Елизавета Дворецкая - Аскольдова невеста

В честь приезда знатного гостя князь Ехсар устроил пир. Женщин на него не звали, да Дивляна и не хотела никуда ходить, опять терпеть любопытные оценивающие взгляды, недоверчивые расспросы. Гуляли почти до утра, и ночью Дивляну со Снегуле не беспокоило ничего, кроме непривычной обстановки. Проснувшись поутру, они обнаружили, что знатный киевский воевода спит прямо на земляном полу возле их лавки, завернувшись в плащ, а нарядная рубаха, которую он надевал на пир, торчит из-под головы смятым полувывернутым комком и покрыта темными липкими пятнами пролитой медовухи. Судя по стоявшему в тесной землянке запаху, погуляли изрядно. Видно, князь Ехсар был выпить не дурак.

Утром Белотур первым делом пошел в баню и вернулся оттуда уже несколько ожившим: еще вялым, с красными глазами и мокрыми волосами, но уже в новой шелковой рубахе, подаренной тут же щедрым Ехсаром. Последнего Дивляна в этот день увидела мельком, выглянув из дверей земляной избы. Любичевский князь оказался рослым молодцем примерно тех же лет, что и Белотур, светловолосым, голубоглазым, но лицо его с тонким горбатым носом выдавало далеко не словенскую кровь. Рассмотреть его получше ей не удалось — Валун, имея на сей счет распоряжения Белотура, тут же утянул любопытную деву назад в избу и велел отрокам плотно закрыть дверь.

Повествуя князю Ехсару о своей долгой поездке, Белотур вообще не упоминал о Дивляне, как умолчал и о подмене, с помощью которой провели Станилу. Князь Заберислав имел право знать, какой ценой получил в снохи Ольгицу Громолюдовну. Но оповещать весь белый свет о том, что князь днепровских кривичей и смолян женился на робе, было совершенно лишним. А то еще до самого дойдет, дорога по Днепру прямая! Однако совсем скрыть присутствие среди киевской дружины юной прекрасной девы было невозможно. И на расспросы о ней Белотур лишь уклончиво отвечал, что везет деву своему брату. Из этих неохотных ответов князь Ехсар немедленно сделал вывод, что красавицу Белотур похитил. Этот подвиг вызвал его горячее одобрение, он заверил родича, что грудью встанет на пути его возможных преследователей, а просит взамен только об одном: хоть одним глазком взглянуть на прекрасную деву! Видя явное нежелание Белотура показывать сокровище, Ехсар великодушно не настаивал и уж тем более не унижался до попыток подглядеть. Но общее любопытство челяди и любичей было так велико, что бедная Дивляна до нужного чулана не могла пройти, не привлекая к себе со всех сторон взглядов мужчин и женщин.

День проходил за днем, а они все жили в Любичевске, и никаких перемен не предвиделось. Дивляна знала, что Белотур надеется дождаться здесь Велема, чтобы потом всем вместе ехать в Киев, но едва ли верила, что это когда-нибудь произойдет. Они уехали так далеко, что Велем с братьями никогда не найдут ее здесь, как на Том Свете! Нынешняя жизнь уже казалась Дивляне бредовым сном. Да что там! Когда она подхватила лихоимку и лежала в лесу над Волховом, запах цветущей порез-травы навевал ей видения о детстве, о матери, вместе с которой они ходили за целебными зелиями, — в том бреду было гораздо больше смысла. Ее прежняя жизнь — упорядоченная, осмысленная, среди родичей, привычных обязанностей по дому и разумных ожиданий на будущее — осталась далеко позади, словно в другом мире. Но и обещанное будущее, которое должно было ввести ее в круг нового рода и дать новые обязанности замужней жизни, все никак не наступало. Она будто зависла между небом и землей, между двумя берегами Забыть-реки. Где род, где дом, где прочное положение на ветке Мирового Дерева, которое есть у каждого, кроме изгоев, — даже у рабов! Она сняла девичью тканку, но не надела женский повой; ничем не покрытые волосы были знаком ее промежуточного положения, и она уже сама себе казалась каким-то потерянным духом, а не человеком. У нее нет ничего, она никто — ни дочь ладожского воеводы Домагостя, ни жена киевского князя Аскольда, ни даже наложница его брата, воеводы Белотура, которой ее тут считали. Да если бы Белотур все же стал спать с ней — ей стало бы легче, потому что это принесло бы хоть какую-то определенность. Она бы еще порадовалась, что ее прибило к такому хорошему человеку, не то что беднягу Красу! Но определенности не было. Она пересекла грань Закрадного мира и ушла очень далеко. Обитатели его живут по непонятным обычаям и говорят на неведомых языках, и дороги назад, к знакомому и объяснимому, отсюда нет.

Чтобы девушка могла хоть чем-то себя занять, Белотур достал льна и велел ей шить новое приданое. Что там приданое — вторая сменная исподка ей бы совсем не помешала. Но и привычная работа не утешала Дивляну. Время шло, они жили здесь уже вторую пятерицу, если она не слишком сбилась со счета. Она немного попривыкла к дому со стенами из обмазанного глиной хвороста, к княжьему двору, уже не шарахалась от саваров, будто от волков, и даже переняла от женщин в портках несколько простых слов. Например, «мыст» — «мышь». Но легче не становилось. Никакое явное зло ей не грозило, но невыносимо было жить, будучи никем и не зная, чего ждать от будущего.

И в этом таились свои опасности. Однажды к Белотуру зашел варяг по имени Ольма, прослышавший о его поездке на север и желавший знать, как обстоят теперь дела с торговыми путями по Днепру. Любопытство его было не праздным: еще отец Ольмы когда-то обосновался в Коровеле[42] и вел богатую торговлю мехами, обменивая словенских бобров и куниц на восточное серебро. Князь Ехсар был в это время в отъезде, и Белотуру пришлось принимать гостя у себя. Здесь же, разумеется, находилась и Дивляна, подававшая мужчинам пиво. И Белотур вскоре заподозрил, что Ольма пришел не столько ради бобров и куниц, сколько для того, чтобы посмотреть на загадочную девушку, которую киевский воевода привез из похода и никому не показывает. Позабыв о вежливости, варяг то и дело оборачивался, провожая ее глазами, а когда девушка скрылась за занавеской, которую они со Снегуле для себя повесили в углу, постоянно косился туда.

На саму Дивляну гость произвел отталкивающее впечатление. Это был мужик лет пятидесяти, здоровенный, сильный, не огрузневший с годами. Его седые волосы стояли дыбом надо лбом, лицо покрывали морщины, а выкаченные глаза были налиты кровью, будто у быка. Больше всего Дивляне не понравились его руки: с шишковатыми суставами пальцев и круглыми выпуклыми ногтями, они, казалось, могли сломать, будто былинку, все что ни попадется. Голос у него был низкий, грубый и громкий, и Дивляна у себя за занавеской легко различала каждое слово.

— Что-то не туда ты смотришь, гость дорогой! — с трудом сдерживая раздражение, сказал варягу Белотур. — Бобры и куницы не там, — Он с намеком кивнул на занавеску. — И если ты не по делу пришел, то и не будем время зря терять.

— Где же ты такую-то куницу взял? — Ольма развернулся к занавеске, уже не скрываясь.

— Там больше нет.

— Почем дал?

— У тебя столько нет!

— Откуда знаешь? — Ольма обиделся. — Да у меня столько есть, что я… Продай девку, а! — Он оперся локтем о стол и подался к Белотуру. — Сколько ты ни дал, я вдвое дам!

— Девка не на продажу! — отрезал Белотур.

— Да ты ж ее сам украл! — настаивал Ольма. — Люди говорят, я знаю! Весь Любичевск знает! Да я и сам вижу! Я ее руки видел — нежные ручки, тяжелой работы не ведали! Хорошего рода девка! Найдет ее родня — с тебя голову снимут! А мне отдашь — и спроса нет!

— Дева не продается. Я ее для князя Аскольда везу.

— А с Ехсаром-то поделился! Весь Любичевск знает, люди говорят! Может, и со мной поделишься? Хорошие деньги дам!

— Да поди ты! — Белотур, не выдержав, вскочил на ноги. — Ступай отсюда, Ольма! Девка не про тебя, ни за деньги, никак!

— Деньги мои тебе не хороши! — тоже вскочив и набычившись, заревел Ольма. — Да я и тебя, и твоего князя, я вас в кулаке сожму, только потечет!

Белотур быстро ударил его через стол в скулу, так что варяг отлетел, несмотря на свой немалый вес; пока он с ревом поднимался, на него набросились отроки во главе с Валуном и скрутили.

— Выкиньте отсюда, — тяжело дыша от негодования, приказал Белотур. — Еще раз явишься сюда, бугай неуемный, яйца оторву!

Отроки выволокли ревущего от злости Ольму, шум затих вдали. Дивляна сидела у себя за занавеской, вся дрожа. Некоторое время было тихо, потом занавеска отодвинулась. Белотур стоял и молча смотрел на нее, опираясь вытянутой рукой об угловой столб. Дивляна, слегка пригнув голову, будто виноватая, робко подняла на него глаза.

— В другой раз пусть Снегуля пиво подносит, — только и сказал ей Белотур. — Эх, где же паволока твоя!

Через день Ольма явился снова. Был он смирен и держался слегка заискивающе: то ли сам осознал, что был невежлив, то ли савары из Ехсаровой дружины помогли.

— Не гневайся, воевода! — гудел он, просительно и примирительно поглядывая на Белотура своими выкаченными красными глазами и будто против воли все косясь на неподвижную занавеску. — Вот я тебе подарок принес! — С этими словами он поставил на стол закрытую воском греческую корчагу, одну из тех, в которых возят вино, — поднощение и впрямь недешевое. — Ты думаешь, я медведь неучтивый? Нет, Ольма Хольмстейнов сын, вежество знает. Ты, может, поразмыслил тут? Я тебе такую цену дам, что ты своему князю трех девок купишь! Вот, гляди!

Он махнул рукой отрокам, и те раскрыли принесенный с собой кожаный мешок. Ольма с усилием поднял мешок и опрокинул над столом. На доски хлынула серебряная река — шеляги, одни потертые и старые, другие новые и блестящие, раскатились по столу, и часть посыпалась на пол. Белотур переменился в лице: на глаз тут было тысячи три. За молодую красивую девушку столько дают не ближе булгарской земли, на далекой Юл-реке, но не на среднем Днепре. Ольма и правда готов был не поскупиться.

— Да пойми же ты! — с досадой на упрямца убеждал его Белотур. — Дева не продается. Она не для тебя и не для меня, я ее везу князю Аскольду! И он об этом знает, он ее ждет!

— А если ждет, то чего же не едешь?

— А это не твоего ума дело!

— Не надо тут большого ума! Видно, самому жаль отдавать, вот и застрял тут, как заноза в пятке!

— Не у тебя я в гостях, так и не тебе судить! — Белотур снова стал закипать. — Ступай по-хорошему, Ольма! Купи себе трех девок на свое серебро и пользуйся как хочешь, а ко мне с этим не ходи! Я тут девками не торгую! Если очень надо — в Киеве у Ирченея Кривого спроси, он всегда запас держит!

— Сам не хочешь ты по-хорошему! — Ольма уперся ладонями в стол и снова набычился. — Таких учат по-плохому!

— Не тебе меня учить!

Дивляна думала, что сейчас они снова подерутся. Но, вероятно, Ольме уже дали понять, что не следует затевать драку с гостем князя Ехсара в его же доме. Поэтому он тяжело снял ладони со стола и кивнул отрокам, чтобы собирали серебро назад в мешок.

— Ну, коли ты такой упрямый, я и до князя Аскольда дойду! — мрачно бросил он. — Может, ему мое серебро лучше поглянется!

— Иди хоть до Кощея! — Белотур стоял, уперев руки в бока и выразительно загораживая тот угол, где пряталась за занавеской Огнедева. — Тебе говорить, как глухому болоту. Не продается она!

Отроки сгребли со стола серебро. Белотур глазами указал своим на раскатившиеся по полу шеляги, Мокрята и Ждан стали подбирать и тоже бросать в мешок.

— Вот еще — сор собирать! — презрительно отмахнулся Ольма и вышел. Его отроки заторопились следом, волоча тяжело бьющий по ногам мешок.

Дивляна вышла из-за занавески, когда все затихло. Белотур сидел у стола, катая по нему потертый шеляг с нацарапанными поверх печати значками — кто-то из прежних владельцев, видимо греков, написал свое имя. Услышав ее, воевода поднял глаза.

— И где же твоя паволока? — с тоской повторил он, жалея о тех временах, когда ее опасную красоту можно было надежно спрятать от чужих глаз.

— Не сильно помогла она. — Вспомнив Станилу, Дивляна вздохнула. — Судьба придет — и под паволокой найдет.

— Ну и где я теперь буду другую девку вместо тебя искать? Тут тебя все видели. И Ехсар проходу не дает — покажи да покажи.

— Не повезло тебе со мной. — Дивляна подошла и мягко опустила руку ему на голову, запустила пальцы в спутанные кудри.

Белотур положил ладонь на ее бедро, уже не скрываясь, потом поднял голову — взгляд у него был утомленный и отчасти виноватый, и она поняла, что он невероятно устал с собой бороться. В своих подозрениях негодяй Ольма был прав, и из-за этого Белотур гневался еще сильнее — на него, на себя, но поделать с этим ничего не мог.

— И чем дальше, тем больше не везет, — проговорил он, снова отводя глаза. И было ясно, что он имеет в виду не сложности с теми людьми, которые хотели отобрать у него Огнедеву.

Попытки Ольмы выкупить загадочную красавицу не остались тайной — о них говорил весь Любичевск. Над незадачливым варягом смеялись, о красоте девушки рассказывали небылицы. Теперь почему-то утверждали, что привезли ее с юга и даже что она — дочь козарского кагана, похищенная русью. Белотур давно махнул рукой и на слухи не обращал внимания, никому ничего не объясняя. Каждый день он ждал Велема, но тоже почти не надеялся дождаться. Но не мог же он сидеть тут, в Любичевске, вечно!