Клод Анэ - Арина

– Почему я не послушалась X…? – стонала она. – Он хотел взять меня к себе, давать мне уроки. Я могла бы дебютировать в Художественном театре. Я уже была бы знаменитой…

Еще через час в дурном настроении она заснула на самом краешке кровати. А наутро проснулась в объятиях любовника.

Уже некоторое время Константин замечал, что Арина грустит. Она иногда проводила целые вечера, не разговаривая, не читая, забившись в угол дивана, укутанная пледом. Если он спрашивал ее, в ответ звучало:

– Ничего, не обращай внимания.

В другой раз она говорила:

– У меня неприятности, но тебя они не касаются.

Когда он настаивал, она упорно отказывалась от объяснений, намекая лишь на то, что получила из дома неприятные известия, связанные с материальными трудностями, и затрагивали они только ее. Сопоставляя отрывочные факты, которые удавалось извлечь из ее беглых намеков, и вспоминая о пережитой в Крыму сцене, Константин пытался разгадать эту тщательно скрываемую от него Ариной тайну. В его воображении возникала загадочная и темная история, где главную роль играли деньги.

И однажды вечером он узнал правду. В тот день Арина не открывала рта, была настроена враждебно, проронила несколько таких неприятных слов по адресу Константина, что он, разозлившись, предпочел ужинать в ресторане один. Вернулся он, не задерживаясь. Весь вечер Арина молча читала стихи Пушкина, лежа на диване.

Погасив свет, лежа рядом в тесной кровати, они ждали, когда придет сон. Вдруг Константину послышался подавленный вздох. Он не шевельнулся. Арину явно сотрясала нервная дрожь, которую она напрасно пыталась сдержать. Невыносимое тоскливое чувство овладело им. Больше всего он опасался ночных сцен. Когда он не видел вызывающих глаз и насмешливых губ Арины, когда ощущал рядом свежесть юного тела, воля его оставляла, он делался беспощадным. Но в этот вечер он не смог заснуть. Ожидаемая сцена стала неизбежной. Он обнял девушку и спросил:

– Что с тобой?

– У меня горе, – шепнула она, прижавшись к нему.

Он осыпал ее вопросами, а она отказывалась отвечать.

– Нет, нет, не могу. Если я скажу тебе правду, ты не будешь любить меня; ты меня прогонишь… Это ужасная вещь.

Ее слова потрясли Константина. „Она изменила мне, конечно, – думал он. – В припадке злости, после одной из наших многочисленных ссор, она бросилась кому-нибудь на шею… А теперь ее мучает совесть. Только бы найти мужество выслушать ее исповедь. Дай мне силы, Боже, расстаться с ней и положить конец этим мукам. Хоть бы она заговорила скорее, и я вырву ее из своего сердца".

Раздираемый противоречивыми чувствами, дрожа при мысли, что потеряет Арину, он одновременно хотел было оттянуть решительное объяснение и горел желанием узнать правду. Он пытался успокоить любовницу, заверить ее, что будет снисходительным и что только ложь сделает разрыв неизбежным. Ему удалось наконец убедить ее довериться ему. Но рыдания мешали ей говорить. Ему надо было угадывать слова, задавать наводящие вопросы.

Итак, речь шла о деньгах.

– Как ты думаешь, на какие средства я здесь живу? – спросила Арина.

– Не знаю, – ответил Константин. – Ты не позволяла мне говорить от этом… Наверное, твоя богатая тетя…

– Я не получаю от тети ни копейки, – прервала его Арина.

Последовало длительное молчание. „Еще одно усилие, – с болью в душе думал Константин, – и я узнаю все".

Наконец, короткими фразами, прерываемыми вздохами и слезами, Арина поведала ему о размолвке с отцом и теткой, о прошлом лете, о просьбе, с которой она обратилась к инженеру…

– Пойми меня, – рассказывала Арина, – я могла, ничего не давая взамен, кроме своего тела, приобрести независимость. Цель, которой добивалась, оправдывала все в моих глазах… Я не торговала собой. Если бы я продавалась, то могла бы получить целое состояние… Но мне всего лишь требовалось две сотни рублей в месяц, чтобы учиться в университете. Заметь, что я смогу вернуть одолженную сумму, как только достигну совершеннолетия. А пока с помощью богатого друга я думала обрести свободу…

Мало-помалу все разъяснилось: число свиданий, строго определенное время, которое Арина проводила в пригородном доме, обязательство быть на каникулах дома. Она поняла весь ужас своего положения только в тот день, когда встретила Константина; она хотела бы принадлежать только ему. Но тот, другой, ждал ее дома. Надо было платить долги, соблюдать условия сделки…

Ночной разговор длился уже более двух часов. Арина, продолжая плакать, умоляла Константина не отпускать ее в город на юге или прогнать сейчас же, как она того заслуживает.

Константин похолодел от ужаса. Он задыхался от отвращения. Ему все время приходило на ум слово, которое замирало на губах: „Какая грязь, какая грязь!" Арина воздвигла между ними непроходимую стену. Как он сможет забыть, сжимая ее в объятиях, что она позволяла ласкать себя какому-то больному? Все было кончено между ними… И все-таки душа его переполнялась жалостью. Имеет ли он право судить Арину? Она ошибалась в исходных позициях, но ее сердце не согрешило! Оно оставалось чистым! Доказательство тому – ее слезы. Сделав этот вывод, он почувствовал, что она стала, как ни странно, еще ближе ему, еще дороже – и в то же самое время он больше не мог выносить ее присутствия.

В странном порыве, не владея собой, он прижал Арину к себе, стал ласкать, стремясь облегчить ее горе. Он не мог говорить, лишь шептал: „Бедное дитя! Сердце мое дорогое!" – и оба они впервые плакали в объятиях друг друга до тех пор, пока, изнемогающие от усталости, не заснули на рассвете.

В ночь, последовавшую за исповедью любовницы, Константин, погасив свет, возобновил разговор. Деланно безразличным тоном он спросил Арину:

– Когда ты заключала сделку в прошлом году, ты еще была девушкой?

Арина возмущенно встрепенулась, потом тихо произнесла:

– Нет.

– У тебя в тот момент был любовник?

– Да.

– И этот любовник был первым?

Со злобой в голосе она сказала:

– Оставь меня. Тебя это не касается.

Но Константин, задетый за живое, продолжал с той же внешней холодностью:

– Ты отлично знаешь, что теперь тебе нечего скрывать. И я так устроен, что не могу дальше жить, не зная всей правды. Так этот любовник не был первым?

– Нет, – сказала Арина, – нет.

Константин не шевельнулся. Однако каждое слово Арины ранило его. Он подсчитывал в уме: „Итак, четыре любовника: первый неизвестен, второй состоял при ней до начала драмы, третий тот, кто ссудил ей деньги, четвертый – артист Художественного театра. Плюс те, о ком не знаю, но узнаю пред тем, как с ней расстаться. Ей восемнадцать лет. Она не теряла времени даром, даже сумела заработать на жизнь! Это очаровательная девушка, но это и девка…"

И в тиши ночи, обнимая Арину за гибкую талию, он продолжал беседовать с ней безжизненным голосом, равнодушным тоном. Казалось, он хотел измерить, сколько страдания может вынести. Он сравнивал случай с хирургом, который одержим желанием исследовать трудный случай заболевания и потому сам делает себе опасную операцию, вскрывая собственный организм острым скальпелем.

– Не понимаю, – говорил он, – остается кое-что неясное, но, однако, занимающее меня. Когда ты стала посещать домик в пригороде, ты порвала с предыдущим любовником? Или находила себя вправе возвращаться к нему в тот же день?

– Как ты можешь предположить подобное? – отвечала возмущенно Арина. – Я выходила из того дома больной, возвращалась к тетке как в лихорадке… Ольга укладывала меня в постель, без конца целовала меня…

Маша приносила мне чай. Она плакала, не знаю почему… Прошу тебя, не спрашивай, мне хочется забыть обо всем этом…

Наступило Рождество, а Арина оставалась в Москве. Два дня спустя Константин увидел вскрытую телеграмму, лежавшую на сумочке Арины. Он машинально взял ее и прочел: „Когда вы приедете? Вы пропустили условленную дату".

Арины не было дома. Он смял телеграмму и бросил ее в корзину.

Рождество! Да, конечно, контракт предусматривал, что Арина будет проводить каникулы рядом с тем, кого она называла своим банкиром. И не сдержала обязательства. При мысли, что она могла бы уехать от него, чтобы отправиться в пригородный домик, Константина охватывала ярость.

Он рисовал себе картину: с наступлением сумерек она подходит к дому, тотчас открывается дверь, она входит, снимает с руки часы-браслет, его подарок. „Шесть часов", – произносит она, – Арина не скрывала от него ни одной подробности своих визитов. Константин задыхался от гнева, смешанного с отвращением… Но если он решил порвать с Ариной, зачем удерживает ее в Москве? Поддался ли он чувству жалости к девушке, увидев, что она в отчаянии? Какая странная слабость заставляла его еще и еще продлевать их связь? Он вспомнил, как в неудержимом порыве бросился однажды вечером к баронессе Кортинг. Почему он не остался с этой очаровательной женщиной? Почему вернулся к Арине? Они вместе поехали в Крым, а перед тем в Нью-Йорке, вдали от нее, как он обрадовался, когда дела потребовали его возвращения в Москву! А потом, всю зиму, этот жестокий, безжалостный поединок…

На сей раз чаша страданий была переполнена. Он принял решение. Он мог еще несколько дней побыть с Ариной, но твердо знал, что история с пригородным домиком уже окончательно разведет их жизни. Он начал планировать поездку в Петербург. Он уедет один и больше не вернется… Еще немного терпения на то время, пока покончит с делами, – возможно, всего на несколько недель. Теперь это не так важно, он сумеет выждать. Чего ему отныне опасаться? Арина больше не заставит его страдать.

Новый год они встречали в „Яре". Арина пила шампанское и была весела. На эстраде цыганский хор вел в прерывистом ритме свои удивительные мелодии. Гортанные голоса создавали в воображении картины страстного и чувственного Востока. В полночь Арина обменялась бокалами с Константином.

– С кем будешь ты встречать следующий Новый год? – произнесла она. – И с кем буду встречать его я?.. Не все ли равно, выпьем!

Она выпила свой бокал вина залпом. Они долго сидели в просторном зале, среди праздничной суеты, в грохоте оркестра. Арина, безучастная к тому, что происходило вокруг – к взаимному обмену поцелуями, к рукам, обнимавшим женские талии, – необыкновенно мягко рассказывала истории из чудесной поры детства, о том времени, когда она открывала для себя мир.

Константин, наклонясь к ней, слушал. Когда Арина закончила, он заметил:

– Я предпочел бы встретить тебя в то время. Я бы похитил тебя. Старые мудрые женщины и неопасные, но образованные мужчины воспитывали бы тебя в каком-нибудь тайнике. Они выучили бы тебя танцам, пению, красноречию, поэзии. В течение трех лет они умащивали бы тебя, как Эсфирь, благовониями; и когда ты достигла бы совершенства, они торжественно подвели бы тебя к моему ложу.

Арина бесподобным движением подняла левое плечико и сказала:

– Ты воображаешь, что любил бы меня, будь я иной? Ты был бы первым – какое прекрасное достижение! Но ты бы скоро бросил меня.

Они вышли из ресторана. Ночь была морозной и темной. Они сели в сани и, спрятавшись за огромным возницей в толстом тулупе, лихо понеслись к центру Москвы. Арина прижалась к Константину.

– Я немного пьяна, – сказала она. – В прошлом году в этот день я была в провинции. За праздничным ужином тоже, как и сегодня, выпила слишком много шампанского. Но тогда тебя не было рядом, чтобы следить за мною…

Константин сжал кулаки. Еще раз его охватило болезненное наваждение: узнать, что еще может открыться ему. Он склонился к ней и ласково сказал:

– Шампанское извиняет многое. Если твоя история занимательна, расскажи мне.

– Нет, больше я тебе ничего не скажу, – ответила Арина. – Ты не понимаешь меня и потому ужасно суров.

Не промолвив более ни слова, она вернулись в гостиницу. Нервы Константина снова были напряжены.

Сели пить чай. Константин посадил Арину себе на колени, начал раздевать ее, ласкать, шутя и посмеиваясь. Потом, возвращаясь к тому, что его мучило, попросил:

– Исповедуйся, маленькое чудовище. Ты рассказываешь о себе неподражаемо.

– Бывают моменты: мне кажется, что я схожу с ума… Но безумие невозможно рассказать. Ведь помешанный убежден, что в его словах и действиях есть строгая логика. Мы не знаем скрытых побуждений, которыми он руководствуется. Мы только наблюдаем его поступки и объявляем их беспорядочными; однако они подчиняются этой его внутренней логике, возможно, более тонкой, чем наша, – мы о ней не в состоянии судить…

– О мой маленький философ, – обронил Константин, баюкая Арину и ощущая себя жертвой, ожидающей смертельного удара.

– Как видим, – серьезно продолжала Арина, – наша логика уязвима. Мы обычно действуем строго определенным образом, думая, что способны к одному и не способны к иному. Но – лишний бокал шампанского… И все преображается… Мы отмечали прошлый Новый год в компании молодых людей в ресторане гостиницы „Лондонская". Цыганский хор, как и сегодня, шампанское и та особая, незнакомая тебе атмосфера, речи, которые пьянят больше, чем вино. Было уже за полночь, когда в ресторане появился красавчик доктор Владимир Иванович. Он подошел к нам, сел рядом со мной и, глядя мне в глаза, выпил за Новый год, который, по его словам, „принесет ему счастье". Я поняла, что он имел в виду, и вдруг под влиянием какой-то непонятной силы, ответила ему: „С Новым годом!" Как только он заговорил, я почувствовала, что готова уступить искушению, которое гнала до сих пор, но которое внезапно сделалось неопределенным. В течение двух лет тетя Варя пела доктору дифирамбы, подолгу рассказывая мне о нем. Он казался чуть ли не сверхчеловеком! Среди восемнадцати любовников тетки он занимал исключительное место. Все другие были лишь пророками, предвещавшими приход этого нового мессии. Ее хвалебные речи разожгли наконец мое любопытство: какими уникальными достоинствами обладал Владимир Иванович?