Но вдруг сам Белотур обернулся к ней и кивнул, приглашая подойти. Дивляна приблизилась.

— Посмотри, матушка, — Белотур взял ее за руку, — какую я лебедь белую привез. Это Дивомила Домагостевна, дочь воеводы ладожского Домагостя Витонежича. Род свой она ведет от Любошичей, ладожского старшего рода, и Гостивита, князя словен ильмерских. Эту деву я для князя Аскольда сосватал. Как в кощуне — саму Денницу из Золотой Сварги!

— Да что ты говоришь! — Елинь Святославна всплеснула руками. Она не так чтобы не поверила, но на Дивляну смотрела во все глаза, и в глазах этих читалась смесь живого любопытства с недоумением. — Невесту князю! Да что же ты, дурная твоя голова… Надо же было князя упредить, чтобы он встретил. Сам бы в дом ввел… Что же ты ее сюда! Как же так! Совсем обычаи забыл!

— Погоди, матушка. Князю в дом ее вести рано. Встрешник нас попутал — родню ее, дружину, приданое мы по пути потеряли.

— Как — потеряли? — Старая воеводша в изумлении раскрыла глаза еще шире. — Из-за пояса обронили, что ли? Не рукавица, чай!

— Не обронили. Отстал от нас по пути ладожский воевода Велемысл, ее брат, и дружина его, и приданое у него остались. А куда невесту к мужу в дом без приданого? Да и отдавать ее кто будет — я же ей не родня! Вот-вот они нас нагонят. Тогда и передадим невесту жениху честь по чести. Пока пусть у нас побудет.

— Да лучше… — начала недовольная Воротислава.

— У нас побудет! — с легким нажимом повторил Белотур, бросив на нее строгий взгляд, и жена не посмела открыто перечить. — Прошу, матушка: прими ее, обогрей, а то дева совсем измаялась. Ни родни, ни пожитков, всего две исподки с собой да одна челядинка. — Он кивнул на Снегуле. — Будь ей пока вместо матери.

— Ну, как не принять? — Елинь Святославна повернулась к Дивляне. — Да будут с тобой боги в нашем дому, дитятко! — Она обняла девушку, прижалась к ее щеке своей прохладной морщинистой щекой. — Сейчас все устрою. И баню и поесть — у меня все готово, а там и постелим — ляжешь отдохнуть. Это сколько же вы ехали?

— Почти с Медового дня, — впервые подала голос Дивляна. — Третий месяц уже.

— Ох, бедная! Ну что, как у вас в Ладоге люди-то живут? — Она приобняла Дивляну за плечи и повела во двор, будто ожидала, что девушка немедленно расскажет ей все о жизни далеких волховских словен.

Во дворе размещались несколько мазаных изб, клети, навес для скота, пока еще пустой — не пригнали с луга. Кусты и некоторые деревья уже желтели, но трава оставалась зеленой, и скотину не спешили ставить в стойло. Дивляна заметила, что в полянской земле листопад-месяц похож на ладожский ревун — теплее и зелени больше. И называют они его здесь, как потом оказалось, жолтень, оттого что деревья желтеют, а грудень зовут листопадом, потому что только тогда лист опадает! Получалось, что в эти полуденные края Марена-зима добиралась на месяц позже.

Одна из мазаных изб принадлежала старой воеводше — сюда она и привела Дивляну и Снегуле. С последней она попыталась было объясняться знаками, но, убедившись, что голядка прекрасно понимает по-словенски, смеялась над своей ошибкой звонко, как молодая. Старшая дочь Полянского князя Святослава была совсем не похожа на сына — круглолицая, скуластая, невысокая ростом и с годами располневшая, она, видимо, сама имела в жилах немного саварской крови. Голова ее, покрытая белым убрусом, не доставала Белотуру даже до плеча, да и внук уже перерос бабку. Однако зубы у нее были почти все целы, и дряхлой она ничуть не выглядела. Видно было, что эта женщина, как и сын ее, открытая и чистосердечная, и рядом с ней Дивляне сразу стало гораздо спокойнее. Расторопная и отзывчивая на чужую нужду, Елинь Святославна, казалось, готова была принять в дети любого доброго человека, и Дивляна, побыв рядом с ней всего ничего, уже ощущала себя под теплым крылом заботливой матери. Понятно, в кого Белотур уродился таким!

Изба у нее была просторная, земляной пол чисто выметен, на скамьях — пестрые ковры и пушистые шкуры, на полках — сияющие, как солнце, бронзовые, медные, серебряные блюда, резные ларцы и ларчики один на другом — их Елинь Святославна называла незнакомым Дивляне словом «скрыня». Даже полати отгораживались чистыми вышитыми занавесками. Пахло душистыми травами, и этот запах, как всегда, наполнил душу Дивляны чувством покоя и безопасности. Все в Киеве, было как-то не так — другие избы, утварь, говор, да и само это поселение на вершинах крутых гор, будто зависшее между землей и небом. Но и здесь, похоже, можно жить. Если только ей найдется место…

Первое впечатление Дивляну не обмануло. Старая воеводша сама пошла с невесткой и приехавшими девами в баню, после усадила за стол, подкладывала всем кусочки, подливала квасу. Потом постелила Дивляне и Снегуле у себя, дала мягкие перины, беличьи одеяла и все ходила вокруг, выпытывая, не холодно ли им и не жестко ли, не надо ли дать попить и не дует ли откуда. Дивляна даже устала отзываться и благодарить. Заснув наконец, она спала гораздо крепче и спокойнее, чем надеялась по пути сюда.

На другой день, проснувшись и умывшись. Дивляна выглянула в окошко, благо, день стоял солнечный и почти по-летнему теплый, и увидела во дворе Белотура, одетого в лучшее цветное платье, с поясом в серебре. Рядом с ним отроки держали мешки, видимо, с мехами.

— Это куда он — к князю собрался? — Дивляна обернулась к Елини Святославне.

— К князю, — охотно подтвердила та. — Князь-то ждет его который уж день. Небось проведал, что приехали вчера.

Дивляна села на лавку. Сегодня Аскольд узнает, что она уже здесь. Наверное, он захочет ее увидеть? И можно ждать, что вот-вот он за ней пошлет?

— Вот что, Дивляна, — окликнула ее хозяйка, будто услышала ее мысли. — Князь-то, видать, скоро пришлет за тобой. Давай поглядим, что у меня из платья есть для тебя. Надарили, я уж не ношу, куда старухе-то наряжаться? А хорошее платье у меня есть, цветное, давай примерим, может, подшить чего надо…

У Дивляны было с собой козарское платье, подаренное Ехсаром, но его Елинь Святославна не советовала надевать.

— Что подумает князь: невеста до него еще доехать не успела, а у чужих мужиков подарки принимает!

— Да я и не хотела!

— Я его знаю, Ехсара, он мне родня: мужик не вредный, но приставучий, как репей. Пусть-ка это пока в скрыне полежит. Вот выйдешь замуж, тогда тебе при муже и не такие дары поднесут.

В скрынях старой воеводши нашлось платье всякое: и козарское — оно, оказывается, называлось «кан-дис», — и обычные словенские верхницы, но дорогие, из тонкой мягкой шерсти, крашеные, обшитые блестящим шелком, а одна даже целиком из тяжелого плотного шелка, с желтыми чудовищами вроде рогатых, усатых змеев, вытканных по ярко-зеленому полю. Дивляна рассматривала ее, себя не помня от изумления: где же виданы такие чудовища! И какое же умение надо, чтобы выткать его на шелке! Ткань казалась далеко не новой, протерлась на сгибах, а на уровне колена темнело несколько досадных пятен, вероятно, от жира. Сколько лет назад отгремел пир, на который это платье надевалось!

— Это я в приданое получила! — Елинь Святославна улыбнулась, вспомнив молодость. — А пошила себе бабка моя Миниса, Минесь Ишмеккей-хири. Но уже тогда пошила, когда замуж за деда Володимила Предиборовича вышла. Очень она любила его, и одевалась при нем по-нашему, и говорить пыталась… Жаль, пожила недолго — как матушку мою родила, так и умерла. Видишь, платье какое узкое — на молодуху. Я сама сколько лет не надеваю — трещит по швам! Давай-ка, примерь.

Дивляна хотела отказаться, но старой воеводше, кажется, доставляло удовольствие увидеть наследство собственной бабки на красивой ладожанке. Видимо, бабка Минесь была такого же роста и собой стройна, потому что на Дивляне ее платье сидело хорошо. Елинь Святославна вертела ее и одергивала слежавшуюся за многие годы одежду, ахая от удовольствия.

— В этом и пойдешь! — радовалась она. — Чего еще искать, ты в этом просто Денница сама!

— Я не просто Денница, — Дивляна улыбнулась. — Я — Огнедева.

Елинь Святославна посмотрела ей в глаза, увидела там спокойное достоинство и гордость за себя и свой род, вдруг снова пробудившиеся в душе Дивляны, и почему-то вздохнула. За этой девушкой, пришедшей сюда почти в одиночестве, стояла далекая земля — широкие реки, глубокие бурные озера, густые леса, полные зверья, путь к далеким северным странам.

— Ну что, помнят у вас в Ладоге еще князя Дира? — спросила она. — Он говорил, что будто из княжьего рода происходит, да мы тут не знали, верить ли.

Дивляна принялась рассказывать ей предания о древнем конунге Ингваре, о его потомках, в том числе о Хранимире валгородском, о своем родстве с ним, потом о Любошичах, о Любше, о бабке Радуше. Об ильмерских Огнедевах, из которых ее ближайшая предшественница была избрана целых семьдесят лет назад. Они говорили, и никто им не мешал, не считая челяди, спрашивавшей указаний по хозяйству.

Белотур так и не вернулся домой — прибежавший отрок сообщил, что князь устроил пир и зовет пожаловать Елинь Святославну и Воротиславу Забериславну с Ратибором Белотуровичем. Забериславна с сыном немедленно принарядились и ушли, а старая воеводша велела передать, что ей неможется. На самом деле она не хотела бросать Дивляну одну в доме. Перед тем она дотошно выспросила Мокряту и убедилась, что князь вовсе не передавал приглашения для Дивомилы Домагостевны и что Белотур тоже ничего о ней не сказал. Это им обеим весьма не понравилось, но оставалось только ждать.

Воевода вернулся ближе к утру, а увидела его Дивляна только за обедом. На всю семью стол накрывали в большой избе, где жил Белотур с женой и сыном. Увидев девушку, он улыбнулся ей, но взгляд его оставался озабоченным.

— Что же это — князь меня видеть не желает? — сразу спросила она.

— Я ему все рассказал. И он решил, что ты еще не приехала.

— Что? — Дивляна в изумлении подняла брови.

— Он сказал, что ты еще не приехала, — с досадой повторил Белотур. — В пути задержалась. А как приедешь, так он и встретит.

— Это ты ему сказал, что я еще не приехала? — Дивляна все-таки думала, что не поняла его.

— Нет. Он — мне.

— Князь говорит, что нет родни и приданого — нет невесты, потому что неприлично ему невесту знатную как робу безродную, в одной исподке, принимать, — не без удовольствия пояснила Воротислава. Белотур бросил на нее недовольный взгляд, но по существу она верно передала мысль князя Аскольда. — Пока родни и приданого нет, лучше пусть люд киевский думает, что ты еще не приехала. А если появится твой брат с приданым и дружиной — тогда тебя народу и покажем.

— Вот как! — только и сумела вымолвить потрясенная Дивляна.

С таким трудом она добиралась сюда из Ладоги — через реки, волоки, леса и болота, через кривичей, смолян, голядь, радимичей, савар, через поединки, обманы, побеги, сражения, причем даже ей самой пришлось взять оружие в руки, через злые чары! Будто через дремучий лес продиралась! Сколько людей не жалели себя, чтобы она смогла сюда попасть! И вот в конце пути оказалось, что жених ей вовсе и не рад! Так что же — все напрасно?

— Всегда он причудник был, Придиславин сын, — после некоторого молчания обронила Елинь Святославна. — Но чтобы такое удумать — это суметь надо.

— Князь о чести своей заботится, — заступилась за деверя Воротислава, поняв, что свекровь его решение не одобряет. — Коли узнают, как он свою невесту принял, — засмеют. Какое же ему будет уважение от полянской старейшины хотя бы? А от саварских князей? А от козар? А перед уличами и вовсе сорому не оберемся — после Дорогомысловых дочерей невесть кого на их место сажать!

— Я не невесть кто! — звенящим от слез голосом отчеканила Дивляна. Белотур бросил на нее виноватый и сочувствующий взгляд и хотел что-то сказать, но мать его опередила.

— Об уличах он думает! — Елинь Святославна обняла ее и накрыла рукой золотисто-рыжий затылок будущей княгини. — О деве бы лучше подумал! Ей-то каково — вроде она есть, а вроде ее нет! Приданого он ждет, не невесты! Будто ему без приданого жить нечем, порты до дыр износил, ах, горемычный! Вот я с ним сама поговорю! Сестры матери, поди, послушается, я его в ум-то ворочу! Нынче же пойду!

— Но кто ее отдавать будет, когда брата ее тут нет? — с досадой возразил Белотур.

— Ты и отдашь! Тебе ее отец вручил по обычаю, из рода отпустил. Ты и мужу передашь. А приданое подвезут, оно не к спеху. Я ему растолкую…

— Не надо! — сказала Дивляна, высвобождаясь. — Не надо ему ничего говорить. Ну, примет он меня в дом. И кем я там буду? Наложницей? Робой? Нет уж! Не приехала, так не приехала. И если судьба мне в его дом войти, то со всей честью! Или никак!

— Сам еще пожалеет! — проворчала Елинь Святославна, не настаивая. — Как увидит тебя, то скажет: ну и дурак же я был, что такой красоты сам себя лишил!