Далее братина пошла по кругу и каждый из мужчин отпивал глоток, передавая дальше. Отроки стали разносить хлеб и жареных уток, гусей, оленину, запеченную рыбу, сало, репу, кислую капусту в долбленых корытцах, откуда брали горстями кто сколько хотел. Еда была по-походному простая, зато обильная, и приглашенные остались довольны.

После битвы пятилетней давности между Громолюдом и родичами убитого князя Велебрана был заключен мир, поэтому теперь Станила мог сесть с ним за общую трапезу, тем более что они состояли в отдаленном родстве. Но это не значит, что им было нечего делить. И по неприступному виду Станилы было видно, что он ничего не забыл и приехал сюда вовсе не для того, чтобы пить Громолюдов мед. Бронь, как и вчера, он на пир не надел, но вместо нарядных одежд на нем была все та же накидка из бурой медведины, с которой он, видимо, не расставался. Если бы Дивляна могла его разглядеть, то нашла бы, что до приобретения шрама через все лицо он был довольно хорош собой; не так чтобы красавец, но черты лица у него были правильные, а выражение смышленое. Вот именно что — были. Теперь огромный шрам привлекал внимание, не давая рассмотреть все остальное, а лицо хранило замкнутое и настороженное выражение. Лет ему было двадцать с небольшим, но выглядел он на все тридцать. И все замечали, что он то и дело поглядывает на Огнедеву. Видеть можно было только неясную фигуру под покрывалом, иногда край черевика, продернутого бронзовой проволокой, один раз мелькнула рука с несколькими золотыми перстнями… И, хотя смотреть было почти не на что, князь Станила не отводил глаз. Еще по пути сюда он немало слышал об Огнедеве, приехавшей с полуночной стороны и сотворившей по пути немало чудес, и вот ему довелось с ней повстречаться. Он уже знал, что она одолела «молодую Марену», которую он посылал к сторонней голяди и которая вернулась злее медведицы и с раной на плече, и сам мог убедиться, насколько велика сила Огнедевы.

Когда братина два раза обошла полный круг и гости утолили первый голод, князь Громолюд решил, что пришло время для разговора.

— Рад я видеть тебя, Станислав Велебранович, на пиру моем, под кровом моим. У огня моего, преломляющим со мной хлеб и пьющим из братины моей! — начал он. — Так и положено меж нами, ибо одного прадеда мы с тобой правнуки: отец мой, Удача Беривоевич, родился от Вселады Брячимеровны, а сын у Брячимера был Гремиволод-князь, отец Велебрана, твой дед. Братья мы с тобою, Станиславе, и, как братьям, в дружбе и ладу нам жить надлежит. Ты мне, как старшему в роду, дары подносил, я тебя отцовской любовью дарил, да, видно, в досаду то злыдням показалось, корнями нас обвели.[22] Слышал я, будто ты дочь мою, за Радимера Забериславича сговоренную, хочешь женой себе взять, а земли мои захватить и племя мое подчинить, данью обложить. Не может быть такого, говорю, не пойдет брат мой меньший против брата старшего, не нарушит родовой закон. Для того и позвал тебя, чтобы снова мы перед богами в дружбе поклялись и наветы отвергли.

— В дружбе хотел клясться, а полки собрал? — насмешливо ответил Станила. Он не собирался уклоняться от разговора или скрывать свои намерения. Наоборот, в присутствии Огнедевы в нем заиграла гордая удаль, захотелось себя показать. — Не солгали тебе люди. Что же ты: братом меня зовешь, а хочешь с брата дань собирать? Это разве по родовому закону? Родовой закон только старшему роду дозволяет дары принимать за разделение требы, а родовичи один другому дары подносят только взаимные.

— Как младший старшему…

— Какой же я тебе младший, коли мы оба от деда Брячимера на равное число колен отстоим?

— Но годами… — Громолюд даже растерялся, видя, что Станила, почти годящийся ему в сыновья, не признает этого очевидного обстоятельства. За прошедшие пять лет щенок вырос, заматерел, обнаглел и теперь скалил зубы по-волчьи.

— Годами молод, да умом стар! — рассмеялся тот, и при его рассеченном шрамом, будто половинчатом лице смех производил такое жуткое впечатление, что у гостей мороз по коже побежал. — Кто богам угоден, тот и старше. А мне боги открыли, что угоден я им и что суждено мне править и кривичами, и березничами, и лупоглавами, и смолянами, и иными племенами. Против богов идти я не смею. Хотел я волю их миром исполнить: взять женой дочь твою, чтобы после тебя с нею земли смолянские получить. А коли не хочешь так, то я на копье возьму. Сам решай: или согласись дочь мне отдать, докончание скрепить и тогда мирно век свой проживешь смолянским князем, или умрешь сейчас же, ибо идущий против воли богов на свете не заживется!

— А меня ты не рано ли похоронил? — От возмущения молодой князь Ольгимонт даже забыл, что ему не годится говорить раньше старших, и вскочил. — У моего отца есть наследник, и без тебя обойдемся!

— В тебе нет крови кривичских и смолянских князей! — Станила смерил его пренебрежительным взглядом, давая понять, что сына Колпиты не считает соперником. — У тебя нет прав на власть над этой землей! Люди, чуры и боги не примут и не признают тебя князем двух племен! Эти права есть только у твоей сестры, внучки князя Удачи, и только ее муж может владеть его землей!

От такой наглости смоляне сперва онемели, потом возмущенно загудели. Они выступили бы и громче, но священный пир перед лицами богов, совместно распитая братина не позволяли немедленно наброситься на бессовестного наглеца.

— Вот ты кем себя считаешь! — в изумлении воскликнул Громолюд. — Богов избранник! Да тебя с Того Света за ноги вытянули! Видно, понравилось, назад туда до срока хочешь!

— Это ты правду сказал, Громолюде! — усмехаясь, ответил Станила. Он знал, что его ухмылка ужасает людей, и вовсю этим пользовался. — Побывал я на Том Свете, с Темной Матерью повидался, на коленях ее сидел, к груди ее припадал. И благословила меня Плачущая на жальниках, отпустила обратно в белый свет и теперь долго назад не позовет. Всех вас я переживу! — Станила вызывающе подался вперед и обвел пристальным взглядом притихших гостей. — Всех! А ваши жизни теперь в руке моей! Кого захочу, того отдам Ночной Волчице! А кто из вас там побывал? Кто из вас назад дорогу знает?

— Видно, ждешь, что сама Недоля на поле выйдет и серпом полки посечет? — возразил ему воевода Путята. — Вон у нас силища какая! Смоляне, да поляне, да ладожане, да радимичи! А у тебя что? Баб-простоволосок выпустишь против нас, что ли?

Гости переглянулись и слегка заухмылялись: все вообразили десяток разлохмаченных баб, выходящих на поле с серпами в качестве оружия.

— Зачем баб? — Станила не смутился. — И полки у меня есть. Вуй Всесвят мой войско собрал немалое, да и вот еще четверо братьев-русов — Торир, Ивар, Акун, Оролв, сыновья Колосвина — со мной в сечу пойдут. А пришли они на четырех кораблях заморских, привели пять сотен дружины боевой.

Собравшиеся загудели. Так вот откуда взялись русы в дружине Станилы, которых уже многие видели!

— Скажу тебе открыто, Громолюде, — продолжал Станила. — Не хотел я на разговоры время терять. Знал ведь, что сын твоей жены стоит на Крутовечь-озере, и думал обрушить на него полки мои, как соколов на стаю серых уточек напускают! Да явилась мне сама вела Рутава. Дева с белыми крыльями лебедиными, красоты несказанной, с волосами огненными, с гребнем золотым предстала передо мной, крыльями повела и в воду бросилась. Истолковали мне знак сей: не должен я на князя Ольгимонта полки напускать, а должен мир предложить. Я волю ее исполнил. Если ты мир отвергаешь — пеняй после на себя.

Все в это время смотрели на него, и никто не заметил, что Огнедева при этих словах ниже опустила голову. Дивляна под покрывалом зажала себе рот рукой, чтобы неуместным всхлипыванием не уронить свое достоинство. Она сперва тоже, как и все, подумала, что Станила действительно видел велу Рутаву, Деву с лебедиными крыльями. Но «огненные волосы», а потом «золотой гребень» навели ее на подозрение, что вовсе не Рутаву он там встретил. Ведь она, Дивляна, видела Станилу на озере и приняла за дивьего мужика. А он видел некую деву с огненными волосами и золоченым гребнем. Судя по его изумленному виду, он был готов к этой встрече так же мало, как Дивляна. Зная, что в озере живет вела, он принял за нее девушку, стоявшую над водой. А уж лебединые крылья ему дорисовало воображение. Красавица тут же кинулась бежать, а ему показалось, что она бросилась в озеро. Ну а за истолкованием дело не стало, это как водится. Волхвы-то на что?

Выходит, это она сама, не ведая о том, помешала Станиле немедленно напасть на них и перебить, не дав объединить силы с Громолюдом! Сжав руки под паволокой, Дивляна горячо поблагодарила богов и чуров за свое намерение прогуляться к озеру и расчесать волосы над водой. А ее еще все бранили! Знали бы они! Ей хотелось немедленно рассказать обо всем Белотуру, Вел ему с братьями, но до конца пира ничего не выйдет. А может, они сами догадались?

Но нет: Велем беседовал с кем-то из старейшин, а Белотур напряженно размышлял, что ему, Полянскому воеводе, теперь делать.

— Я исполняю волю богов, пожелавших мне в руки отдать смолянские земли и тем от вражды с кривичами их избавить, — гордо продолжал Станила. — Мне боги победу сулили. А ты, Громолюде, или подчинись воле их, или умрешь!

— Я слышал другое! — Громолюд тоже встал. При всем его желании уладить дело без кровопролития он не мог стерпеть такого попрания своего достоинства. — Я слышал: кто хочет славы на час, теряет славу на весь свой век! И кто победу здесь одержит, того потом поражение ждать будет и даже имени его не останется! Я один раз вашу рать разбил, отца твоего на колени Марены отправил, да и тебя мало что на ту же краду не положили! Тебе бы сидеть, беречь жизнь, чудом спасенную, а ты сам себе погибели ищешь! Поладили бы мы с тобой — глядишь, уберегли бы оба и земли свои, и роды свои, и сыновей бы оставили, и имена бы родовые правнукам передали! Да нет! Ты и сам погибнешь, и других за собой утащишь, истинный навь! Да я перед тобой не отступлю! С именем Перуна будем биться, и кто одолеет, тот и станет князем смолян и кривичей!

Люди загудели, загомонили.

— Вот это дело! — одобрил Станила. — А то развел болтовню, будто девки за пряжей! Кто одолеет, тому всем владеть! А вы, смоляне, — он оглянулся на старейшин, — признаете меня князем своим, если одолею Громолюда?

— Если одолеешь, стало быть, на то воля богов, — сдержанно ответил за всех Мякша. — Но и ты, коли хочешь нашему князю наследовать, дай обет держать нас за род свой и братьев своих, а не за смердов, с коих три шкуры дважды в год дерут!

— Да будет Темная Мать послухом!

— А коли князь наш одолеет, то пусть и все кривичи днепровские, и прочие, кто давал дань князю Велебрану, его над собой признают, — добавил воевода Путило. — И пусть мужи твои о том князя Всесвята известят.

— На днях принесем жертвы Перуну, чтобы рассудил нас по справедливости, — добавил Громолюд. — И как суждено, пусть так и будет.

— У меня есть право вызвать тебя в поле и желать твоей гибели. Из-за тебя погиб мой отец и нам не была выплачена вира за его смерть. Я возьму ее кровью и буду прав перед богами. Если боги справедливы — они не откажут мне в благословении. Я всего, чего захочу, добьюсь! Спасибо тебе, Громолюде, за угощение. Здоровы будьте и вы, мужи нарочитые. Может, и мне вскоре доведется вас в гости принимать!

Он поклонился и вышел, кивком позвав за собой дружину. Белотур провожал его взглядом, слегка покачивая головой. Все вышло далеко не так плохо, как могло бы. При нынешних отношениях Громолюда и Станилы, пожалуй, только присутствие Огнедевы помешало им и их дружинам устроить побоище прямо на пиру. Для самого киянина было важно, чтобы один из них наконец одолел другого и тем уничтожил источник вечной распри — а все к тому и шло.

Глава 8

Миновало еще несколько дней, рати не двигались, выжидая, пока настанет наиболее благоприятный день для принесения жертв и поединка князей. Дружина обжилась в своем прибрежном стане: пара десятков отроков каждый день ездила на лов, в Днепр закидывали сети. Кунота и Долговица ходили за грибами, приносили в туесках малину, и Велем, раздобыв в ближней веси немного меда и бочонок, сам поставил бражку, чтобы было чего пить по вечерам. Одна только Дивляна скучала, не имея возможности выйти из шатра без паволоки, и лишь на заре, умываясь под ивами, могла взглянуть на белый свет. Всех развлечений ей было — глядеть из тени под пологом, как шевелится жизнь в станах на широком поле, как отроки хлопочут у костра да играют в кости в свободное время. Чаще всего ее взгляд следил за Белотуром; нередко он, будто притянутый этим взглядом, подходил, садился рядом на овчину, заводил с ней долгие разговоры — тогда время шло побыстрее. Но если Белотур уходил из стана по делам, Дивляна отчаянно скучала, дулась и ныла, упрашивая, чтобы ее выпустили в лесок хоть и в паволоке — там, в чаще, где никто не увидит, ведь можно будет снять! Но Белотур и Велем не поддавались на ее уговоры. И оказались правы, в чем Дивляна вскоре убедилась.