Труда Тейлор - Аристократ и куртизанка

— Обязательно промойте, — сказала Мадлен.

Никак не отреагировав на это предписание, он продолжал:

— Я так хочу вас, что не могу заснуть ночью.

Она подняла глаза и тут же пожалела об этом. Он был так печален и так искренен!

— Я не изменю своего решения, не стану вашей любовницей, — услышала она свой голос.

Люк вздохнул и нежно провел ладонями вверх и вниз по ее рукам.

— Тогда выходите за меня замуж.

— Замуж! — Ее душа устремилась к небесам, но тут же камнем упала на землю. — Теперь вы затеяли игру со мной?

— Нет. — Люк выглядел очень серьезным. — Даже если бы вы позволили, я не мог бы просто переспать с вами. Я слишком уважаю семейство Лемуа.

— Не говорите глупости! — отчетливо произнесла она, отстраняясь. — Граф не может жениться на такой женщине, как я.

Он насмешливо хмыкнул, следуя глазами за Мадлен, пока она убирала корзинку на место.

— По указу нашего правительства я больше не граф.

Она пожала плечами.

— Одна Ассамблея отменила титулы, другая может их восстановить…

— Вполне возможно, — ответил он с надменным безразличием. — В любом случае это ничего для меня не значит. Я всегда поступал так, как было угодно мне.

Мадлен улыбнулась этому пароксизму былого высокомерия. Наконец-то оно перестало ее раздражать. Когда она попыталась вернуться к своему занятию у стола, Люк схватил ее за руку.

— Я попросил вас стать моей женой, Мадлен, — сказал он, — и наименьшее, чего я могу ожидать, — это учтивый ответ. Вас влечет ко мне, вы знаете, что это так.

Она строптиво вырвала руку и отвернулась, чтобы он не увидел нерешительности на ее лице.

— Есть вещи гораздо более важные, чем влечение. Пора вам понять, что невозможно получить все, чего хочешь!

Люк тихо подошел и стал у нее за спиной. Он не касался ее, но Мадлен ощущала его близость каждой клеточкой своего тела.

— Посмотрите на меня, Мадлен, — приказал он.

Она повиновалась и была потрясена силой страсти, отразившейся на его лице.

Когда он прикоснулся к ней, Мадлен не отпрянула. Тогда он поцеловал ее так нежно, что она готова была умереть от любви. Будь Люк груб и настойчив, она оттолкнула бы его, но сладость его поцелуев покоряла, создавала иллюзию безопасности и покоя. Ее руки медленно обвились вокруг его шеи и погрузились в темные кудри на затылке. Мадлен знала, что должна остановиться, но у нее не хватало воли.

Люк умел возбудить женщину. Он знал все тонкие приемы обольщения, но сейчас, когда Мадлен так доверчиво покоилась в его объятиях, забыл их все. Вкус ее губ, податливость тела пьянили его, и соблазненным оказался он — забыв обо всем на свете, он прижимал Мадлен к себе, как всякий мужчина прижимает к себе женщину в минуты вожделения.

Когда он почувствовал, что Мадлен начинает сопротивляться, ему потребовалась вся сила воли, чтобы разжать руки. Мадлен понятия не имела, чего ему это стоило, — она видела только все понимающую улыбку на его лице.

— Мой ответ прежний: нет, — сказала она, лишь внешне оставаясь спокойной.

— Нет? — повторил он, не веря своим ушам. — Клянусь всеми святыми! Вы единственная женщина, которой я сделал такое предложение! Что ж, я не принимаю вашего «нет»! По крайней мере, сейчас. Можете вы оказать мне любезность и обдумать мое предложение в течение нескольких дней? — Не желая продолжать спор, он направился к двери. У выхода задержался. — Подумайте об этом, — повторил он. — И когда будете думать, учтите, что ни к какому другому мужчине вы не будете чувствовать того же, что ко мне!

Несколько дней после этого Мадлен провела в размышлениях. Бесполезно было бы отрицать взаимное влечение их друг к другу, но она не находила, что этого достаточно.

Существовало еще много «если бы». Если бы эти мысли появились у нее впервые… Если бы он по-настоящему любил ее… Если бы они принадлежали к одному классу… Если бы она была достаточно легкомысленной, чтобы принять то, что он предлагал, не думая о будущем… Но она не могла. Он женится лишь для того, чтобы лечь с ней в постель, а когда новизна ощущений пройдет, возненавидит ее. Этого она не вынесет.

На следующей неделе Лемуа-старший повез в Ванн картофель на продажу. На этот раз его сопровождали сыновья и Люк, который пренебрег советами окружающих поостеречься и объявил себя достаточно окрепшим, чтобы ехать на Шарлемане. Хотя снега давно уже не было, но держались морозы, и лужи оставались подо льдом на изрытой колеями дороге. Мадлен проводила их на рассвете и осталась хлопотать на ферме. Поездка оказалась удачной: картофель был продан до последнего мешка, и за более чем приличную цену. Лемуа решили отпраздновать это событие, но Люк не разделил их веселья. Он отказался от стакана кальвадоса и отправился в конюшню почистить Шарлеманя и пони. Ги он довольно резко заявил, что справится сам, — ему хотелось побыть в одиночестве.

Когда Мадлен спросила мужчин о причине столь мрачного настроения Люка, Леон достал из кармана сложенный листок бумаги и протянул ей.

— Вот это расклеено по всему Ванну. Мадлен, развернув, взглянула на листок; через ее плечо в него же посмотрела и тетушка. На листе была нарисована голова короля. Голову держали за волосы, и с обрубленной шеи капала кровь. Ниже значилось, что ci-devant[18] король Франции Людовик XVI был казнен двадцать первого числа сего месяца, в четверть одиннадцатого утра. Данное деяние, говорилось там же, свидетельствует о величии Национального Конвента и делает его достойным доверия французов.

Мадлен ощутила тошноту. Она никогда не встречалась лично с Людовиком, но могла представить себе, что, сейчас чувствует Люк.

— Это — убийство, — напряженным голосом произнесла тетушка, и ее муж согласно кивнул. — О, бедный Люк!.. Кажется, он был знаком с королем…

— Был, — подтвердила Мадлен. — Для него это личная потеря.

Леон пожал плечами.

— Нам-то какое дело до этого?

— До такого злодейства должно быть дело всем, — возразила мать. — Король был таким же человеком, как любой другой, и мне жаль его жену.

Люк зашел в дом — и то лишь затем, чтобы сказать, что не голоден и хочет прогуляться.

— Живот заболел? — бросил Леон.

Люк развернулся к нему. У него на скулах играли желваки, а темные глаза сверкали. Лемуа-старший поспешил вмешаться. Он не вырастил бы двух сыновей, если бы не умел распознавать назревающую драку.

— Попридержи язык! — бросил он Леону, а потом, обращаясь к Люку, добавил: — Прогуляйся, парень. Для тебя оставят еду на случай, если потом проголодаешься.

Взяв свой плащ, Люк вышел, и Мадлен с трудом удалось сдержаться, чтобы не последовать за ним. Все ее существо кричало: «Иди и помоги ему, как можешь!» — но место ее было на кухне, и помогать она должна была своей тетушке. Она механически поглощала пищу, однако и на ее аппетит сильно повлияли как мерзкая карикатура, так и беспокойство за Люка. Едва поев, она, с благословения тетушки, отправилась искать его.

И нашла там, где и ожидала, — у реки. Люк стоял, прислонившись к стволу могучего старого дуба, неподвижно глядя на серовато-бурую воду, струящуюся меж обомшелых камней. Весь его вид выражал беспредельное одиночество.

Мадлен почувствовала к нему прилив любви и нежности такой силы, что ей стало трудно дышать. Она поняла, что будет любить его до своего смертного часа. Как все странно: когда-то она не выносила даже его присутствия, а сейчас сделала бы что угодно, лишь бы облегчить его боль…

Она медленно пошла к нему, утопая ногами в темной опавшей листве. Шорох листьев оповестил Люка о чьем-то приближении, и он обернулся, но при виде Мадлен глаза его не оживились.

— Здесь слишком холодно. Возвращайтесь в дом, — безапелляционно заявил он.

Она помедлила в неуверенности.

— Я подумала: может быть, вам сейчас нужен друг?.. Но если хотите еще побыть в одиночестве — я уйду.

— Кажется, я имел вдоволь одиночества. — С грустной улыбкой он протянул руки, и она молча пришла в его объятия.

— Вы очень любили его? — спросила Мадлен.

— Людовика? — Она услышала его тихий вздох. — Я недостаточно хорошо знал нашего короля, но в тот день, когда мы покидали Париж… — Он пожал плечами. — Несмотря ни на что, он сохранял спокойное достоинство, и ему было больно, что так обращаются с ним его подданные. Именно это и побудило меня предложить свою поддержку и свою шпагу, если понадобится. При всех своих ошибках Людовик был хорошим человеком и неравнодушным. Он не заслужил такой смерти. Это убийство ляжет пятном позора на всю нацию!

— Теперь конец всем надеждам на восстановление монархии. — Отчасти Мадлен была рада этому: если бы возникла новая оппозиция, Люк непременно примкнул бы к ней.

— Ничего не закончилось, — ответил он со спокойной решимостью. — Те из нас, кто обещал поддержку Людовику, теперь выступят за его сына.

— Значит, вы снова будете сражаться? Он упрямо выпятил вперед подбородок.

— Надеюсь!.. Наши революционеры уже преступили все границы…

— О, Люк!.. — Мадлен была искренне расстроена.

— Не волнуйся, Мади, — сказал он потеплевшим голосом, — бои не дойдут до этих мест…

— Я боюсь не за себя, — резко ответила она.

— Значит, за меня? — Не дождавшись ответа, он продолжал: — Ты так никогда и не согласишься признать, что чувствуешь ко мне?

— Люк, я…

Он захватил рот Мадлен своими теплыми, жаждущими губами и целовал ее до тех пор, пока у нее не закружилась голова. И еще она почувствовала, что у нее начинают подкашиваться ноги. Но тут Люк еще теснее прижал ее к себе.

— О, Мади! — простонал он. — Если ли бы вы только знали, как нужны мне.

«Нужны мне» не значит «Люблю вас», но сейчас, в его объятиях, и первое показалось ей достаточным.

— Вы пойдете за меня, Мади? — спросил он снова, и на этот раз она могла дать только один ответ:

— Да.

На следующей неделе Люк получил еще одну печальную весть. Арман Тюфен, маркиз де ла Рюэри, скончался в замке своего друга в северной Бретани. Провал предприятия и последовавшие лишения подействовали на него так же, как и на Люка, но маркиз не сумел справиться со столь жестоким испытанием. Республиканские солдаты обнаружили еще теплое тело, обезглавили его и выставили голову на пике у ворот замка.

Люк встретил новость с каменным лицом.

— Арман был достойным человеком, — только и было сказано.

Он никак не показал своего горя, однако Мадлен знала, что чувствует Люк себя ужасно. Он не стал бы плакать в открытую: воспитание не позволяло ему подобного проявления слабости, зато ей ничто не помешало убежать в свою комнату и плакать за него.

Родственники Мадлен восприняли сообщение о предполагаемом ее замужестве довольно неоднозначно. Люку пришлось официально испрашивать у Лемуа-старшего разрешения на брак, хотя сам старик считал это уже fait accompli[19]. Они с женой любили Люка и даже восхищались им, но не могли не испытывать сомнений относительно последствий такого неравного брака.

Свадьбу решили справлять с соблюдением всего обряда. Правда, здесь возникали кое-какие трудности, которые следовало обойти. Поскольку приходский священник присягнул светской власти, то для совершения церемонии он не подходил. Если бы он обвенчал Мадлен, в глазах церкви это не было бы настоящим браком. И все же проблему можно было решить. Священник, служивший рождественскую мессу, по-прежнему скрывался в их краях, и тетушка была уверена, что сможет договориться с ним о совершении обряда. К сожалению, ради сохранения тайны свадьбу планировали проводить при малом стечении народа. Это вполне устраивало Люка, не имевшего здесь друзей, которых он хотел бы пригласить, а также заинтересованного в неразглашении своего имени. Мадлен понимала это, и все же не могла избавиться от мысли, что он стыдится ее.

— Да он ведь предложил тебе выйти за него замуж! — урезонивала ее тетушка. — Сама подумай, как сильно он должен любить, чтобы сделать это!..

Мадлен хотела надеяться, что это сущая правда. Временами Люк был так нежен и заботлив, что она почти верила в его любовь, и все же он никогда не произносил этого слова.

— В прежние времена это был бы неслыханный брак, — продолжала тетушка. — Пусть твой избранник потерял дом и титул — все равно он стоит гораздо выше нас, и, вероятно, он гораздо богаче, чем мы даже можем представить…

До этого момента Мадлен не задумывалась над финансовым положением Люка. Она знала, что у него есть деньги на фураж для лошадей, да и себе он не отказывал в разных мелочах. Разумеется, он должен был получать доход от своего парижского дома и от земли в Нормандии, но ясно, что этих средств не хватало для того, чтобы отстроить поместье, иначе он бы не жил на ферме. Тем не менее, она полагала, что их ожидает достаточно обеспеченное будущее.