— Да, князья смолянские тут осели, да и при них люди всякие… Варягов много.

Оказалось, что округа на довольно широком протяжении густо заселена: каждая из небольших речек была усеяна весями. А прибрежная полоса Днепра, включая устье Свинца, считалась «ничьим местом», то есть межой, границей угодий близживущих родов. Сюда эти роды когда-то собирались на игрища, на волостное вече и на торги между собой, вследствие чего это место стало известно как Вечевое Поле. Здесь, на ничейной земле, стояло святилище Велеса и Марены, где сжигали умерших, а по окраинам поля устраивали жальники, где каждый род отдельно хоронил прах своих предков: на границе «своего» света, все равно что на Той Стороне. Но из всех виденных Дивляной мест это могло с наибольшим правом быть названо мостом через огненную реку. Отсюда начиналась прямая дорога по полноводному Днепру до самой полянской земли, уже без порогов, волоков и прочих преград, причем вниз по течению река несла лодьи сама. Сюда же, к Днепру, выходили речные пути как с востока, так и с запада. С запада через Двину в кривичские земли попадали гости с того же Варяжского моря, и отсюда они через верховья Днепра пробирались на реку Олкогу,[21] ведущую в землю булгар, чтобы обменять северные меха или пленных на шелковые ткани, а главное, серебряные шеляги.

Кроме торговцев, тут имелась волоковая дружина, которая обслуживала местный волок — на Сож, довольно длинный, но позволявший попасть к среднему Днепру кратчайшим путем. Тот или иной путь становился более или менее опасным в зависимости от того, как складывались отношения у племен и родов между собой, а также со своими и чужими князьями. И в Свинеческе, как правило, могли дать полезный совет, стоит ли тягать лодьи посуху или предпочесть водный путь, подлиннее, но и подешевле.

И сейчас, как никогда, можно было воочию убедиться, сколько разных людей живет вокруг. Вечевое Поле сплошь было занято станом, причем сразу делалось ясно, что собрались эти люди не на игрище и не на торг, а на войну. Ни женщин, ни скота, ни других товаров — только вооруженные мужчины. Увидев это, Дивляна в полной мере осознала, что вокруг нее не просто так ведутся разговоры о войне, — здесь действительно вот-вот разразится война.

Белотура и Велема Ольгимонт сразу увел к отцу, но Дивляне пришлось опять остаться в стане и узнать новости только тогда, когда они вернулись. Как выяснилось, об Огнедеве здесь знали заранее. По всем волокам и рекам носились слухи о чудесной невесте полянского князя Аскольда, которой приписывалось множество небывалых дел вроде оживления мертвых, исцеления одним взглядом безнадежно больных, прекращения затяжных дождей, губящих урожай, возвращения похищенных детей. Уверяли, что руки у нее по локоть в золоте, а ноги по колено в серебре и так сияют, что можно ослепнуть, потому-то ее и прячут под паволокой. Дескать, только князю Аскольду, нареченному жениху, дозволено смотреть на нее безнаказанно. Весь остаток дня к шатру приносили дары: в основном дичь и рыбу, но ладожане и тому радовались — меньше забот самим. Даже на лицах Витонеговых внуков появилось смутное сомнение: а вдруг их сестра Дивляна — и правда богиня, а они, дурни, за шестнадцать лет не разглядели? Но тем более Велем стремился никому не показывать сестру и запретил ей высовывать нос из шатра.

Только ранним утром, пока строгий брат еще отсыпался после пира, Дивляна решилась выбраться к реке, чтобы умыться. Дружина Белотура и Велема занимала полосу поля вдоль берега, отделенную от Днепра заросшим травой пустырем и невысоким обрывом с небольшой песчаной отмелью внизу. Среди прибрежных ив имелось достаточно уединенное место, где Дивляна могла снять покрывало, не страшась чужих глаз, здесь ее можно было увидеть только с самой реки, но если там появлялся челн, она всегда успевала укрыться среди стволов и веток.

Кто-то вдруг стал спускаться с кромки берега. Дивляна обернулась и хотела крикнуть, чтобы обождали, но осеклась, узнав Белотура.

— Я… сказать хотел, — заговорил Белотур. — Тут… Вчера на пиру говорил с одним смолянским, так он говорит, что у князя Станилы кормилицей была ведунья, Маренина жрица и чародейка, силы огромной. Я и подумал — не она ли тебе в лесу встречалась?

— Та слишком молода, чтобы взрослому мужику кормилицей быть.

— Может, глаза отводила? Красавицей прикидывалась, а на самом деле ей в обед сто лет и голова трясется?

— Может, и так! — Дивляна засмеялась. — Если увижу ее — узнаю.

— Воевода! — На гребне берега появился Битень и замахал руками. — Скорее! Князь Станила плывет! Прямо вон плывет! Вроде мирный с виду, говорят, согласен с Громолюдом разговоры говорить, но кто же его знает!

— Накликали! — охнула Дивляна. Вот только они заговорили о князе Станиле, и он тут как тут, будто с дерева слетел!

Услышав имя князя Станислава, Белотур встрепенулся, взял Дивляну за руку, чтобы увести с берега, но она уклонилась и скользнула за ствол ивы. Развесистая и пышная, та достаточно надежно укрывала от глаз со стороны реки. Белотур подался за ней, хотел что-то сказать, но она сделала повелительное движение, и он покорно промолчал, встал рядом, прикрывая ее собой.

По реке шли лодьи — одна, две, четыре… более десятка. Над берегом уже собралась вся дружина, держа на всякий случай оружие и щиты наготове. Сидевшие в лодье тоже были прикрыты щитами, повешенными по варяжскому обычаю на борт, и налегали на весла. Несколько человек не гребли — видимо, воеводы, которых можно было отличить по дорогим кольчугам и Шлемам козарской или варяжской работы.

У одного из них, одетого в косматую накидку из бурой медведины, из-под которой виднелись железнокольчатые рукава брони, шлема на голове не было. И, едва увидев его, Дивляна охнула, зажала себе рот, а свободной рукой изо всех сил вцепилась в плечо Белотура. Тот удивленно обернулся. А Дивляна едва слышно выдохнула:

— Это он! А вы не верили!

— Что? — Белотур поднял брови, глядя то в ее потрясенное лицо, то на лодью, уходящую вверх по течению, к Громолюдову стану.

— Не верили в дивьего мужика! А это он и есть! Мне не померещилось, это он!

И теперь наконец Белотур ее понял: он и раньше представлял, как выглядит князь Станислав Велебранович, а теперь вновь увидел его своими глазами. От удара клинком по лицу в памятной битве пятилетней давности у того остался длинный продольный шрам, который словно делил лицо на две неравные части. Клинок рассек только кожу, хотя и довольно глубоко, и глаз, к счастью для Станилы, уцелел, но все же у видевших его впервые могло остаться впечатление, что у него «половина лица»! А накидка из медведины, заговоренная и оберегающая от ран в битве, придающая силу зверя, при беглом взгляде укрепляла в мысли, что перед тобой зверь и есть.

— Я его самого и видела! — твердила Дивляна, провожая глазами княжескую лодью, где еще темнела спина в медведине. — Это он! Что же, у кривичей в князьях леший сидит?

— Это не дивий мужик, — сказал Белотур. — Это князь Станила, Станислав Велебранович. И у него не половина тела, просто шрам через правую щеку, от глаза до бороды. Повезло ему, что глаз сохранили боги. Ты не помнишь, я же тебе рассказывал про ту битву?

— Я помню…

И тут с берега прыжками спустился всклокоченный и донельзя взволнованный Велем.

— Вы чего тут застряли? Я уж думал, вас обоих велы в воду утащили! Громолюд отрока прислал — всех зовет к себе на пир и со Станилой говорить! И нас с тобой, и ее, Огнедеву! Идете?

Княжий двор в Свинеческе не мог вместить даже всех воевод и старейшин, поэтому князь Громолюд устраивал пир в полевом стане. Тем не менее Дивляна велела подать дорогую крашеную верхницу с шелковой отделкой, черевьи, продернутые бронзовой проволокой, — их-то будет видно. Велем не пожалел двух дорогих варяжских обручий из чистого серебра и, самолично разогнув пошире, надел их на ноги сестры и снова сжал над щиколотками.

— Что это? К чему? — вопила она, осторожно подрыгивая ногами. — Велько, ты с дерева упал?

— У Огнедевы ноги по колено в серебре, не слыхала, что а, простота чудинская? — рявкнул он. — Все знают! Вот пусть и смотрят! Ноги в серебре? В серебре!

Мужчины тоже надели лучшее платье, и, когда в конце концов поляне и ладожане прибыли к Громолюдову шатру, шествие, окружавшее богиню под паволокой, было нарядно и торжественно — сообразно такому великому событию, как встреча двух враждующих княжеских родов на перекрестке миров.

Стан, где князь Громша принимал воевод, был устроен основательно: большой очаг в длинной яме, над которым можно было повесить сразу несколько больших котлов, был обложен кусками дерна и окружен длинными бревнами, на которых могли усесться сразу многие десятки человек, а сверху покрыт поднятыми на кольях, сшитыми бычьими шкурами, чтобы дождь не заливал огонь и не попадал в пищу. Поблизости стоял просторный шатер самого князя, вмещавший человек десять или больше; сейчас, в хорошую погоду, полог был поднят и закинут наверх, чтобы впустить внутрь побольше света и воздуха. Вокруг раскинулось множество шатров и шалашей собранной дружины, перед княжьим шатром и вокруг очага густо толпились люди — «гостисто народу», как по ладожской привычке сказал Селяня. Многие сидели прямо на земле поодаль — под навесом уж очень дым очага ел глаза. В одном конце длинной очажной ямы пламя облизывало бока трех больших черных котлов, на другом над углями жарилась туша какого-то зверя вроде косули или молодого оленя. Отроки обрезали сверху уже обжаренные куски мяса и на ломтях хлеба подносили гостям князя, сидевшим на бревнах вокруг Воеводы, главы родов, сидели в княжьем шатре, где были навалены во множестве шкуры и разноцветные овчины. Вместо столов им служили положенные наземь разноцветные щиты — то же самое ладожане постоянно видели у варяжских торговых гостей, — иные покрытые вышитыми, из дому принесенными рушниками, по узорам которых местные легко определяли, кто из какого рода. На щитах было подано угощение: хлеб, сыр, сало, кусочки вяленого мяса, печеная рыба. Отроки подливали воеводам в чаши, по большей части рога или простые берестяные туески. Кроме смолян, тут присутствовали и старейшины голядских родов, платившие дань князю Громолюду и обязанные поставлять ему людей в войско. Их легко было отличить по голядским шапкам, украшенным спереди бронзовой проволокой; одни из них свободно общались с соседями, и только несловенский выговор выдавал их иноплеменное происхождение, а другие, не понимающие словенской речи, сидели важно и посматривали вокруг с некоторым пренебрежением.

Дивляна так волновалась, что едва переставляла ноги. Напрасно она уговаривала себя: ей ничего не грозит, кругом свои, Белотур, Велем с братьями, сильная дружина, а злодей Станила даже не увидит ее лица! Но, тем не менее, под паволокой все равно что слепая, оглушенная многоголосием и ощущением великого множества чужих людей вокруг, поначалу она совершенно растерялась.

При ее появлении гул голосов поутих: люди в изумлении разглядывали женщину под паволокой, и многие уже знали, кто она такая. А она даже не знала, какой из голосов, обратившихся к ней с приветствием, принадлежит князю, и на все обращения отвечала учтивым молчаливым кивком. Почетную гостью усадили на что-то низкое и мягкое, похожее на обрубок бревна, покрытый несколькими овчинами, приветствовали, предлагали угощение, но она могла только слегка кивать, не понимая, кто к ней обращается и где он. Хорошо еще, что «богине», существу иномирному, не полагается подавать голос — она бы и не сообразила, что отвечать. Шкуры сползали с неровно обрубленного бревна, и больше всего она боялась завалиться на бок у всех на глазах. Кто-то спрашивал, хочет ли она есть или пить, всем ли она довольна, — ну точь-в-точь как спрашивают ладожскую Лелю, Деву Альдогу, когда она обходит поселение и от имени богини принимает дары! Куда вся бойкость подевалась — Дивляне было беспокойно и неловко. За последнее время она видела, казалось бы, столько чужих людей, что пора бы попривыкнуть; но нет, по мере удаления от Ладоги становилось все тревожнее и тревожнее. Перед ней поставили золоченую чашу с медом, положили свежий хлеб, и она поблагодарила молчаливым кивком, но ни к чему не прикоснулась. Боги лишь принимают дары, но никогда не поедают их на глазах у людей!

Вскоре Дивляна поняла, что ее усадили на самое почетное место — между Громолюдом и Станилой, но она, разобрав по голосам, кто рядом с ней, ощутила себя между двух медведей. Князь Громолюд подал знак к началу пира. Он сидел не на кошме или овчине, как все, а на небольшой скамеечке, украшенной резьбой, и пил из большого рога, окованного узорным серебром козарской работы. На Огнедеву он поглядывал с любопытством, но появление Белотура и Велема с дружиной было для него гораздо важнее. Это был человек лет сорока, среднего роста, но крепкий, с высоким залысым лбом, русой бородой и добродушно прищуренными глазами; впрочем, Белотур знал, что тот просто плохо видит. Внезапное возвращение дочери, которую он уже не чаял увидеть живой, очень его обрадовало, но не отменило главных тревог. Взяв золоченую братину, он, как хозяин, поклонился на все четыре стороны, на каждую плеснул понемногу, потом поднял братину к небесам, прославляя богов.