На другой день после второго посещения Ольмы Белотур пришел в дом с целым ворохом разноцветных шелков. Но вид у него при этом был такой, будто ему всучили прокисшую вонючую овчину, к тому же кишащую блохами.

— Ой, что это! — Дивляна кинулась к нему, привлеченная видом ярких блестящих тканей.

— Это тебе! — Все с тем же недовольным видом Белотур бросил тряпье на скамью. — От Ехсара. На пир он тебя зовет. Я уж говорил ему, что тебе на люди выйти не в чем, подарил, зараза! Может, больной назовешься?

Дивляна нетерпеливо схватила первое, что попалось под руку. Это оказалась рубаха из малинового шелка, украшенная черной, с золотой нитью тесьмой на вороте, по рукавам и подолу, включая боковые разрезы. Горловина к тому же была обшита голубым шелком и чеканными серебряными бляшками. Застегивалось платье на золоченую пуговицу, пришитую на левом плече. Также на плечах, возле ворота, виднелись еще какие-то петли из золоченой тесьмы — Дивляна не поняла, для чего они. Сюда же, под горловину, был пришит большой прямоугольный кусок желтого плотного шелка, покрытый серебряными мелкими бляшками. Дивляне он чем-то напомнил словенскую завеску, хотя для этого был маловат.

Под платьем лежали узкие портки из ярко-красного тонкого шелка, затканного золотыми узорами, а с ними — маленькая шапочка, сплошь расшитая бронзовыми позолоченными бляшками и бусами. Внутри шапочки оказалось ожерелье из цветных бусин и странных кусочков дерева, каких-то причудливых раковин, которых Дивляна никогда не видела — на тонком ремешке, и каждая бусина или подвеска от соседних отделялась хитро завязанными узлами.

— Э-это все мне? — едва выговорила потрясенная Дивляна.

— Тебе, — сокрушенно вздохнул Белотур. — Щедрый он, князь Ехсар. У жены забрал, что ли? Уж очень ему хочется, чтобы ты к нему на пир пришла, а он на тебя посмотрел наконец. После Ольмы, сгрызи его змеевец, весь Любичевск только о тебе и гудит. Ехсар не хотел в мои дела лезть, но тут и он не стерпел. Да дружина его что ни день терзает: что за девка, о чем речь?

Объяснения почти пропадали даром: Дивляна вертела в руках козарское платье и едва ли слушала — то гладила шелк, то рассматривала бляшки. Понятно, она никогда такого не видела, а какая же девка устоит перед новыми, дорогими тряпками!

— Нет, я не могу… я не хочу идти… — бормотала Дивляна, но Белотур видел, что ее горящие глаза выражают совсем не то, что срывается с губ. — И незачем мне… зачем идти? Чтобы все на меня пялились? Да еще и в этом! Я со стыда сгорю! Что я, с ума слетела — в портки рядиться?

— Здешние так ходят, — напомнила Снегуле, тоже с обалделым видом водя пальцем по золотым узорам.

— Пусть здешние хоть на голове ходят. Я только прикину, — Вне связи с предыдущим Дивляна вдруг сгребла все тряпье в охапку и подняла на Белотура умоляющий взгляд. — Только приложу… любопытно же… у меня никогда…

И она метнулась за занавеску, будто боялась, что воевода все отнимет. Белотур опустил руку на стол и безнадежно склонил к ней голову, но не мог удержаться от усмешки. Девка есть девка, что с ней поделаешь!

Сначала Дивляна хотела примерить только малиновую рубаху. Но торчащий из-под нее вышитый подол словенской исподки смотрелся нелепо и портил весь вид, и была она в этом похожа на копенку. С сомнением скривившись, Дивляна развернула портки, повертела так и этак, будто сомневалась, через какой конец в них влезать. Ну, здешние бабы ходят. И в мужиков не превращаются. И замуж их берут, ничего. Она же не собирается и впрямь идти в этом на пир! Только посмотреть — как на нее все это сядет?

Торопливо стащив малиновую рубаху и свою исподку, Дивляна натянула портки и кое-как справилась с завязками. Потом опять надела рубаху, попыталась застегнуть, но запуталась в петлях и к тому же не поняла, к какой из них надо пристегивать тот желтый кусок, что спереди. Осмотрев себя, она вышла из-за занавески. Белотур, тоже отчасти с любопытством ожидавший ее появления, взглянул на нее и начал было смеяться, но не обидно, и Дивляна засмеялась вместе с ним. Прохладный плотный шелк щекотал кожу, вероятно, полагалась еще нижняя рубаха, но ее князь Ехсар не догадался дать. Да и какая разница, она же не сделает в этом наряде ни шагу за порог избы! Но в козарском платье она стала какой-то другой, и Дивляну охватило приятное волнение. Будто она — не она, а какая-то знатная козарка, дочь кагана!

— Я не знаю, как это застегивать. — Давясь от смеха, она подошла к Белотуру. — Ты знаешь? Покажи.

— Это сюда. — Белотур взял край желтого куска. — Это к плечу пристегивается, а сюда, внутрь, всякие мелкие пожитки кладут, какие при себе носят. Козарки не подпоясываются, и что наши на пояс вешают, они здесь, за пазухой, держат. Только сперва надо ворот застегнуть. Кощ-щей…

Попытавшись застегнуть ей пуговицу на плече, он вдруг втянул в себя воздух и зашипел, как от боли. Но не потому, что оцарапался обо что-нибудь. Рубашка шилась на замужнюю женщину, и разрез горловины, по козарскому обычаю, доставал чуть ли не до пояса. А исподней рубахи под ней не было. Дивляна помнила об этом, но… нарочно забыла. И пальцы Белотура, пытавшиеся поймать пуговицу, попали в разрез и легли на теплую нежную кожу под горлом.

Он замер — убрать руку не было сил. Дивляна стояла не шевелясь, приподняв руки, чтобы ему не мешать. Почти не дыша, Белотур двинул ладонь дальше — туда, куда обычная словенская рубаха никогда никакую руку не пропустила бы, имея слишком маленький для этого вырез. Прямо под пальцами его оказался нежный холмик девичьей груди — небольшой, теплой, упругой. Белотур накрыл ее ладонью, чувствуя, как там, в глубине, бешено колотится сердце. Грудь вздымалась от частого дыхания, а маленькая пуговка соска отвердела.

Мысленно махнув рукой на свое благоразумие, Белотур рывком подтянул к себе Дивляну, поставил между колен, обнял, притиснул к себе и уткнулся лицом в разрез козарской рубахи. Девушка невольно вскрикнула, но не от испуга или гнева, а от острого желания, пронзившего ее в этот миг. Горячие губы скользили по ее груди, борода мягко щекотала кожу, увеличивая ее возбуждение, и она застонала, изогнулась в его руках, обхватила его голову и сильнее прижала к себе. Внутри разлилось мучительное томление, и казалось, ее разорвет насмерть, если оно немедленно не будет утолено…

Белотур резко встал, подхватил ее на руки, будто она вообще ничего не весила, и шагнул к лавке за занавеской. Он мог бы справиться с собой, если бы Дивляна не хотела того же самого, Но, чувствуя явное влечение с ее стороны, он забыл обо всем; Ярила в нем властно толкал немедленно дать этой женщине то, чего она жаждет! А до всех посторонних соображений Яр иле не было ни малейшего дела.

Опустив Дивляну на лавку, Белотур поднял подол ее рубахи и стал нашаривать шелковые шнуры на портках, покрывая жадными поцелуями ее лицо. Дивляна приподняла бедра, чтобы ему было легче избавить ее от этой одежды, совершенно лишней и не нужной женщине! Чувствуя, что сейчас это наконец случится, она постанывала от нетерпения и тянула руки к Белотуру, не в силах дождаться, когда же он справится с проклятыми портками.

Ни она, ни сам Белотур не услышали, как кто-то позвал его. Снегуле пришлось изо всех сил потрясти воеводу за плечо, прежде чем он заметил, что кто-то им мешает, и обернулся.

— Там приехали, тебя ищут! — вытаращив глаза, торопливо воскликнула голядка. — Воевода, прости, но не время! Выйди, из Киева, говорят, люди приехали! Прямо сюда идут!

Слово «Киев» несколько его отрезвило. Белотур рывком вернул на место подол лежащей девушки, провел рукой по волосам, пытаясь прийти в себя, перевел дух и посмотрел на Снегуле уже более осмысленно.

— Что ты говоришь?

— За тобой приехали…

Он шагнул к двери, словно еще сомневаясь, идти или не идти, — мысли так сразу привести в порядок не удавалось. Дивляна, поняв, что оторвать его от нее в такой миг могло только совершенно исключительное происшествие, тоже поднялась и выглянула, придерживая у груди бестолковый желтый кусок шелка.

Наружная дверь распахнулась, кто-то сошел по ступенькам. Это была женщина, и Дивляне сразу бросилось в глаза, что пришедшая одета в такую же верхницу козарского кроя, с большим красным куском на груди, но снизу виднелась длинная словенская исподка, а сверху — завеска. И вот женщина шагнула вперед, подняла голову…

Кто она такая, Белотур и Дивляна поняли одновременно. Он — потому что был близко с ней знаком уже целых пятнадцать лет, а Дивляна — потому что сразу узнала эти глаза, этот нос с продавленной спинкой, этот покатый лоб, выпуклый над бровями, правда, лоб почти целиком заслоняла бахрома богато расшитой сороки.

— Воротеня! — ахнул Белотур, подтверждая догадку Дивляны, что перед ними предстала его законная жена. — Ты здесь откуда?

Он шагнул ей навстречу, широко раскинул руки, собираясь то ли обнять любимую супругу, то ли преградить ей путь к занавеске. Дивляна мгновенно спряталась и забилась в угол. Вот это встреча! Она чувствовала себя так, будто пыталась что-то украсть и была застигнута прямо у чужой клети. Убьет хозяин — будет прав.

— Я-то здесь из Киева! — тем временем отвечала мужу Забериславна, и ее громкий звучный голос словно пронзал дрожащую за занавеской Дивляну насквозь. — А вот ты, супруг мой любезный, сокол мой ясный, что здесь делаешь? Весь Киев уже знает, что приехал ты с Волхова, а домой глаз не кажешь! И князь тебя ждет, и я жду, и мать с сыном ждут — а ты не едешь! Уж не захворал ли, думаю? Дай, думаю, сама поеду навстречу! И князюшка говорит: поезжай, невестушка, разведай, все ли ладно, не нужна ли какая подмога!

— Лебедушка ты моя белая! — Растроганный такой заботой, Белотур наконец обнял ее. — Солнышко ты мое красное! Прости, что неучтиво встретил, — да разве чаял я тебя так вдруг увидеть?

— Полгода не был! — Забериславна вдруг всхлипнула. — Я все глаза проглядела… Всякий день ждала весточки… Уж думала, до весны тебя не будет. А ты здесь!

Видя, что она унялась, Белотур принялся целовать любимую жену. Дивляна тем временем стянула проклятые козарские тряпки и снова облачилась в свои две рубахи, подпоясалась, пригладила волосы и села, смирно сложив руки на коленях. Помогавшая ей Снегуле села рядом. Обе переглянулись.

— Не успел? — почти не разжимая губ, спросила голядка.

— Чуть-чуть не успел.

— Что это за арклис?[43] Жена его, что ль?

— Она самая. Князя Заберислава дочь. На батюшку своего похожа, я сразу догадалась.

— И что? Не затеет ли косы драть?

— Она ничего не видела.

Сама Дивляна тоже предпочла бы кое-чего не видеть. Слыша в избе тишину, она боязливо выглянула из-за занавески и спряталась обратно. И хотя целовать законную жену Белотур имел полное право, ей стало до смерти обидно. Раньше она просто не думала об этой женщине, но теперь закрыть глаза на ее существование было никак нельзя. И хотя Дивляна собиралась стать женой Аскольда, а до женщин Белотурова дома ей не было никакого дела, все же лучше бы Воротислава-свет Забериславна и дальше оставалась где-нибудь… где солнце не светит, роса не ложится. И собой-то хороша — отворотясь не наглядеться! И нарядилась, будто кур пугать — не то по-словенски, не по по-козарски! Осознав случившееся, Дивляна чуть не заплакала. У нее было чувство, словно ее покинул единственный близкий человек. Белотур теперь с женой, а до нее, Дивляны, ему больше нет дела!

Как потом рассказала успокоившаяся Воротислава, вести о возвращении Белотура из полуночных краев достигли Киева довольно быстро. И что же не достичь — вниз по Днепру два дня пути, а плавают туда-сюда много — вся река в челнах, лодьях и ветрилах.[44] Поначалу Забериславна обрадовалась — не появись он сейчас, так не жди до весны. Но дни шли, а муж все не ехал. Князь Аскольд уже выражал беспокойство и недовольство, что его родич, воевода и посол, почти вернувшись из такой дали, почему-то застрял в Любичевске. Что это значит? Что за дела у него с князем Ехсаром? И не выяснил ли он в пути нечто такое, не произошло ли нечто в чужих краях, из-за чего теперь с аварский князь Ехсар — для Белотура более желанный союзник, чем родной киевский князь!

Воеводша разделяла опасения деверя. А когда купцы, ехавшие через Любичевск, доложили, что при Белотуре и Ехсаре имеется какая-то невероятно красивая козарка, по слухам, похищенная дочь кагана, Воротислава больше не могла сидеть на месте. Помня, что снаряжал брата за достойной невестой для себя, Аскольд весьма внимательно выслушал пересказ сведений о козарке. Не за козаркой он брата посылал, но если так сложится… Что и как там складывается, ему самому было выяснять не к лицу — не ехать же в Любичевск навстречу собственному воеводе! А вот желание Забериславны отправиться к мужу он горячо одобрил и даже дал ей лодью с гребцами.

Жене Белотур выложил всю правду, для начала предупредив, что это тайна, которую Ехсар и прочие любичи не должны знать. Воротислава согласно кивала расшитой сорокой — княжеская дочь, она хорошо понимала все сложности отношений между племенами, те, что уже есть, и те, что еще могут возникнуть. Разумеется, она захотела посмотреть на ладожскую невесту, и Белотур позвал Дивляну. Та вышла из-за занавески с видом скромным, но полным достоинства. Слава чурам, догадалась одеться, как обычно, отметил про себя Белотур. Все знатные женщины Киева носили козарское платье, хотя портки пока не переняли, — и девушку, одетую в лен и шерсть домашней работы, с простой вышивкой шерстяной красной нитью и с единственной цветной бусиной на шее, Воротислава оглядела снисходительно. Где же твое приданое, воеводская дочь? — было ясно написано у нее на лице, но вслух она ничего не сказала. А у Белотура отлегло от сердца: по лицу жены он видел, что бедность Дивляниной сряды заслонила в глазах Воротени красоту девушки. По крайней мере, пока. Ему хватало сложностей и без ревности Забериславны.