Ближний лес под Числомерь-горой наполнился криком, веселыми воплями, смехом. Телка где-то в зарослях была спрятана только одна, а искать и ловить хотелось всем, поэтому молодежь тут же затеяла игры в прятки и догонялки. А телка — ну и чуры с ней — найдет кто-нибудь!

— А вот олениха! — орали парни, устремляясь вдогонку за визжащими девушками. — А вот я поймаю какую покрасивее!

«Оленихи» носились среди кустов, уворачиваясь от ловцов; пойманных отводили к дубу и оставляли там под охраной. Праздничные беленые рубахи с богатой красной вышивкой были хорошо видны среди зелени, где лишь некоторые кустарники начали потихоньку желтеть; мелькали красные юбки и поневы молодух, синие наплечные покрывала, пестрые плетеные пояса, шерстяные свиты, выкрашенные в разные цвета — желтый, черничный, все оттенки зеленого, красного и коричневого. Звенели бронзовые подвески, трещали сучья, и слабо держащиеся на ветках листочки срывались вслед пробегающим, будто тоже хотели принять участие в игре. На рожаничных игрищах подбирали себе пару те, кто не успел сделать этого весной и на Купалу, но хотел обзавестись семьей еще в этом году. К Числомерь-горе съезжались из округи за несколько дней пути, выбор невест и женихов здесь был весьма широк, благодаря чему словены и голядь все больше перемешивались между собой. Старейшинами заключались договоры, какой род какому дает невест, а жрицы следили за тем, чтобы не брали в жен слишком близкую родню.

Две девицы, явно преследуемые кем-то из ловцов, вылетели из мелких елочек; одна из них была Краса, раскрасневшаяся и вопящая, а вторая — голядка в бронзовом веночке-вайнаге с множеством подвесок, которые на бегу раскачивались и звенели.

— А, попались! — Сразу трое парней выскочили им навстречу, раскинув руки и норовя сгрести добычу. — Хватай!

— Мама-а! — на разных языках, но совершенно одинаково визжали две «оленихи».

Одна метнулась направо, другая — налево. Велем бросился за той, которая оказалась к нему ближе — это была голядка, высокая, с длинной светлой косой, по которой бились на бегу три бронзовые цепочки с подвесками, прикрепленные к венчику. Неслась она стрелой, будто настоящая олениха; кто-то пугнул ее из-за кустов, она метнулась в другую сторону и там наткнулась на Красу, тоже выскочившую из-за дерева. Один из парней кинулся на нее, уже почти схватил, но поскользнулся на влажной листве и растянулся во весь рост под ногами у девушек, успев лишь мазнуть пальцами по вышитому подолу. Велем с разбегу ловко перепрыгнул через него и приземлился как раз туда, где столкнулись девушки и откуда они успели отскочить в разные стороны прямо у него из рук, а не то поймал бы обеих разом. Велем нацелился настичь-таки голядку — рослая, белокожая, с ярким румянцем на щеках, она прямо-таки просилась в руки, но ее ловко сграбастал из-за березок кто-то, поджидавший добычу в засаде. И Велем, не останавливаясь, помчался дальше за единственной оставшейся в поле зрения дичью. За ним ломились с воплями еще трое парней — не поймешь даже, своих или чьих-то, — но один врезался на бегу лбом в дерево, второй зацепился рукавом за острый сук, порвал рубаху и остался над ней причитать, а третий споткнулся, упал на колено, поднялся, сделал, прихрамывая, еще несколько шагов и остановился, в досаде махнув рукой.

Рыжая голова Красы мелькала впереди, будто шкура настоящей оленихи. Вопить она перестала, видно, чтобы не тратить силы на крик, и ловко скользила между кустами. Только раз она покачнулась, наступив на сучок, и Велем тут же оказался рядом, схватил ее за плечи и прижал спиной к березе, чтобы не вырвалась.

Краса уже не вырывалась; тяжело дыша, она подняла к нему лицо, и в глазах ее читалось удовлетворение тем, что именно этот ловец мчался за ней через лес. От бега она разрумянилась, щеки ее пылали, как закатное солнце, от нее веяло теплом, а во взгляде светился призыв. Чуть переведя дыхание, Велем обнял ее и жадно прижался губами к ее пылающим, высохшим от бега губам, и она тут же прильнула к нему, обвила руками шею и стала отвечать на поцелуй так пылко, будто не Рожаницы на дворе, а сама Купала, кружащая головы и обращающая все помыслы к любви… И только тут до Велема дошло, что все последние дни, да чуть ли не с первой их встречи, Краса смотрела на него с ожиданием и призывом в глазах, разве что не таким откровенным.

— Мать честная! — вскрикнул кто-то совсем рядом, и было в этом крике такое изумление и такое возмущение, что Велем, как он не был увлечен, осознал неладное и оторвался от девушки.

И наткнулся взглядом на лицо Радима, стоявшего от них в трех шагах. Судя по скособоченному поясу и мелким листикам в разлохмаченных волосах, он тоже принимал участие в «охоте на олениху», как и полагается княжьему сыну, первому жениху радимичского племени. Но сейчас его единственный зрячий глаз почти выскочил на лоб от негодования и удивления и лишь незрячий по-прежнему взирал на мир с сонным равнодушием. Велем сперва не понял, в чем дело — что ему, пять лет, что ли. Не видел никогда, как люди целуются? Но Краса охнула и торопливо спрятала лицо у него на груди. А в чертах Радима что-то дрогнуло и изменилось, будто один предмет изумления и негодования сменился другим.

— Э-это что? — еле выговорил он и сделал еще шаг к ним. — Э-это кто у тебя?

— К… — начал Велем и поперхнулся.

И сообразил, в чем дело и как все выглядит со стороны. Сперва увидев ладожского воеводу, целующегося с рыжеволосой девушкой, Радим не поверил своим глазам: не может же Велем целоваться с собственной родной сестрой! А теперь он увидел ее лицо и удивился еще сильнее: ведь он видел Дивляну на Лодейном озере и знал настоящую Огнедеву в лицо!

Велем выругался сквозь зубы. И не вдруг поймешь, что хуже: дать Радиму повод заподозрить их в кровосмесительной страсти или позволить ему разглядеть, что Огнедева не та!

Впрочем, поздно. Судя по лицу княжича, он уже разглядел, что девушка другая.

Радим взял Красу за руку и решительно потянул ее к себе. Она оторвалась от Велема, кусая губы в досаде, потом глянула на Забериславича исподлобья и гордо вскинула голову — что уж теперь прятаться!

— Это у тебя кто? Откуда взялась? — Радим перевел взгляд на Велема и все понял сам.

Лицо ладожского воеводы сказало ему правду даже раньше, чем сам Велем успел прикинуть, стоит ли попытаться соврать, будто это «так, просто одна девушка». Рыжая коса, дорогая одежда, уборы, даже черевьи с бронзовыми украшениями — те самые, что Радим уже видел на совсем другой Огнедеве…

— Ты кого мне подсунул! — Радим, вмиг придя в ярость, не просто выпустил руку Красы, а отбросил, будто ему пытались всучить гнилой товар. — Ты что из меня дурака делаешь! Где твоя сестра? Ты эту… — он бросил на девушку гадливый взгляд, будто перед ним была дохлая жаба с лопнувшим брюхом, — эту хочешь заместо Огнедевы Станиле отдать! Я тебя убью!

Не в силах справиться с гневом, он кинулся на Велема, на ходу пытаясь выдернуть нож из-за пояса. Но, еще пока оружие было в ножнах, Велем ловко перехватил руку противника, завернул ее за спину и притиснул Радима грудью к той самой березе.

— Тихо! — вполголоса рявкнул он. — Не ори!

— Ты кого обмануть хочешь? Станилу обмануть? Меня? Людей обмануть? — Радим уже понял, что ему не вырваться из крепких рук противника, который был старше его, крупнее и опытнее, но дергался от ярости, царапая лоб о жесткие черные глазки коры. — Ты, мерзавец, что ты натворил! Где она теперь?

— Она теперь далеко, — проникновенно пояснил Велем, склоняясь к его уху. — Она уже, может, к Киеву подъезжает. Ее теперь не достать.

— Вот ты что задумал! Ты ее подменил! Ах я, раззява! Ее Белотур увез, змей лютый! Вы меня обманули! Эту дрянь под покрывалом вывели, а ту спрятали! Нет бы мне догадаться посмотреть! Ну, держись теперь! Станила скоро здесь будет! Он тебе устроит! Да он с тебя шкуру спустит и на дуб повесит! Он тебя самого, как барана, разделает и с костями сожрет! А что ты со мной сделал! Если не он, я сам тебя на куски порву!

— Ты что, дурак? — сердито спросила Краса. Она обошла березу и встала так, чтобы лицо Радима было перед ней. Теперь она смотрела на него с негодованием и даже уперла руки в бока. — Глупый совсем, хоть и княжий сын? Да?

— Что за… — начал Радим, непонимающе глядя на нее.

— Ты дурак, да? — уточнила Краса, будто ждала, что он немедленно с ней согласится. — Чего орешь-то? Сам себе беды желаешь?

— Да вы жизнь мою погубили, гады ползучие!

— Мы еще ничего не погубили, а вот ты сам себя душишь, будто жмара![35] Подумай своей головой. — Пользуясь беспомощным состоянием неприятеля, Краса выразительно постучала кулачком по его затылку, как по дереву. — Дивляна далеко, ее уже не догнать и не вернуть. Если князь Станила об этом узнает, он с чем останется?

— С хреном на блюде! — подсказал ухмыляющийся Велем.

— Вот именно. А если он об этом узнает, он тебе-то твою Ольгицу отдаст?

— Ничего он не отдаст! Он сам на ней женится! А я вас на куски порву, только руку пусти, сволочь!

— А если он Огнедеву здесь найдет, то зачем ему Ольгица? Тебе она и достанется.

— Он обещал, — угрюмо подтвердил Радим. Его ярость перегорела, он осознал, что Огнедеву не вернуть, и ему все стало безразлично.

Почувствовав это, Велем отпустил его руку, и Радим повернулся, разминая запястье, на котором отпечатались глубокие следы от двух Велемовых перстней.

— Говоришь, он сюда приедет? — уточнил Велем.

— Не знаю. — Радим не поднимал глаз от досады и стыда. — Но что-то я не думаю, чтобы он там, на Днепре, сидел до Корочуна, пока тут все соберутся.

— Как приедет — требуй, чтобы он тебе Ольгицу отдал прямо сейчас. Ты свое дело сделал, Огнедеву увезти не дал. Он-то ее в лицо не видел никогда, дурья твоя голова! И из его людей никто не видел. Если ты не скажешь — он и не узнает.

— Вот я и спрашиваю: не дурак ли ты, что хочешь своими руками свое счастье загубить, — подхватила Краса.

Радим молчал. Его душил гнев на подлых обманщиков, хотелось их наказать, но он понимал, что этим загубит и свои последние надежды на брак с Ольгицей. Если Станила узнает, что Огнедева все-таки ускользнула от него, то Ольгицу он не выпустит из рук… и тем более не отдаст тому, кого посчитает виноватым в бегстве Дивляны. Эти двое злыдней правы. Молчание — единственное, что может его спасти.

— А если он узнает? — Радим наконец поднял угрюмый взгляд, и было видно, что он уже почти смирился.

— А как ему узнать? — Велем пожал плечами. — В лицо ее знаем только ты и я. Ну, дружина еще, но моя не выдаст, а о своей сам позаботься. Кого спросит — то и скажут: рыжая коса, глаза голубые. Так что, если ты сам дело не погубишь, все взойдет.

— Ну, родич дорогой… зять любезный… змей лютый… — Радим вспомнил о Белотуре, который пообещал, но не уступил ему настоящую Огнедеву. — Вот я бы тебе подсунул жену… мы-то тебе по чести невесту отдали… А ты нам вон какую дрянь подложил…

— Успокойся, ты свою деву получишь, — утешил его Велем. — А о Станиле чего тебе беспокоиться? Он сам — не человек, а дивий мужик какой-то, что харей, что норовом, Да Краса для него слишком хороша! — Он обнял девушку за плечи. — Жалко отдавать. Но ты помни: проболтаешься — сам с пустыми руками к отцу поедешь.

— Да идите вы все к лешему!

Махнув рукой — дескать, знать вас не желаю! — Радим пошел прочь. Велем и Краса провожали глазами его синюю верхницу, отделанную по голядскому обычаю бронзовыми свитенями, пока та не скрылась среди ветвей. Потом Краса подняла глаза к лицу Велема.

— Так что же будет, когда… Станила приедет? — тихо спросила она.

— А кабы знать! — Велем вздохнул с досадой. — Если не проболтается… этот…

— Не проболтается. И Станила поверит, что я — это она. А дальше?

— Ну… — Велем сам не знал и старался не думать. Сестру он спас от Станилы, и этого ему пока хватало, но, вообще-то, уже пришло время подумать и о себе. — Может, уйдем как-нибудь…

— Не уйдем. Этот лембо[36] теперь с нас глаз не спустит, чтобы мы не сбежали. Он ведь знает, что нам надо бежать, пока… не проведал никто…

— Так и выходи за него. За Станилу. — По мнению Велема, это был единственный выход. — Он, конечно, с лица не этот… не Усень распрекрасный, но все-таки князь. Жених, не банная затычка! К лицу привыкнуть можно. А будешь княгиней смолян и кривичей днепровских. Все лучше, чем на том займище. И даже лучше, чем в Вал-городе было. Когда бы там дождалась, чтобы к тебе князь свататься приехал?

Краса молча смотрела на него. Велем понимал, о чем она молчит.

— Ну, а я-то куда тебя дену? — он в досаде хлопнул себя по бедрам. — У меня жена дома молодая, я чуть не со свадьбы уехал. Женился — будто на льду обломился! — буркнул он, вспоминая свою молниеносную женитьбу, из которой еще неизвестно что выйдет. — Она не потерпит, если я девку привезу, и будет у нас война что ни день. А сойдешь здесь за Дивляну — и себе и мне поможешь.