Когда наступила кульминация, он закрыл глаза и забыл обо всем на свете. Мадлен, ее вкус и запах… Только она ему желанна. Ни с одной женщиной он не достигал таких чувственных высот. И в этот миг железные оковы были разорваны, и его огненная лава, оросив девственное лоно Мадлен, устремилась вглубь.

Глава десятая

Когда Мадлен проснулась, тонкий солнечный луч, просочившись сквозь тяжелые шторы, лег золотистой полосой поперек кровати. Она чувствовала себя отдохнувшей, наполненной ощущениями блаженства и радости бытия. Но стоило вспомнить вчерашний вечер, как смешанное чувство обиды и вины поглотило ее, подобно ненастной туче. Люк был холодно-безжалостен, когда признавал причину своей женитьбы, но и она внесла свой вклад в ссору. Как могла она позволить сомнениям и неуверенности довести ее до скандала?

Она повернула голову к Люку и не знала, радоваться или огорчаться, обнаружив, что его уже нет. Когда он начал заниматься с ней любовью, она испугалась его грубости, но потом он стал таким нежным и осторожным, что Мадлен едва не поверила в искренность его чувств. Она испытала божественное наслаждение и совсем немного боли. Все это оказалось гораздо приятнее, чем выходило по рассказам тетушки, и Мадлен понимала, что многое здесь зависело от опыта Люка.

— Я люблю тебя! — хотелось ей закричать, когда он в изнеможении обмяк на ней, но Мадлен оставила эти слова надежно запертыми в своем сердце.

Они не разговаривали и даже не прикасались друг к другу потом, а просто заснули вместе, изможденные близостью и предшествовавшей ей ссорой. Теперь он ушел, и только вмятина на подушке говорила ей о том, что все это было не сном.

Что она скажет ему? Что будет делать? Мадлен прикусила губу, чтобы не расплакаться. В холодном свете дня ее вчерашние поступки выглядели детскими, обвинения — несправедливыми. Достаточно знать его гордость, не говоря уже обо всем остальном, чтобы не подозревать Люка в таких меркантильных побуждениях. Задним числом она смогла честно признать, что пыталась оттолкнуть его, обидеть, разозлить — все что угодно, лишь бы отдалить минуту близости, минуту, когда он поймет, что она ничем не отличается от любой другой женщины.

Близость не принесла ей разочарования. А Люку? Она всем сердцем обожала его, но супружеская жизнь требует большего. Она требует доверия и взаимного уважения. Не хочет ли она невозможного, ожидая от Люка чего-то еще, помимо испепеляющей страсти? Он никогда не подавал виду, что любит ее, никогда не шептал слов любви, и это был ее выбор — пренебречь недостающим. Она слишком сильно любила и желала его. Теперь ее гордость разбита вдребезги, и она замужем за человеком, который видит в ней только наложницу.

Мадлен прикусила губу, глядя в балки потолка. Может ли она возбудить в нем любовь? Не утратила ли шансы на это, произнеся вчерашние обвинения? Почти час лежала Мадлен в постели, не желая встречаться с ним, боясь его гнева, его холодности. В тот момент, когда она решила, что не может долее откладывать встречу, раздался стук в дверь. Служанка попросила разрешения войти и внесла поднос с легким завтраком.

— Хозяин встал и хочет поговорить с вами, — сказала женщина. — Поторопитесь, а то он, похоже, уже устал ждать.

Мадлен быстро проглотила завтрак и, одевшись, потратила невероятное количество времени на сооружение прически. Прошло около часа, прежде чем она наконец спустилась к Люку.

Когда Мадлен вошла в гостиную, он что-то писал у старинного письменного стола. Она не могла отвести глаз от чеканного профиля в лучах света, льющегося из большого окна.

Только гордость остановила ее, готовую броситься к нему и признаться в своей любви Ей вдруг показалось невероятной глупостью обижаться на него. Она могла бы отдать ему весь мир, лишь бы он был счастлив.

Глубоко вздохнув, Мадлен прошла вперед и остановилась перед столом.

— Вы хотели меня видеть? — спросила она, изображая спокойствие, которого в душе не было.

Люк вздрогнул — очевидно, он не слышал ее шагов. Какое-то мгновение он молча смотрел на нее, потом вздохнул. В его пугающе безразличном взгляде не было ни искры тепла.

— Я сделал несколько распоряжений, которые должен обсудить с вами. Во-первых, я обеспечил вам возможность перевести свои деньги в Ванн. — Он подвинул Мадлен кусок пергамента. — Детали изложены здесь. Во-вторых, в течение нескольких недель прибудут мои лошади. Я перевел их от Мориса в Ренн. На случай, если возникнет необходимость воспользоваться ими, я поручил Лебруну нанять человека в конюшню.

Мадлен сглотнула.

— Люк, мне не нужны деньги. У меня еще осталось немного, а потребности мои невелики. Что же до конюшни — она меня вовсе не интересует…

— Вы хозяйка здесь, Мадлен! — отрезал он, поднимаясь из-за стола. — Вам придется принять на себя некоторую власть.

— Не вижу в том нужды, — ответила она, забывая все свои благие намерения. — До последнего момента вы ни в чем не советовались со мной! А посему смею предположить, что я приобретена для согревания вашей постели.

Люк тяжело вздохнул и отвернулся к окну. Когда он снова посмотрел на нее, Мадлен увидела, что он страдает не меньше ее.

— Я полагаю, нам следует на время расстаться, — сказал он безжизненным голосом и устало потер лоб. — Кажется, я не способен мыслить логически, находясь рядом с вами. Сегодня я уезжаю.

Только теперь Мадлен заметила, что он одет для верховой езды: в кожаные брюки и высокие сапоги. На спинке одного из стульев висел дорожный плащ. У нее в животе образовалась сосущая пустота, и Мадлен готова была молить о прощении, но сдержалась. Люк уезжает? Что ж, хорошо! Своим поступком он лишь продемонстрирует, как мало она для него значит.

— О, — выдавила она с притворным безразличием, — позволено ли мне будет узнать, куда?

У него закаменел подбородок.

— Жорж Кадудаль и его друзья едут на юг, сражаться в вандейской армии. Ваш брат, Ренар, решил присоединиться к ним, и я — тоже. Я верю, что армия, несущая гордое имя королевской и католической, имеет все шансы освободить от республиканцев и Вандею, и Мен. — Он пожал плечами. — Как знать, может быть, осуществятся и планы маркиза де ла Рюэри о марше на Париж. Это во многом зависит от таких людей, как я.

Сердце Мадлен упало при этих словах. Она хотела сказать Люку, что раскаивается в том, как вела себя с ним, но вместо этого поинтересовалась:

— И когда же вы приняли такое решение?

— Когда принял — не имеет значения, важна цель. Итак, нам нужно на какое-то время расстаться. Может быть, когда я вернусь…

Горечь и страх за него подступили к горлу Мадлен, и от этого слова получились более резкими, чем она хотела.

— Вы можете не найти меня здесь, когда вернетесь! Вам нужен был этот дом — оставьте его себе! Мне будет гораздо лучше на ферме.

Едва не плача, она пошла к выходу, но он обогнал ее и загородил собою дверь.

— Вы моя жена, Мадлен! — отрывисто произнес он, сверкая глазами. — Если вас не будет здесь, когда я вернусь, значит, я приеду за вами. Вы теперь моя, и ваше место — здесь, дома. Далее, если вы позволите себе хоть взглянуть на другого мужчину…

Ей показалось, что он сейчас ударит ее. Вместо этого Люк отступил в сторону, хотя сам воздух вокруг него звенел от напряжения.

— Относительно последнего можете не волноваться, — холодно заявила она, берясь за дверную ручку. — Мужчин с меня довольно!

— Мадлен! — снова остановил он ее, но она не повернула голову. Его голос был холоден, как сталь. — Вам следует знать еще одну вещь. В течение более чем года я превращал Шаторанж в деньги и вкладывал их различным образом в этих местах и на Гернси. Кроме того, я продал свой парижский дом, что составило приличную сумму. Начиная борьбу с Республикой, я понимал, что может случиться с моей недвижимостью. Поверьте, я мог бы купить три таких поместья, как это. У меня не было необходимости жениться на крестьянке, не понимающей, в чем ее выгода!

Крестьянке! Это слово прозвучало в ее мозгу громче всех остальных. Мадлен ничего не ответила: попытайся она открыть рот, как, разрыдавшись, упала бы к его ногам. Она просто закрыла за собою дверь и с царственной осанкой прошла к лестнице. Люк никогда не узнает, сколько боли причинил ей его отъезд.

Мадлен стояла у окна в галерее и смотрела, как он скачет прочь. Никогда в жизни не чувствовала она себя такой одинокой и несчастной — даже после смерти Филиппа. Ее сознание затмевал страшный факт: Люк женился на ней потому, что она не хотела никак иначе отдаться ему. А, вкусив ее, тут же ретировался. Очевидно, брачная ночь разочаровала его. А чего можно было ожидать, если уплаченная цена оказалась столь высока?

Примерно неделю спустя после свадьбы в Кершолен заглянул Леон. Оказалось, что какой-то его друг в Ванне видел, как Люк уезжал с Кадудалем, и кузен приехал проверить, правда ли это. Услышав подтверждение, он разразился такой гневной тирадой против Люка, что Мадлен вопреки собственным намерениям вступилась за мужа. И, только защищая Люка, она сумела лучше понять мотивы его поведения. Он не вынес ее холодности. Да и ссора в брачную ночь целиком на ее совести.

Когда на следующий день приехала тетушка, Мадлен, выслушав ее, во многом с ней согласилась. Люк был не прав, что уехал, не помирившись, сказала пожилая и много повидавшая женщина, но вряд ли ваша семейная жизнь погибла безвозвратно. Мадлен, должно быть, обидела его, иначе он не реагировал бы так горячо, однако и это в свою очередь было добрым знаком. Даст Бог, он вернется, и уж тогда дело Мадлен показать, что она может быть нежной и ласковой женой.

— Это теперь твой дом, — сказала тетушка, обводя взглядом тусклую мебель и гобелены. — Постарайся его благоустроить. По крайней мере, это покажет Люку, что ты намерена обосноваться здесь, а не просто осталась, подчиняясь его приказу. Я знаю, дитя, что ты любишь его. Если не в силах заставить себя сказать это, покажи другим способом. Вы теперь муж и жена в глазах Божьих и нашей церкви, и вам обоим следует постараться.

На следующее утро Мадлен поехала в Ванн, где заказала ткань на новые шторы в гостиную и купила два дорогих персидских ковра на пол. Кроме того, она приобрела уйму глиняных и серебряных подсвечников, тяжелой парчи для диванных подушек и новый гобелен в столовую. Покупки молодая хозяйка оплатила собственными деньгами.

Следующие несколько недель в доме кипела бурная работа. Полы вымыли и натерли заново, стены отскребли, мебель была навощена, а те из гобеленов, что не успели безнадежно истлеть, сняты, выбиты и вычищены. Тетушка и Ги привезли в Кершолен сундуки с парижскими вещами Мадлен, после чего она по-настоящему ощутила его своим домом. Прибыли лошади Люка — их было пять, — а также его сундуки, хранившиеся в Ренне. Не утруждая Лебруна, Мадлен сама наняла молодого человека по имени Жан-Поль для работы в конюшне.

Новости из Вандеи приходили скудные и часто противоречивые. Произошли большие сражения при Сомюре и Нанте, где погиб вождь вандейцев — Катлино. Добровольцы из Бретани участвовали в обеих битвах, и Мадлен не сомневалась, что Люк сыграл там не последнюю роль. Весточка от него умерила бы и ее волнения и боль в сердце, но писем не было.

К концу лета обновление первого этажа было закончено, и Мадлен с увядающим энтузиазмом взялась за спальни. Она не знала, кем себя считать: вдовой или брошенной женой, и начала сомневаться в том, что Люк когда-нибудь вернется и увидит плоды ее трудов.

Только во второй половине октября она, наконец, получила письмо от Люка. Первым чувством было невыразимое облегчение оттого, что он жив. Но оно быстро сменилось диким гневом. В письме Мадлен не нашла ни извинений за долгое молчание, ни слов любви, ни выражений дружбы. Будь там хоть искра тепла, она простила бы все. Но это было ошеломляюще сухое послание, излагающее факты, не несущее в себе ни капли нежности, не говоря уже о любви. После приветов от Ренара, который по-прежнему был с ним, и просьбы передать приветы в Кермостен стояла подпись «Люк» и дата «шестнадцатое октября».

Лишь несколькими неделями позже Мадлен узнала, что письмо писалось накануне решающего и весьма кровопролитного сражения[20] — сражения, в котором вандейцы были жестоко разбиты, а их остатки были вынуждены отступить на север, за Луару. Впрочем, такое уточнение не слишком умерило ее гнев. Муж вполне ясно показал, как мало думает о ней, и несколько раз у Мадлен появлялось желание собрать вещи и вернуться на ферму. Останавливали только слова тетушки… и непослушное сердце, которое все еще любило Люка.


В начале ноября в Кершолене появился Ги, который перед этим встретил в Ванне двух шуанов[21], состоявших в Великой королевской и католической армии.

— Оказывается, Кадудаль все еще с вандейцами, — сообщил он Мадлен. — Скорее всего, и Люк тоже.