— Не говори ничего пока. — Дивляна обернулась и легла на спину, устремив взгляд на закопченные балки кровли. — Я младшей женой быть не могу. А в старшие не годна.

— Мне все равно. — Белотур разбирал кудряшки на ее вспотевшем лбу, с такой нежностью касаясь кожи, какой трудно было ждать от его загрубелых рук.

— Мне не все равно. Ведь я — настоящая Огнедева и замуж выходить могу только так.

— Но что же делать, если…

— Пока — ждать. Не так уж много времени прошло, чтобы руки опускать. А там — как богам поглянется. И если… я лучше сама на божий суд пойду, чем позволю меня и мой род с грязью мешать.

— Ты с ума сошла! — Тревожно хмурясь, Белотур сел на лавку, взял ее за руки, поднял и заставил сесть, словно она бредила во сне и ее нужно было скорее разбудить. — На какой божий суд?

— Водой. Огнем. Железом. Мало ли способов?

— Нет. Я не позволю. — Белотур решительно помотал головой. — Хочешь и красоту, и здоровье, и жизнь загубить!

— Но ведь я права! За мной — моя правда, и боги меня оправдают!

— А если нет? Велема боги оправдали, а варяга того погубили, хоть он и был прав! Ты-то об этом точно знаешь! Может, боги теперь Красу считают Домагостевой дочерью…

— Да что ты такое говоришь? — Дивляна скривилась и снова чуть не заплакала. — Как это — Красу? Ведь это я — Домагостева дочь! Я должна это доказать! Хоть как! Иначе мне и жить незачем!

— Ну, как это незачем? — Белотур обнял ее. — А я?

Дивляна не ответила, прижимаясь лицом к его плечу, но уже не находя в этом прежнего утешения. Любовь — это хорошо, но если она не найдет способа снова стать собой, не заставит племя полян уважать ее как дочь ладожского воеводы, то и любовь не принесет ей счастья. Не для того ее оторвали от Вольги и родной земли, не для того она боролась с людьми и духами, доказывая, что достойна носить имя Огнедевы, чтобы теперь жить в младших женах!

Прошло еще несколько дней. Воротислава явно догадывалась, к чему дело идет, на самый простой вопрос отвечала резко. Дивляна старалась не попадаться ей на глаза, но понимала, что вечно так жить нельзя. Белотур ходил мрачный: он хотел покончить с этой неопределенностью, вынести гнев старшей жены, но примирить ее с неизбежным. Он знал, что вызовет бурю, да и не хотел бы обижать Воротеню, но что поделать? Они прожили вместе пятнадцать лет, с тех пор как шестнадцатилетнему Белотуру отец и еще живой тогда князь Дир привезли рослую, угловатую, некрасивую, но крепко сбитую девушку-невесту пятнадцати лет. Из-за этой некрасивости князь Дир не взял дочь радимичского князя за себя, а его сын Аскольд был женат с четырнадцати, тоже на княжне, и пришлось сосватать племяннику. Они с ней вместе повзрослели, одного сына вырастили, пятерых младенцев схоронили. И ладили неплохо: некрасивая, упрямая и вспыльчивая, Воротислава, однако, была умна и не зла сердцем. Будучи обычным здоровым мужиком, Белотур не уклонялся от случайных даров Лады и Ярилы, но ни разу еще не предполагал, что главное место в его жизни займет другая женщина. Они думали и состариться вместе, но она состарилась раньше. Со временем Воротеня смирится, хотя смирение ее дорого обойдется всей семье. Люди ее осудят, вздумай она перечить мужу, решившему взять младшую жену. Ведь что она сама? У бабы года летят, как зерно из мешка сыплется. Тридцать лет — бабий век, и пусть она хоть трижды княжья дочь, никто не упрекнет мужа, если он оставит на ее руках все хозяйство, а для постели приведет новую жену! Где твои дети, Воротислава Забериславна? На угорье за Бабиной горой схоронены? Ну и молчи!

Он жалел жену, но и отказаться от Дивляны не было сил. Как он хотел, чтобы эта солнечная дева принадлежала ему по праву, эта красавица, его мечта, драгоценность, нежная и горячая, лукавая и волнующая своей невыразимой прелестью. Все у нее есть — знатный род, сильная родня, веселый нрав. Сбылось бы то, о чем он мечтал уже не первый месяц, с тех пор как впервые, еще где-то на Ильмере, поймал себя на чувстве жгучей зависти к Аскольду. И вот теперь мечты могли бы стать явью. И она любит его. Уже давно она отвечала манящей и ласковой улыбкой на каждый его взгляд. Она доверяет ему, почти как родному брату, у него ищет защиты, и он не обманет ее надежд. Теперь он наконец-то может сделать для нее действительно важное дело — закрыть от грозящего бесчестья, ввести в дом по обычаю. У них будут дети, и его род получит достойное продолжение. Воротеня… покричит и смирится, думал он и тяжко вздыхал. Иной раз хочется начать жизнь заново, но ведь и прежняя жизнь — не отопок, с ноги просто так не стряхнешь.

Елинь Святославна качала головой, иногда роняла замечания, что двум медведицам в одной берлоге не ужиться. Будь Дивляна и в самом деле безродной полонянкой, все сошло бы легче: она не покушалась бы на главенство Воротиславы, а та не опускалась бы до ревности к ней. Но они были равны. Белотур сам понимал, что Дивляна заслуживает гораздо большего, чем он может дать ей при Воротиславе. Но отослать жену — нанести оскорбление ее роду. И не настолько он потерял голову от любви, чтобы поссориться с тестем-князем, когда брат-князь смотрит на него волком и подозревает в попытке позорного обмана. К тридцати годам пора поумнеть и понять, что ни себе, ни девушке он таким путем счастья не принесет. Выхода не было. Белотур, воевода, привыкший всегда находить выход и склонный надеяться на лучшее, теперь не знал, куда податься. Даже сын, Ратибор, не смея осуждать его вслух за разлад в доме, смотрел исподлобья и уклонялся от разговоров.

Дивляна старалась радоваться тому, что жизнь ее теперь соединена с Белотуром, который нравился ей с самого начала. Она даже не могла вспомнить, когда это началось. Страдая от разлуки с Вольгой, навсегда, как казалось, погубившей ее счастье, она неосознанно стремилась к утешению, настойчиво искала того, кто поможет ей вновь обрести радость жизни. И нашла — видно, Лада и Макошь любили свою непутевую внучку. Да, проводили ее из родного дома с честью, но до места она этой чести не довезла. Уж больно далеко оказалось. И попрекать ее этим люди смогут до конца дней. Иногда она даже жалела, что не родилась дочерью какого-нибудь ловца. Легче не иметь ничего с самого начала, чем все иметь и потерять!

Однажды утром Дивляна вернулась в мазанку, умывшись во дворе, а перед тем зайдя в нужной чулан в дальнем углу.

— Ну что? — шепотом окликнула ее Снегуле, видя озабоченное лицо своей то ли хозяйки, то ли уже просто подруги.

Дивляна поджала губы и помотала головой.

— Опять нет?

— Нет.

— Ты не обсчиталась?

— Нет.

— А у тебя раньше так не бывало?

— Нет.

— Ну, три дня — это еще ничего не значит, — попыталась утешить ее Снегуле. — У меня вот тоже было один раз — лишних две пятерицы дожидалась, ну, все уже, думаю, благословила меня Ла…

— Тише!

Дивляна вдруг вскинула руку, призывая ее к молчанию. Снегуле застыла на полуслове — не услышал ли кто-нибудь их разговор? Если мужик — то ничего, а любая баба сразу догадается, о чем речь…

А Дивляна услышала такое, что не поверила своим ушам. Через заволоку, выходящую во двор, до нее долетел знакомый голос. Не смея так сразу предаваться надежде, она вышла в сени, поднялась по ступенькам, выглянула в двор… И увидела Велема. Словно с неба упав, в той же синей верхнице, которая была на нем в день их последнего расставания под Числомерь-горой, зато в новой куньей шапке с красным шелковым верхом — должно, подарок от кого-то, он стоял перед Белотуром и лицо имел скорее недовольное, чем радостное.

— Ну, у вас и горы — взмок, пока долез! — говорил он, почесывая голову под шапкой: похоже, и в бане бывать ему давно не случалось. — Еле нашел тебя! Выпить есть что-нибудь — квас водится в ваших краях? Уж думал, никогда не доеду! А сестра моя где?

Ответ на последний вопрос он немедленно и получил. Опомнившись, Дивляна завизжала, молнией метнулась через двор и повисла у Велема на шее, да так, что чуть не сбила его с ног. Ругаясь, он оторвал ее от себя, но потом сам обнял, похлопывая по плечам и осматривая, будто хотел убедиться, что ее не подменили и с ней все в порядке. Елинь Святославна, радуясь всей душой, тоже обняла его, едва дотянулась.

— Экий ты вырос — что бортевая сосна! — приговаривала она, утирая радостные слезы, будто ее любимый сын вернулся из похода. — А на сестру совсем не похож! А кто еще ваши братья?

А Дивляна все никак не могла от него оторваться, то плакала, то смеялась, терлась лбом о его плечо, крепко вцепившись в локоть, будто боялась, что брат исчезнет, как сон. Со всех сторон к ней лезли обниматься прочие братья, передавая ее от одного к другому, чтобы она могла сама их сосчитать и убедиться, что все целы! Она ждала их, но сама не ожидала, что так обрадуется. С ними к ней вернулась вся ее прежняя жизнь, Ладога, Любша, Варяжский конец, Велеша, Ярилина гора, Дивинец, Волхов, Ильмерь, вся многочисленная родня и ладожская старейшина. Вернулась она сама — Дивомила Домагостевна, та, какой родилась и выросла. И пусть родная земля очень далеко, она уже не лист на ветру, не былинка в поле! Все это она видела в каждой черте лица Велема, родного и близкого до последнего волоска, и никогда брат не казался ей таким красавцем, как сейчас!

Оказалось, ладожане приплыли к Киевским горам еще вчера вечером, уже в темноте, и, не решившись лезть в незнакомое место вслепую, прямо на подольской отмели и заночевали. А на рассвете, когда народ зашевелился, Велем принялся расспрашивать, где искать воеводу Белотура Гудимовича.

Елинь Святославна снова захлопотала: кормить, поить и топить баню. И хотя о Велемовых подвигах они уже знали почти все, разговоров хватило на весь день, вечер и часть ночи. А утром, приведя себя в порядок и надев самое лучшее платье, Велем отправился на княжий двор.

Глава 18

Князь, разумеется, со вчерашнего дня знал, что за гости пожаловали в Киев-город. С самого утра в гриднице было не протолкнуться: всем до смерти было любопытно, что скажет князю ладожский воевода и к чему все это приведет. Ольма явился сам, а за Арнвидом с фелагами послал князь, велев не забыть прихватить с собой и раба по имени Грим. А вдруг болтливый раб не посмеет повторить свои бредни в лицо нарочитому мужу? Аскольд понимал, что в этом случае будет выглядеть очень глупо — полянский князь пошел на поводу у варяжского раба! — и с трудом сохранял невозмутимость.

Вид ладожского воеводы Велемысла Домагостича ему сразу не понравился. Только для того, чтобы тот вошел вместе со всеми братьями, понадобилось вывести из гридницы полтора десятка наименее знатных гостей — иначе ладожанам просто некуда было ступить. На Велеме были красная верхница, отделанная желтым шелком, зеленая свита, тоже с отделкой, козарский пояс с серебряными бляшками, на поясе — варяжский меч с очень дорогим набором (самого клинка в ножнах было не видно, но едва ли такой набор посадят на какую-нибудь дрянь), а на голове — кунья шапка с красным шелковым верхом. Рослый, могучий, с грубоватыми чертами лица, уверенный и неприветливый, Велем сразу стал занимать в гриднице так много места, что даже князю сделалось тесновато и душно, хотя все заволоки были открыты, а огонь не горел. За спиной Велема стояли братья: разодетые в крашеные одежды, молодец к молодцу.

Будущий зять Велему тоже не слишком приглянулся. Между двумя братьями, Аскольдом и Белотуром, сходство приходилось выискивать. Общего у них был разве что высокий рост, светлые волосы с легким уклоном в рыжину, светлые серо-голубые глаза, а в остальном они друг друга напоминали мало. Киевский князь смотрел на приезжих недоверчиво и угрюмо, Велем чувствовал себя не особо желанным гостем, и оттого ему с трудом удавалось вести себя учтиво.

Однако не в борозде найден, вежеству учен! Не показывая возникшей неприязни, ладожский воевода поклонился, преподнес подарки: бобров, куниц, гривну серебра.

— Это тебе дары мои гостиные, а еще привез я дары свадебные, — продолжал Велем. — Привез я сестру мою, Дивомилу Домагостевну, нареченную твою невесту. Родич и воевода твой Белотур Гудимович ее посватал за тебя, и решил отец мой Домагость Витонежич с родом нашим и ладожской старейшиной, что сватовство твое — честь и радость для нас великая. Готов ли ты к свадьбе — сварено ли пиво, поставлены ли меды?

Против воли в голосе его звучала издевка. Полдня вчера Белотур спорил с ним, уговаривая повести речь именно так. Ведь князь сам говорил, что «его невеста приедет, когда приедет ее род и приданое», — значит, для Аскольда и сама Дивляна приехала именно сейчас, и пора ему об этом узнать! Велем, разгневанный здешними новостями, не собирался плести словеса и склонен был прямо спросить ответа, как смеет Аскольд сын Дира поносить его сестру и весь род ладожских Витонежичей? Как смеет он слово варяжского раба с битой мордой ставить выше слова словенского нарочитого мужа? И что за честь будет ладожанам от этого родства, если их тут не выше варяжского раба ставят?