Ольга Михайлова - Аристократия духа

— Было бы уж совсем несправедливо, мисс Рейчел, если бы уродство в человеке ничем не восполнялось и не искупалось. Должен же я иметь хоть что-то, приятное дамам.

— Нос мистера Комптона вдвое больше вашего, но вы о нём и не обмолвились… — проронила несколько досадливо мисс Эбигейл.

Он не понял её.

— Что?

— Нe that has a great nose thinks everybody is speaking of it… Тот, у кого большой нос, думает, что все только об этом и говорят.

Он понял. Усмехнулся.

— Это рассуждение здравое, мисс Эбигейл, но это суждение красавицы, о которой говорят лишь «как она красива»…

Мисс Ренн надоели их препирательства.

— Вы поёте, мистер Кейтон?

Он улыбнулся.

— Меня учили, но не увлекли. Мой учитель пения за неверно взятую ноту лишал меня лакомств за ужином, и я быстро возненавидел — и педагога, и его чёртовы рулады, а закончил тем, что опрокинул на рояль вазу с цветами, правда, не по злобе, но по неосторожности, когда погнался через гостиную за нашим пуделем Бандитом…

На самом деле Энселм петь любил. Однажды брат привёл его в небольшую пещеру в версте от дома. Там, под высокими сводами, странно отдавался, казалось, прыгая по стенам, каждый звук. Льюис неожиданно попросил его спеть церковный псалом — и Энселм сам поразился звучанию своего голоса. С тех пор часто приходил сюда один и всегда пел, надеясь заворожить голосом королеву фей… Но не сумел, Титания не появлялась.

— А дуэт из «Севильского цирюльника» вы знаете? — глаза мисс Ренн горели.

Энселм поднял глаза к небу и развёл руками, давая девице понять, что готов спеть с ней не только Россини, но и всё, что она пожелает, наслаждаясь свободой от проклятой головной боли и воцарившимся в душе покоем. Мисс Энн заиграла, он взял ноты, вступил со второго такта, не заметив, что к ним подошла и мисс Сомервилл.

Но дуэта не получилось. Мисс Ренн на первом же куплете с досадой отбросила ноты и заявила, что он поёт как Орфей, и всем сразу понятно, что у неё ужасный голос! Мисс Ренн лукавила. Её голос был приятен, но он подлинно не шёл ни в какой сравнение с голосом Энселма, чарующим и колдовским. Кейтон покаянно повесил голову, и пообещал в следующий раз сфальшивить.

Все рассмеялись. Мисс Сомервилл, подойдя ближе, спросила, давно ли он пишет стихи? А он их не пишет, пояснил он, просто иногда случайные впечатления, как кремень из кресала, высекают из него поэтические строки.

Энселм присел рядом с Эбигейл.

— Поэзия разлита в жизни как цветовые мазки на холсте, если я в духе, то улавливаю утонченные ароматы, нотную гармонию — и мне хватает. Аромат ваших духов вдохновил меня. Я люблю запах лимона и мяты.

— Лимона в них нет, — насмешливо прокомментировала мисс Рейчел, — там мелисса, вторая нота — магнолия, а третья — ваниль и лавр. — Она состроила насмешливую рожицу. — Будете знать, как демонстрировать преимущество в пении!

Кейтон шутовски развёл руками.

— В прохладной свежести мелиссы, травы нектарной, пчелами любимой,

что снимет головную боль страдальца и успокоит головокружение,

не каждому дано, вдохнув, услышать изнеженную красоту магнолий,

и обитателя сырых лесов тенистых, что ни к чему совсем вдыхать влюблённым,

и аромат таинственного древа, что ворожил, и помогал от сглаза,

и духов чёрных изгонял Аида, — святого лавра, что любил Петрарка…

Альберт говорил мне, мисс Рейчел, о ваших способностях, но я и поверить не мог….

Ему не дали договорить. Мисс Сомервилл и мисс Ренн, восхищенные его экспромтом, изумленно переглянулись.

— Какой у вас талант, мистер Кейтон!

Энселм рассмеялся. Ритмическая речь нравилась ему, он изучал и античное, и современное стихосложение, но ничего талантливого здесь не видел. Он иногда часами претворял свои мысли в гекзаметры.

— А при чём тут ворожба? — Удивленно поинтересовалась Мелани, которая тоже с изумлением смотрела на Энселма.

— Laurus nobilis? Благородный лавр? Древние римляне сжигали сухой лист лавра, мисс Мелани, предварительно написав на нём имя недруга, которого хотели погубить, листья лавра использовались при ворожбе, слыли средством, привлекающим удачу и отгоняющим злые силы, духов подземного царства. Из лавра делали трости, оберегавшие путника от порчи. В Древней Греции и Риме ветки лаврового дерева прибивали над входными дверьми и клали в детские колыбели от сглаза. Считалось, что лавр отклоняет молнию… Кусочек лаврового дерева прикрепляли за ухом, чтобы не опьянеть. Но это пустое суеверие. Я пробовал — всё без толку, — он снова развёл руками как паяц комедии дель-артэ, если выпивал больше двух бутылок — всё равно пьянел…

Девицы рассмеялись.

— А что не к чему вдыхать влюблённым? — всерьез заинтересовалась его экспромтом мисс Хилл.

— Считается, что запах ванили — афродизиак, — пояснил он, заметил, что мисс Сомервилл порозовела, но мисс Мелани с необычайным простодушием спросила, что означает это слово?

Теперь смутился он, но мисс Эбигейл проронила, что объяснит ей это после. Тут раздался стук в дверь — пришли мужчины, Ренн принёс какие-то книги, мистер Остин Роуэн едва войдя, бросил взгляд на девиц, мисс Ренн тепло приветствовала его, но мисс Хилл отвернулась, из чего Кейтон понял, что они так и не помирились после размолвки в парке, но тут вошли Эрнест Сомервилл и Гордон Тиралл, внесли саквояжи. Кейтон не знал, чьи они и кому предназначены, но из разговора понял, что Эрнест Сомервилл завтра уезжает в Лондон, а оттуда — в Кембридж.

— Мы встретили на Ройал-авеню мистера Комптона и мистера Беркли, — пояснил Ренн причину опоздания, — милорд Беркли сказал, что завтра начнет рассылать приглашения. Ну а вы тут как? Не скучали?

— Мистер Кейтон не дал нам такой возможности. Почему вы не сказали, мистер Ренн, что он столь восхитительно поёт? — восторженно закатила глаза мисс Хилл.

Мистер Роуэн поздоровался с ним спокойно и доброжелательно, но при этом бросил на него странный взгляд, в котором было что-то подозрительное, точно Остин тоже недоумевал, не болен ли он? Ренн тоже заметил Кейтона в углу гостиной. К его чести, если дневной разговор и оставил в нём чувство обиды и горечи — оно не проявилось. Он улыбнулся.

— Рад, что ты пришёл. Как самочувствие?

— Меня спасла леди Эмили. Какое-то из её снадобий оказало волшебное действие.

— Ты и вправду выглядишь лучше. Днём ты был так бледен…

— Тётка выразилась ещё откровенней. По её словам, я походил на мертвеца. — Кейтон вспомнил сцену в парке и ему почему-то стало неловко перед Ренном. Зря он обиделся на него, и желая сгладить впечатление, возможно, произведённое его резкостью на Альберта, негромко добавил, — такой боли уже несколько лет не помню. Не пойму, что со мной было, казалось, череп лопнет…

Тут раздался новый стук в дверь и, к удивлению Кейтона, вошёл Джастин Камэрон. Энселм знал, что они знакомы с Ренном и знал, что мистер Камэрон не нравится Альберту. Что привело его в дом? Было заметно, что Ренн отнюдь не пришёл от этого визита в восторг, но приветствовал гостя достаточно любезно.

Поведение мистера Джастина Камэрона, обычно несколько развязное, было теперь безупречным, при этом Кейтон с удивлением заметил, что Джастин несколько робеет, точнее, странно напряжён и скован. Впрочем, ему не пришлось долго наблюдать за приятелем, ибо девицы затеяли игру в кадриль, куда мисс Мелани посадила и его.

Мистер Эрнест Сомервилл ушёл собираться в дорогу, Альберт о чём-то тихо беседовал с мистером Гордоном Тираллом, а Камэрон подсел к мисс Сомервилл, которая устроилась с книгой у камина. За игрой и девичьими шутками Энселм всё же заметил, что мисс Эбигейл чем-то удручена, и слова мистера Джастина Камэрона вызывают у неё почти нескрываемое раздражение, но она пытается быть вежливой. Мистер же Роуэн спокойно сел в кресло напротив рояля и, не принимая участия в игре, с доброжелательной улыбкой смотрел на девиц.

Вскоре мисс Энн Тиралл отошла к дивану, и там вскоре оказался и Альберт. У Кейтона сжалось сердце от новой досады: он сразу угадал значение взглядов этих двоих — безмолвное, но красноречивое. Ренн влюблен. Влюблена и мисс Энн. На миг Кейтону стало горько, но он преодолел искус зависти и досады, с чем невольно помогла ему справиться мисс Хилл. После карточной игры мисс Мелани, хитро глядя на мисс Рейчел, предложила мистеру Кейтону спеть — одному. Он покорился, радуясь возможность отвлечься, и исполнил одну из тех итальянских баллад, сладость мелодики которых говорит слушателю о страстных поцелуях, о неге и любви, даже если он не понимает ни строчки на языке великого Петрарки. Разговоры смолкли. Роуэн смотрел на него с нескрываемым интересом: он не знал, что Энселм столь хорошо поёт. Кейтон сам чувствовал, что сегодня в ударе, голос звучал удивительно, раскрываясь во всей полноте, ему казалось, нет ноты, недоступной ему…

— Какая прелестная любовная песня… — воскликнул мистер Тиралл, едва он закончил.

Остин Роуэн смотрел на Кейтона изумленно.

— Какой голос… Я не знал, что ты так одарён…

Энселм хотел было ответить, не успел.

— Эта песня совсем не любовная, — услышал он и вздрогнул, словно очнулся, с удивлением повернулся с мисс Сомервилл и смерил её недоверчивым и чуть растерянным взглядом.

— Бог мой, мисс Эбигейл, вы и по-итальянски понимаете? И о чём же эта ария?

— Эта песня о маленьком горбуне, певце и музыканте, который тщетно мечтал о любви красавицы и умер от тоски. А на балу, где он играл, ничего о том не знали, и кричали: «Где же наш певец? Пусть он споёт нам о любви…»

Она поняла всё весьма точно, но Кейтону не понравилось это понимание. Он подлинно любил эту трогательную венецианскую канцону, она, как ему казалось, была о нём самом, но чтобы это понимали другие? Он поморщился. Ему показалось, что его публично раздели. Кейтон снова торопливо заиграл и запел, — на сей раз шутовскую французскую песенку о радостях жизни. Она была в одном из куплетов довольно скабрезна, и Энселм целомудренно опустил раблезианский катрен, опасаясь чрезмерно обширных познаний мисс Сомервилл. Вдруг девица и по-французски понимает? Мисс Эбигейл встала и обошла рояль, став там, где сияли свечи в большом напольном канделябре.

Когда он смолк, она неожиданно спросила:

— Но вам ведь не нравится эта музыка, да?

Кейтон с удивлением посмотрел на неё. Что она имела в виду? Да, сам он любил лишь средневековую аскетическую, монастырскую музыку, будоражившую его нервы так же, как страницы некоторых древних латинских книг. Музыку же итальянских опер с их слащавой плебейской прелестью терпеть не мог. Не любил и французские куплеты — песни легкомысленных и пустых людей. С удовольствием вспоминал немногие концерты камерной музыки, где слушал Бетховена. Любил и песни Шуберта. Эта музыка пробирала до мозга костей, оживляла боль, тоску, терзания. Она шла из самых глубин духа и пленяла скорбью, в этой отчаянной и стонущей музыке было нечто, переворачивавшее душу, и когда она, как отходная молитва, на миг умолкала, в мозгу его раздавалось низкое чтение псалмов и звон колокола…

Но об этом он говорить не мог — да и не хотел. Зачем?

Он предпочёл отшутиться.

— Я привередлив, мисс Сомервилл, сегодня мне нравился одно, а завтра другое…

— У нашей Эбигейл тоже извращенный вкус, — кивнула мисс Хилл, — то мотеты и мадригалы Орландо Лассо, то псалмы Бенедетто Марчелло, то оратории Джакомо Кариссими, Николо Жомелли и Никола Порпора, то гимны Франческо Дюранте… Нет, что бы как все…

Кейтон изумленно замер, но быстро опомнился и спел по просьбе мисс Рейчел арию Фигаро, заметив, что мисс Сомервилл смотрит на него внимательно и пристально. Ему почему-то стало тоскливо. Он походя отметил на себе взгляд Роуэна, брошенный исподлобья, почти украдкой. Остин, заметив, что тот смотрит на него, перевел взгляд на мисс Хилл. Сам Кейтон заметил, что на него самого время от времени бросал взгляды и мистер Камэрон — взгляды недоумевающие, пристальные и злые. Энселм уже начал понимать, что привести Камэрона в дом могла только склонность к какой-либо девице — ибо с Ренном он был почти незнаком, и ни разу не заговорил с Тираллом. Судя по тому, что ни одна из девиц не уделяла ему серьёзного внимания — было понятно, на кого бы не было направлено чувство Джастина — оно невзаимно. Но сам Камэрон никого, кроме мисс Сомервилл не видел.

Стало быть… Впрочем, додумать Кейтон не успел — девицы настойчиво требовали от него новых песен.

Между тем происходящее в гостиной Хиллов всерьёз раздражало мистера Камэрона. Он никоим образом никогда и предположить бы не мог, что этот урод Кейтон может сойти за светского человека. Джастин несколько раз обращал внимание на его приятный голос, но полагал, что это не Бог весть какое достоинство. То, что этот уродливый тролль наделён столь божественным даром пения, было для Камэрона неприятным сюрпризом. Не менее досадным обстоятельством оказались способности к языкам, коих он сам был лишен начисто. К тому же, сукин сын, оказывается, не лез за словом в карман, был весьма образован, совсем неглуп и весьма красноречив. При свечах он был похож на Мерлина, во всяком случае, ничего отталкивающего в нём не было.