по мужу.

По Чернышеву же не тосковала ни единая ее клеточка. Когда она поняла, что Русниченко – тот самый Шурик, Валеркин друг – нигде даже не екнуло. Ну друг, ну Валеркин – что с того? Каким образом это может излечить ее от боли?

– Не надо. Пусть все остается, как есть. Иди, он тебя ждет. Завтра увидимся.


Шурик колебался. С одной стороны, понимал ее чувства. Видел ведь, как тяжело переживает развод. С другой… А Валерка как же? Тот ведь столько лет мается!

Впрочем, может, и не мается? Чернышев скрытный, поди догадайся, что в его душе творится? Может, он и сам давным-давно остыл?

Залез в машину, предварительно стряхнув с зонта капли:

– Здорово! Какими судьбами?

– Кто такая? – вместо приветствия поинтересовался Чернышев.

– Сотрудница, вместе работаем, – в душе что-то противно ворохнулось.

– Просто сотрудница? – Валерка усмехнулся. – Ну-ну. Или врешь, или теряешь хватку. Ну да Бог с ней. Я, собственно, вот чего. Квартирка неплохая нарисовалась. Ремонта требует косметического, но продают очень срочно, зато по очень приемлемой цене. Пора бы вам уже и расширяться, а? Я займу, потом рассчитаемся. Что скажешь? Съездим, посмотрим? Люську прихватим, чтобы дважды не мотаться, да?

Предложение интересное, конечно. Сколько можно в гостинке ютиться? С другой стороны – чем расплачиваться?

– Не люблю я в долги влезать. Сам знаешь: берешь чужие ненадолго, а отдавать приходится свои и навсегда.

– Ты так до пенсии в гостинке профилософствуешь. Едем за Люськой. Позвони ей, чтоб готова была. Не люблю ждать.

Русниченко нехотя потянулся за телефоном. Спорить с Чернышевым? Себе дороже. Упрям, как сто чертей. Да и прав, чего там. Если сидеть и не рыпаться – в самом деле, до пенсии просидишь в гостинке. Уж государство-то нынче точно не озаботиться твоими жилищными проблемами. Самому вертеться нужно. Но долг – это так неприятно…


К новому году решили порадовать читателей журнала фирменным календарем – бренд нужно раскручивать, используя любую возможность. Если журнал претендует на скандальность – календарь тоже должен быть непростым.

Маркетологи не придумали ничего интересней, чем сымитировать «Тайную вечерю» силами родного коллектива. Во главе стола восседал хозяин журнала: по рождению араб, по вероисповеданию мусульманин – чем не скандал? Остальные сотрудники изображали свиту. Правда, было их не двенадцать, а четырнадцать. Ну и что? Зато стол похож на настоящий.

Фотографировались целый день. Костюмы шить не пришлось: довольствовались покупкой нескольких отрезов однотонного матового шелка разных цветов. Гримеры при помощи булавок закрепили отрезы на «моделях», маскируя куски ткани под настоящие хитоны. Долго выставляли свет, расставляли на столе глиняные кувшины да кружки, без конца сверяясь с репродукцией Да Винчи. Кроме нескольких вариантов общего фото сняли каждого сотрудника отдельно все в том же историческом «прикиде».

В результате календарь-постер получился очень ярким и действительно скандальным. Кроме него в новогоднем выпуске целый разворот был посвящен сотрудникам журнала. К поздравлениям и пожеланиям от каждого из них прилагался его портрет крупным планом.

Не особо задумываясь, Шурик принес праздничный номер домой – он всегда брал авторский экземпляр, как же без этого? О чем только думал? Ведь знал, что Люська его обязательно пролистает!

Так и есть: пока он смотрел новости, жена добралась до журнала. Аккуратно вытащила календарь, стараясь не порвать мелованную бумагу о скрепки. Только тогда до Русниченко дошло: она же знает Маринку в лицо! Подобрался, приготовившись врать.

Но ничего не произошло: Люся отложила календарик в сторону, даже не прокомментировав. Шурик вздохнул: не узнала! Значит, и Чернышев ничего не узнает.

Однако рассматривая разворот, на котором располагались поздравления народу непосредственно от каждого сотрудника журнала, Люся воскликнула:

– Это же Маринка! Глянь. Это же Маринка!

Русниченко ничего не оставалось, как валять дурака. Впрочем, он вроде и ни при чем. Валеркина Маринка была Казанцева, а его сотрудница – Кеба. Откуда он мог знать, что это та же самая Маринка?

– Ты что, ее знаешь?

– Ну конечно. Это же та самая Маринка, Валеркина!

Ну что ж. Он не виноват. Он никому ничего не говорил, как и просила Марина. А коль уж правда все равно выплыла наружу – значит, судьба. Не отвертеться Маринке от Чернышева. Наверное, так будет лучше для них обоих. Уж Шурик-то знает, как ей одной несладко живется. Даже когда смеется – глаза грустные-грустные, как у раненной собаки. Может, у Валерки получится ее к жизни вернуть? Заодно и сам оживет.

Люся у него вообще баба добрая. А к Чернышеву вообще всю жизнь особенно теплые чувства испытывала. И то сказать – Валерка такой один. Русниченко на себя так не рассчитывал, как на друга. Уж тот если сказал – можно не сомневаться, сделает. А уж если для друга – так и вовсе расстарается. Чего далеко ходить: квартиру им практически подарил. Свои ведь деньги вложил. Мог бы выкупить и продать без спешки по нормальной цене. А он Шурику ее отдал. Русниченко, ясное дело, долг отдаст, куда денется? Пусть ему для этого вся жизнь понадобится. Но каков Чернышев? Шурик его всю жизнь знает, но такого и он не ожидал. Дружба дружбой, но денежки-то врозь, тем более в наше насквозь капиталистическое время. И что, что не последние отдавал? Все равно ведь свои.

И вообще. Чернышев – это Чернышев. Может, Шурик неправ был, что молчал столько времени? Да что там – сволочь он, вот кто! Разлюбил Валерка, или нет – это его дело. А Русниченко обязан был рассказать ему сразу, как только узнал, что Маринка Кеба – это та самая Маринка. Даже если она просила ничего не говорить. В конце концов – кто ему дороже? Маринка или Чернышев? Конечно Валерка!

В душе ворохнулась обида: а Маринка как же?


На горизонте маячил очередной одинокий новый год. Это раньше новый год означал радость и новые надежды. Теперь, стоило Марине увидеть искусственную елку, пусть даже совсем не похожую на Светкину – от боли перехватывало дыхание. Уж третий год пошел, а легче никак не становится.

Хоть бы кавалер какой на горизонте замаячил, что ли. Марине, конечно, никто не нужен, но она так устала от одиночества! Ничего серьезного, но хоть бы в кино кто пригласил. А тут еще новый год этот… Как вспомнишь прошлый – так жить не хочется.

В прошлый раз новый год стал для нее кошмаром. Родители, Светка, и подлая елка. Пусть даже не искусственная – все равно подлая. И осознание того, что уже никогда не будет как прежде. Никогда смена календаря не принесет ей радости. Не будет больше праздников. Будет только проклятое одиночество. И глупо надеяться на судьбу, на принца в белом Мерседесе. Не нужен Марине ни принц, ни тем более Мерседес. А того, кто нужен, она никогда не простит.