Труда Тейлор - Аристократ и куртизанка

— Я не хочу, чтобы ты оставалась здесь, — сказал он однажды вечером, когда Мадлен закончила менять повязки. — Возвращайся… к… Тьери. — Но его пальцы не выпускали ее руку — даже во сне Люк держал ее.

Его слова выражали одно, а действия — другое. Его отношение к ней слишком часто бывало именно таким, и Мадлен уже привыкла к этому.

За другими ранеными ухаживали под руководством врача девушка-крестьянка Бабетт и молодой священник. После того как Люку стало лучше, Мадлен получила возможность помогать им, и она была невероятно подавлена, когда один из раненых — юноша в возрасте не старше Ги — умер. В эти минуты Люк забыл, что должен быть холодным и отстраненным. Невзирая на собственную слабость, он сполз с постели, чтобы обнять жену.

— Я должен был избавить тебя от этого, — хрипло прошептал он ей на ухо. — Тебе, в самом деле, нужно было уйти.

Она ушла бы немедленно — вместе с ним, но ей хватило благоразумия не просить мужа об этом. Его рана заживала, и он считал, что должен продолжить борьбу.

Когда она взглянула на Люка полными слез глазами, он вздохнул.

— Мади, я хочу, чтобы ты ушла, потому что здесь ты подвергаешься опасности.

В ее душе росла надежда. На мгновение он стал так похож на прежнего Люка — человека, который защищал ее и заботился о ней по дороге из Парижа.

— Почему ты не сказал мне этого раньше? Я уже начинала считать тебя неблагодарным негодяем, — сказала она.

Он не ответил на шутку.

— Значит, ты уходишь?

— Через день-другой.

Шестнадцатого июля, ранним утром, Д'Эрвили и другие генералы, включая молодого эмигранта де Сомбрейя, прибывшего с Эльбы лишь за день до этого, повели своих воинов на республиканцев, контролировавших ту часть перешейка, которая соединялась с материком. Из форта раздавались выстрелы пушек, несущие смерть и разрушение. Французы воевали против французов, крестьяне — против крестьян. Абсурдность происходящего захлестнула душу Мадлен, и она готова была возненавидеть Люка за то, что он участвовал в развязывании этой войны. В ее голове не укладывалось, что защита монархии или независимости Бретани требует стольких жертв.

Доктор Орлаж взял ее с собой на стену. Утро было ясным, и им были видны облачка дыма на материке. Некоторое время Мадлен вглядывалась в них с бессильной яростью. Она была удивлена и испугана, когда Люк поднялся к ним. Он натянул на себя извлеченные из седельной сумки штаны и чистую рубашку, которую, впрочем, не удосужился застегнуть.

— Тебе еще не следует вставать, — пожурила она.

— Я ненадолго, — сухо произнес он. — Мне нужно знать, что происходит.

Прикрыв глаза от солнечного света, он всматривался в даль с мрачным выражением лица. Мадлен подумала, уж не сожалеет ли он о происходящем?

— Надеюсь, все это будет стоить жертв, — сказала она.

Она вовсе не хотела вкладывать в эти слова горечь или осуждение. Но лицо у Люка просто окаменело. Глаза сузились. Наладившимся в последние два дня между ними отношениям тут же пришел конец.

— Будет, если мы победим. — Он оперся рукой на парапет. — Если нет… — У него заходил кадык. — Сказать по чести, я не хотел бы это сейчас обсуждать… с тобой…

К вечеру они узнали, что атака отбита противником. Шуаны по непонятной причине не напали на Гоша с тыла, и попытка прорваться через перешеек провалилась. Д'Эрвили получил серьезное ранение, и позже его перевезли на борт английского судна. Роялисты потеряли полторы тысячи человек. Уцелевшие вернулись на полуостров, но понимали, что их прибежище временное.

Вопреки мольбам Мадлен и советам переутомленного доктора, Люк отказался вернуться в лазарет. Он заявил, что достаточно поправился, чтобы исполнять свой долг в форте, и есть другие раненые, гораздо более, чем он, нуждающиеся во врачебной помощи.

Следующие несколько дней Мадлен почти не видела его, ухаживая за ранеными и поддерживая упавших духом людей. Она знала, что муж помогает организовать оборону форта, и волновалась, понимая, как рано он встал и как много взвалил на себя.

Их положение было опасно, поскольку де Пюизе и де Сомбрей увели свои войска дальше на полуостров, оставив Пантьевр в качестве первой линии обороны. Люк все настоятельнее просил жену уйти из форта, но она отказывалась, в конце концов, пообещав, что уйдет до боя, однако только в самый последний момент. Она говорила, что нужна в лазарете, хотя на самом деле надеялась, как можно дольше побыть с мужем. Она не забыла и не вполне простила ему Лондон, но теперь, когда его жизнь подвергалась такой опасности, все остальное отошло на второй план. Она любила Люка и боялась за него, зная, что, если форт падет, оставшиеся в живых защитники будут либо взяты в плен, либо убиты.

Когда Люк пришел в лазарет вечером двадцатого июля, он выглядел таким изможденным, что Мадлен поняла: только решимость удерживает мужа на ногах.

С лицом, не выражавшим никаких чувств, он прислонился здоровым плечом к дверному косяку и наблюдал, как Мадлен перебинтовывает ногу раненого юноши. Зеленая куртка Люка и две верхние пуговицы рубашки были расстегнуты. Встретившись с его затуманенными усталостью глазами, Мадлен почувствовала странный укол в сердце. Вот такой — с небритым подбородком и спутанными волосами — он живо напомнил ей времена, когда просыпался утром в ее постели.

— Тебе надо отдохнуть, Люк, — сказала она, завязывая бинт и укрывая юношу. — Ты выглядишь ужасно.

— И это я слышу от кого? — Он с видимым усилием оттолкнулся от двери. — Сама-то ты сколько часов подряд работаешь здесь?

— Но у меня не удаляли пулю из плеча, — ответила она, подходя к мужу и прикладывая руку к его лбу. Слава Богу, жара не было, хотя на лице блестели капли пота.

Люк устало улыбнулся и посмотрел на доктора, занимающегося очередным раненым.

— Я забираю жену на свою квартиру отдохнуть, — сказал он врачу. — На сегодня она сделала достаточно. — И едва она открыла рот, чтобы возразить, как Люк продолжил, обращаясь уже к ней: — Если ты не нуждаешься в отдыхе, Мади, то в нем нуждаюсь я.

Разве Мадлен могла рассердиться на него? Люк выглядел таким усталым, что она согласилась бы на что угодно, лишь бы он лег в постель. Поэтому она позволила мужу взять себя за руку и перевести через двор в главное здание форта. Он открыл дверь на первом этаже и жестом пригласил ее войти. В маленькой, спартанского вида комнате стояли только стул и узкая койка.

— Нам обоим нужно поспать, — сказал Люк. — Если хочешь, я лягу на полу.

Мадлен посмотрела на грязный, сколоченный из грубых досок пол. Неподходящее место для раненого! А кроме того, она хотела спать рядом с Люком. Она видела, как он борется со слабостью, заставляет измученное тело подчиняться воле и не позволяет себе ничего похожего на жалобу, и ее сердце полнилось любовью к нему.

— В этом нет необходимости. Нам хватит места на кровати, — сказала она, сбрасывая сабо и садясь на одеяло. Было слишком жарко, чтобы укрываться. Тяжелый, душный зной предвещал грозу.

Люк кивнул. Похоже было, что он принял ответ с облегчением, но улыбнуться себе не позволил. Сняв куртку, он сел на край кровати и на мгновение положил голову на руки. Мадлен подавила желание обнять его.

— Люк? — позвала она вместо этого.

— Ммм?..

— Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо, — ответил он, но, нагнувшись, чтобы снять сапоги, застонал от боли.

— Позволь мне, — сказала она, вставая с кровати. — Ты только растревожишь плечо.

Когда сапоги были сняты, она оказалась стоящей на коленях меж его ног. Мадлен подняла голову, посмотрела ему в глаза и тут же пожалела об этом: промелькнувшее в них выражение больно резануло ее.

Люк, слегка улыбнувшись, провел пальцем по нежной линии ее подбородка.

— Ты знаешь, что я не стану навязывать тебе свою близость силой?

— Да.

— Но мне нужно поцеловать тебя. Очень нужно…

И, наклонив голову, он поцеловал Мадлен с такой нежностью, что у нее закружилась голова. Она почувствовала прежний ненасытный голод, снедающий душу, голод, который — она знала — может вызвать только он. Она не была уверена, что готова к близости с ним, готова простить то, как он обращался с ней, но не могла отказать, увидев такую боль в его глазах.

Его надежды на возвращение монархии были разбиты вдребезги, и Мадлен желала утешить его. Кроме того, она не знала, сколько дней или часов отделяет его от смерти. Англия казалась теперь бесконечно далекой, а все происшедшее там — не имеющим к ним никакого отношения. Уезжая тогда от Люка, она чувствовала такую боль и злость! А сейчас не могла поверить, что когда-то почти возненавидела его…

— О, Мади, сколько времени потеряно, — прошептал он, упираясь лбом в ее лоб, и в этом движении выразились и усталость, и мольба о прощении. — Я никогда не считал гордость пороком, но теперь знаю, что это так. — Он хмыкнул. — Здесь англичане правы.

Мадлен не вполне понимала, о чем Люк говорит, но почувствовала в нем небывалое прежде смирение и не смогла остаться к этому равнодушной. Поднявшись на ноги и обвив его шею руками, она поцеловала мужа. Люк на мгновение удивленно напрягся, а потом ответил на поцелуй так, как умел только он. Сейчас весь мир для Мадлен сосредоточился на его прикосновениях, вкусе его рта, теплоте чувств, которые они дарили друг другу…

Прижав жену к себе покрепче, Люк лег с нею на кровать. Болью отозвалась рана, но он не придал этому значения. Он жаждал обнимать Мадлен, погрузиться в ее мягкое тело и навсегда забыть о накатывающем на них обоих ужасе. Какой-то частью сознания он понимал, что близость не решит всех их проблем, что им необходимо поговорить, но сейчас хотел только этого. О, как Мадлен нужна ему!

— Мади! — Ее имя сорвалось приглушенным шепотом с его губ, когда волна чувств поглотила Люка, — чувств, более сильных, чем страсть, и более нежных, чем вожделение.

Почти благоговейно его руки обводили очертания ее тела, ласкали ее, восхищались ею, высвобождали пуговицы и скользили под одежду, чтобы насладиться атласной мягкостью кожи. Они освободили шелковую завесу ее волос от шпилек, чтобы он мог зарыться в них лицом и обонять аромат солнца, которым они были пропитаны и который не заглушил даже запах лазарета.

Он хотел быть очень осторожным, но Мадлен уже вся трепетала от слишком долго сдерживаемой страсти. Она подумала об Эдит и захотела от Люка большего, чем он давал англичанке, большего, чем он давал всем женщинам в своей жизни до женитьбы на ней. Она подстегивала его желания своими, разжигала его страсть своей и, вопреки его намерениям, лишала его самообладания.

— Черт тебя возьми, Мадлен! — прорычал он сквозь сцепленные зубы за мгновение до того, как овладеть ею. — Я чуть не умер без тебя!

На один миг она попыталась задуматься над его словами, но думать уже было невозможно, и она отдалась чувству всепоглощающей любви к нему…

Потом Мадлен задремала. А когда проснулась, то увидела улыбающегося Люка. Он гладил ее по распущенным волосам… Это совершенно не походило на их прежние хищные совокупления — он не разжигал в ней нового приступа страсти, а услаждал и успокаивал усталое тело жены. Он был так нежен! Мадлен почти готова была поверить, что Люк любит ее, и если бы он произнес эти простые слова, произнес искренне, то она простила бы ему все что угодно. Но эти слова так и не прозвучали, и знакомое чувство разочарования вновь настигло ее.

— Завтра ты должна вернуться к Тьери, — сказал Люк хриплым со сна голосом. — Ты и так слишком долго оставалась тут. Гош намерен атаковать, и я не хочу, чтобы ты оказалась здесь в этот момент. Я хочу, чтобы ты пообещала мне уйти, и уйти с рассветом.

— Возможно.

— Обещай мне! — настаивал Люк. Собрав последние силы, он приподнялся на локте и смотрел на нее сверху вниз. — Мадлен! Я хочу твоего слова.

— А если я не дам его?

— Тогда на рассвете я сам оттащу тебя к Тьери.

В словах звучала решимость, и, хотя Мадлен не могла разглядеть его лицо в полумраке, она знала: на нем то же выражение. Перед ней снова был граф, аристократ, не терпящий неповиновения.

— Хорошо, завтра я уйду.

Люк глубоко вздохнул. Потом, сраженный навалившейся усталостью, он крепко заснул, и Мадлен знала, что не станет будить его. Его правая рука обнимала жену, а бледное лицо покоилось в ложбинке у ее шеи. Мадлен слышала гулкое биение его сердца. Неподвижно глядя в оштукатуренный потолок, она пыталась «своими словами» объяснить происходящее между ними.

Сегодня, в момент безудержной страсти, Люк открылся ей более, чем когда-либо прежде. Еще оставались неразрешенные вопросы и неисцеленные скорби, но Мадлен знала, что со дня свадьбы они никогда не были ближе, чем сейчас. Мягкая улыбка тронула ее губы. Она ошибалась, думая, что Люк больше не хочет ее, — на самом деле их страсть не знала границ.