Клод Анэ - Арина

– Ах, Арина, Арина, есть вещи, о которых не говорят вслух. Ты просто маленькая дикарка.

– О! – воскликнула она с подчеркнутой искренностью! – Я ненавижу ложь! Лгать так тяжело! Предпочитаю говорить все так, как приходит в голову. Вы должны были это заметить… Согласитесь, что я не расчетлива, не хитра. Доказательство тому – мое отношение к вам. Или вы упрекаете меня за это?

Он не нашел в себе силы обнять ее и закрыть ей рот поцелуем, как следовало бы поступить в этот момент. У него все еще оставался горький осадок, от которого не так легко было избавиться. Он ограничился несколькими обычными ласковыми успокаивающими заверениями.

– В сущности говоря, – сказал Константин, – ты мне нравишься именно потому, что ты естественна. С этим сопряжены и некоторые неудобства, но приятные моменты все же преобладают. Действительно, ты запросто говоришь такие вещи, сознаться в которых для западной женщины горше смерти. Следует признать, что, когда первое шоковое состояние проходит, эта довольно жестокая откровенность обнаруживает и свои достоинства. Возможно, я даже буду находить в ней некую мазохистскую притягательность.

Позже, возвращаясь около часа ночи пешком с Садовой, Константин, яростно сжимая кулаки, дал волю своему гневу. Он чувствовал себя поруганным, осмеянным этой маленькой девчонкой, напоминающей принцессу на горошине. Она сумела ранить его в самое чувствительное место и каждый день посыпала рану солью, умело растравляя ее. Даже страстному поклоннику откровенности хочется, чтобы любовь, в том числе и физическая, была окутана неким флером иллюзии. Выставить ее в столь жестоком свете – значит прогнать ее. Всегда надо избегать мысли о том, что в объятиях женщины встречаешься с более или менее отчетливыми тенями своих предшественников. Об этом обычно не задумываются морально здоровые люди, по крайней мере те, кто не влюблен безумно. А Константин привязался к Арине, и не только физически. Она имела для него особый вкус молодого аромата и уже созревшего плода, терпкость которого местами оставляла оскомину на языке. Но о любви не могло идти речи. Следовательно, ему легко было забыть и о прошлом Арины.

И вот сам дьявол во плоти молодой девушки беспрестанно напоминал ему именно об этом, вынуждая видеть ее прошлое как бы наяву. Сначала он думал, что это объясняется ее неловкостью, тем отсутствием инстинкта, которое – удивительный факт – так часто встречается у самых умных женщин, виной тому недостатки ее воспитания. Тетка Варвара, ничего не скрывавшая от племянницы, вероятно, ответственна за это, как и вся обстановка русского провинциального города… Достаточно будет обратить на это внимание Арины.

Однако Константин вскоре убедился, что заблуждается. Нет, вовсе не случайно так откровенно говорила о своем прошлом Арина. Угадывался продуманный план, велось наступление, рассчитанное надолго. Безошибочный инстинкт подсказывал ему, что Арина знает его уязвимое место и умело использует это, чтобы верховодить им.

И все-таки нельзя было позволить ей продолжать в том же духе – это могло отравить ему жизнь.

Дойдя до этого места в своих размышлениях, Константин внезапно спохватился. „В конце концов, – подумал он, – зачем я ломаю себе голову? Каждый вечер у меня в объятиях очаровательная и полная молодости девушка, к тому же самый занимательный собеседник из всех, кого-либо мною встреченных. Через месяц-полтора я покину Россию, и мы никогда больше не встретимся. Пусть все идет своим чередом".

Он уговаривал себя, но это были лишь слова, поскольку в глубине его души оставалась горечь яда, который Арина регулярными дозами вливала в него. Его увлекла попытка полнее разобраться в сложившейся ситуации, и он продолжал рассуждать: „Чего ради придаю я столько значения прошлому этой барышни? Может быть, я привязался к ней сильнее, чем думаю? Это было бы изрядной глупостью! Влюбиться в девушку с подозрительным прошлым, скользнувшую в мои объятия без малейшего сопротивления… Она, черт возьми, проделала бы то же самое с любым проезжим молодцем, если бы ей не подвернулся я! Она богата молодостью и умом, но у нее есть недостаток, который со временем сделает ее невыносимой: она злой человек. Она уже знает, как заставить меня страдать, и упражняется в этом. И что из того? Она будет пользоваться своей презренной способностью до тех пор, пока я ей позволяю. А я свободный человек. В тот день, когда у меня наступит пресыщение, я уйду. А теперь только желание победить ее притворную холодность удерживает меня рядом. Только это, и ничто другое".

Он принялся думать о ближайшем будущем. Где он будет через месяц? В Константинополе или Нью-Йорке? Во всяком случае, далеко от Арины Николаевны. Ему надо работать. И где бы он ни был, он встретит других женщин. Жизнь неиссякаема. Что за смехотворная мысль – хоронить себя под темной накидкой маленькой московской студентки!

Константин зашагал быстрее. Он вернулся в гостиницу в хорошем настроении и легко закусил, прежде чем подняться к себе. Когда вошел в спальню, там еще чувствовался слабый, но отчетливый аромат, который он вдыхал несколько часов назад, целуя шею Арины. Постель была в беспорядке. Казалось, дуновение сладострастия исходит от скомканных простынь, еще хранивших тепло их тел. Его пронзило непреодолимое желание сжать Арину в объятиях, сурово выговорить ей, доказать, что он ее господин, что больше не потерпит от нее дерзости. А потом овладеть ею, бесконечно ласкать и провести ночь, целую ночь, обнимая ее… Так и заснуть и проснуться рядом с прижавшимся к нему молодым телом… И быть может, тогда прозвучит еще раз тот незабываемый, жалобный детский голосок, который только однажды раздался у его уха и который он жаждал услышать из уст Арины, не сознаваясь себе в этом, каждый день, как жаждут обещанного чуда, – голосок, произнесший в первый вечер: „Но я вовсе не сопротивляюсь".

Константин долго сидел на кровати. Вдруг он вскочил:

– Боже, я схожу с ума!.. Я докажу тебе, что я свободен, маленькая блудница!

Он подбежал к телефону, назвал номер баронессы Кортинг. Несмотря на поздний час, она еще не ложилась. Константин сообщил своей очаровательной знакомой, что стал немного свободнее, и пригласил ее назавтра поужинать. Баронесса приняла приглашение с нескрываемой радостью.

На следующий день в восемь часов вечера он позвонил Арине и предупредил, что официальный обед, от которого он не может, к его досаде, уклониться, препятствует их встрече, но он рассчитывает на нее завтра в обычное время.

Она ответила спокойно:

– Хорошо, до завтра, – и положила трубку.

Спустя час он ужинал с баронессой Кортинг, которую знал уже несколько лет. Показаться в ее обществе было лестно для мужчины, ибо она была красива той редкостной, безусловной красотой, которая заставляет оборачиваться ей вслед даже уличных мальчишек. Она отличалась добрым характером. Никогда Константин не слышал от нее злого замечания в чей-нибудь адрес. Не была она лишена и тонкости в любовных отношениях, в которых самая безыскусная женщина разбирается лучше и видит дальше мужчины. Кроме того, она возводила Константина на пьедестал и объявляла каждому, кто хотел слушать ее, что он „бесподобен".

Константин был привязан к ней. Она оказалась единственным надежным пристанищем в его бродячей жизни. Однажды он провел с ней зимний месяц в Ницце, в другой раз – часть весны в Париже и, наконец, дважды возобновлял с ней отношения в Москве, куда приезжал по делам.

Он хотел привести ее в ресторан, но она попросила отобедать у нее. С большим удовольствием он вновь погрузился в атмосферу образцового дома, наслаждался прекрасно сервированным и изысканным обедом, с восхищением любовался баронессой, одетой в элегантное домашнее платье с рю де ля Пэ в Париже. Она изумительно приняла Константина, баловала его, удовлетворяла его прихоти, осыпала знаками внимания – словом, как и всегда, курила фимиам его божеству. Она расспрашивала о последних новостях Лондона и Парижа: сама рассказывала о недавних скандалах в Петербурге и Москве. Где он оказался? – подумалось ему. Повсюду и нигде, и уж во всяком случае не в России. Дворецкий баронессы и тот был итальянцем, а на самой хозяйке лежал отблеск западных столиц. Почему же в момент, когда он задал себе этот вопрос, он вдруг подумал о бледненькой девушке на Садовой? Вот уж она-то точно была русской, несмотря на образование, полученное ею на европейский манер. Он постарался прогнать эти мысли.

Баронесса Кортинг, которую близкие звали Ольгой, вновь невольно напомнила ему об Арине, спросив, чем заняты его вечера, ведь его нигде не видно. Он сослался на совещания с деловыми людьми, у которых не находится времени днем. С чисто женской логикой Ольга заметила:

– Ну хорошо, тогда устройте так, чтобы у меня пить чай. Вы знаете, что для вас я всегда свободна и в тот час, который вам подходит.

Он долго оставался у этой любезной женщины, так что уже светлело, когда пустынными улицами он шел к себе в гостиницу. Нервы его успокоились, а дух пребывал в мире. „Да, здесь я нахожу мудрость и безопасность, – говорил он себе, – здесь мне предоставляется возможность „уйти с достоинством", как говорили древние римляне. Ибо, в конечном счете, я попал в зависимость от переменчивого настроения капризной барышни. У меня есть все, а я ищу чего-то нового. Абсурд! Пора кончать с приключением на Садовой. Мне предстоит поездка в Киев, она как нельзя вовремя поможет прервать бессмысленную авантюру – иначе это и не назовешь. Надо ускорить отъезд".

Такое решение не помешало ему к семи часам вечера с удивлением обнаружить, как он нервничает от мысли, что Арина может позвонить и отменить их встречу. Он был уверен, что она поступит так единственно в отместку за то, что он отказал ей в свидании накануне. Его тревога оказалась напрасной. Арина не позвонила и в половине девятого с обычной для нее точностью показалась в дверях дома на Садовой.

Он поразился хрупкости, нежности и слабости всего ее существа. Только лоб и глаза излучали силу. И вдруг он ощутил новое, еще не испытанное им чувство жалости к ней. Он видел, что она всего лишь маленькая девочка, пустившаяся в одиночку в опасное плавание по жизни. Она будет раздавлена, как песчинка, подобно многим, не уступавшим ей в силе, кто мужественно, с гордо поднятой головой, бросал вызов буре. И вот на одном из поворотов судьбы она столкнулась с каменной скалой – с ним, Константином-Михаилом. На короткое мгновение он ясно представил себе ее будущее. „Эта история плохо кончится для тебя, дитя мое, – думал он. – Что бы ты ни замышляла, ты полюбишь меня, а я в один прекрасный день уеду в Нью-Йорк или Шанхай, оставив тебя одну в этом людском море, именуемом Россией".

Его охватило невыразимое волнение. Он мысленно простил Арине ее смутное прошлое. У нее, такой молодой, тоже были идеалы, и, не достигнув их, она заставляла расплачиваться за свои заблуждения тех, кого встречала на своем пути.

Он взял девушку под руку, прижал к себе и повел в гостиницу. Весь вечер он являл собой воплощенную ласку и веселье. Настроение любовника не укрылось от Арины. Она отдалась неотразимому потоку нежности, которую источало сердце Константина. Впервые забыв, что играет роль, она бросалась к нему в объятия, прижималась, а когда они покинули постель, принялась рассказывать о безумных шалостях своего детства, в которых ничто не могло ранить душу Константина.

Но та встреча оказалась коротким интермеццо. Спустя несколько дней возобновилась скрытная, беспощадная борьба. Однажды вечером, когда Арина испытывала недомогание, она принялась рассуждать об их отношениях. Она благодарила Константина за то, что он так ясно и предусмотрительно определил их характер еще до того, как они возникли.

– Я узнаю в этом ум и опыт моего друга. Благодаря вам между нами все так ясно, нет места никакой двусмысленности. В итоге и я, и вы свободны. Мы заключили временное соглашение в поисках удовольствия. Не скрываю: вы сумели дать его мне.

– А это уже много, – прервал ее Константин. – Тебе знакомы стихи де Виньи:

„…Она удовольствие любит,

Но мужчина груб, берет его, не умея дать"?[2]

– Я не знаю стихов, – продолжала она, – но, как говорится, знаю текст (Константин тут же горько пожалел, что стал цитировать поэта). Да и наши беседы далеко не последнее украшение нашей связи. Обычно мужчины ведут себя как болваны. Как только от них добьешься того, что требовалось, они замолкают…

Константина внутренне передернуло. Но как остановить Арину? Он пытался сменить тему, но Арина с железной логикой вернулась к тому же:

– Поскольку мы свободны, мы имеем право делать все, что нам нравится. Вы можете завести любовницу („так-так, она узнала о моей связи", – подумал Константин)… а я любовника. И это не будет изменой или обманом, ибо мы не любим друг друга и заранее предупреждены обо всем.

– Ну уж нет! Я не потерплю дележа! – воскликнул Константин, когда разговор коснулся почвы, на которой можно дать волю чувствам. – Нет, сто раз нет! Пока ты со мной, ты не можешь принадлежать никому другому. Заруби себе на носу.