Белотур еле сумел его унять, по опыту зная, что ни к чему хорошему упреки и негодование не приведут. Аскольд был упрям и страшно не любил, когда на него давили. Чтобы добиться от него желаемого, надо было дать ему возможность выбрать самому — хотя бы для виду.

Что до того, чтобы выдать Дивляну за самого Белотура, то об этом Велем не хотел говорить.

— Ты мужик хороший! — твердил он, душевно обняв воеводу за плечи и держа на коленях уже какой-то по счету ковш пива. — Кабы мне решать — взял бы я тебя в родню не задумавшись и еще богов бы благодарил. Но решает отец и старейшина, и они мне велели сестру выдать за киевского князя.

— Но Белотур ничем не хуже! — чуть ли не со слезами убеждала его Дивляна. — Он воевода, он княжий внук!

— Ты не то что княжий внук, ты мне как брат! — Велем бил Белотура по груди, выражая самые дружеские чувства. — Но тут вот в чем заноза. Если князь ее не возьмет, выйдет, что мы с тобой — обманщики, а она — роба, под всей Игволодовой дружиной побывавшая. Нет уж, пусть он признает, что она — Дивомила Домагостевна, дева честная и рода высокого, Огнедева, достойная княгиней быть хоть в Киеве, хоть в Ирии Светлом! Я его заставлю признать! Я хоть его самого на поле вызову, а честь нашу порочить не дам!

Дивляна изнемогала. Да, чтобы ее честь и честь рода была спасена, Аскольд должен все это признать. Но когда он это признает, не захочет ли он жениться сам? Ведь ему нужна такая невеста, нужны словены ильмерские, за тем Белотура и посылали в такую даль! И теперь Белотур окажется подлецом, если попытается взять за себя невесту, сосватанную для брата!

У нее оставалась некоторая надежда, что Аскольд признает это все, но жениться все же не захочет и уступит невесту брату-воеводе. И уж тогда, имея за спиной всю ладожскую родню, она и с Воротеней как-нибудь управится! Белотур на такой исход не рассчитывал, но ради чести Велема и Дивляны он всей душой желал их оправдания и уговаривал Домагостича потерпеть ради сестры.

— Рад я тебя видеть здесь, Велемысл Домагостич, — отвечал тому князь Аскольд. — Рад был бы и невесте, сестре твоей. Да слухи людей смущают. Будто бы хотел по пути сестрой твоей завладеть кривичский князь Станислав Велебранович, будто бы ты дал ему деву с приданым и даже на божьем суде бился, чтобы доказать, что она и есть твоя сестра, Дивомила Домагостевна. И одолел, боги твою правду показали. Кого же ты мне привез? Говорят, робу, за полгривны купленную?

— Не может песье рыло не лгать. — Велем бросил негодующий взгляд на Грима, которого быстро заприметил среди нескольких варягов. — Этот?

— А ты его сразу признал!

— Еще бы не признать! Я его до смерти не забуду! И он меня — зубы-то, поди, новые не отрастут! А лжет он, как бык воду пьет. Еще пока из Вал-города ехал, всем трепал, будто везет с собой сестру мою Святодару Святоборовну, Хранимирову вдову из Вал-города. А сам ее в глаза не видал — пасынок, Деленя Хранимирович, невредимой в Ладогу доставил воеводшу и дитя. А этот простую девку за нее выдавал, чтобы продать подороже. Теперь опять лжет — он за Красу разного добра взял, если в шеляги пересчитать, не меньше гривны. А говорит — половина.

— Кто полоном торгует, часто знатность рода завышает, это дело известное. Кто собой хорош, тот у них и знатен. Но ты, Велемысл Домагостевич! — Аскольд устремил на него пронзительный взгляд. — Ты не можешь все время правду говорить! Либо у Станислава твоя сестра, либо здесь. Так где? Где ты солгал?

Велем помолчал. Да, никакой наглости не хватит утверждать, что он везде говорил правду. Либо там — либо здесь. Они с Белотуром так ловко запутали след Огнедевы, так хорошо спрятали обман, что теперь сами не могли найти дорогу к правде.

— Предрекали мне: пожалеешь, что его не убил, — обронил он, бросив косой взгляд на Грима и вспоминая слова волхва Веледара. — Пожалел! Ну, что я перед князем Станиславом говорил — за то пусть он с меня спрашивает — Велем снова перевел взгляд на Аскольда. — А тебе я говорю правду. Моя сестра — та, что в доме воеводы Белотура. И со мной это могут подтвердить все мои братья. — Он кивнул на стоявших позади. — И воевода Белотур. И его мужи нарочитые — Битень, Валун, Бориполк, Воротикрай, Родобуд. К тебе мы сестру везли. К тебе и доставили. А Станила что заслужил, то и получил. Тебе в том печали нет, не тебе ведь его детей качать. Принимаешь невесту?

— Станислав кривичиский думает, что дочь Домагостя — в его доме, — сухо возразил князь. — Дойдут до него слухи, что я на ней женился, — скажет, что у меня роба! Так и будем всю жизнь соромом мериться? А еще вот что выходит. Ты на божьем поле подтвердил, что твоя сестра — та, что у Станилы. А та, что здесь, — выходит, не она! Перед богами — не она!

— Да как не она, когда она! — Белем в негодовании хлопнул себя по бедрам. — Да, солгал я Станиле — для того же солгал, чтобы сестру для тебя уберечь! И уберег! А боги меня потому оправдали, что видели — не для красного слова, не для корысти я на обман пошел, а ради чести рода своего!

— Ты слишком испытываешь терпение богов! — крикнул Грим, еще не привыкший к тому, что рабу перед свободными мужами полагается молчать. — И твоему роду не много…

Тут Арнвид живо зажал ему рот и не дал закончить. За оскорбительные слова раба спросят ответ с хозяина, а Арнвид вовсе не собирался драться с Велемом, которого боги любят даже вопреки справедливости. Впрочем, варяга это не удивляло — сам один нередко бывал пристрастен.

— Богам меня и судить! Хочешь, княже, я снова на поле выйду и докажу, что моя сестра — здесь? — Велем напористо шагнул к князю, будто собирался драться немедленно и именно с ним, и Аскольд невольно отшатнулся. Могучий и упрямый, Велем внушал ему неприязнь своим уж слишком уверенным и победительным видом.

— Нет! — За ним шагнул Белотур и крепко взял за плечо. — Ты уже выходил. Дай-ка теперь я мою удачу попытаю. Доверишь мне за честь рода постоять?

Велем оглянулся и, слегка остыв, попятился назад, куда тянула его рука Белотура. Тот был прав, как и негодяй Грим: нельзя испытывать терпение богов слишком долго. А ведь никто здесь не знает, что еще сказал ему волхв Веледар. «За победу без заслуги ты заплатишь богам поражением без вины». Наверное, это и есть тот случай. И за оправдание, когда был виноват, боги накажут его теперь, когда он говорит правду!

— Доверю. — Велем кивнул. — Ты в Ладоге был и видел, кто там моего отца дочери.

— С рабом драться мне невместно, а дай ты мне противника, княже. — Белотур поклонился родичу. — Буду побежден — знать, боги не с нами. А одолею — бери в жены деву честную, рода высокого.

Аскольд задумался, пытаясь быстро понять, чем все это ему грозит. Ему не понравилось, что Белотур и Велем стоят один за другого — будто родные братья. Проиграй Белотур — так бы ему и надо! — невеста останется ему, он породнится с ладожской знатью, к нему потекут бобры и куницы, а там…

Он не успел додумать эту мысль до конца — ему помешал женский голос:

— Не надо божьего поля, княже!

Все бывшие в гриднице обернулись. Вперед шагнула Воротислава. Она пришла сюда вместе со свекровью и другими знатными женщинами: как жрицы Лады и Макоши, они имели право не только присутствовать, но и говорить на княжьем совете наряду со жрецами-мужчинами. За эти несколько мгновений Воротислава, всегда быстро соображавшая, поняла самое важное для нее. Если ее муж проиграет божий суд — он будет опозорен, а ладожская невеста останется в доме, он возьмет ее второй женой! Этого не избежать — ведь не для Велема же он подставляет под меч свою голову и свою честь! А ради чего они собираются драться? Чтобы доказать родство Велема с этой рыжей? Воротислава в нем не сомневалась. Как ни мало у нее было причин любить Дивляну, высокое происхождение и воспитание девушки не увидел бы разве слепой. Даже Аскольд все понимает — не дурак же он, хотя слишком самолюбив, мнителен и упрям. Надо только успокоить его боязнь молвы, дать внешние доказательства того, что все в порядке. И ладожанка уйдет из их дома…

— Стойте! — Воротислава вышла вперед и встала между мужчинами, будто желая помешать им немедленно наброситься друг на друга. — Ты, Велемысл Домагостич, готов дать клятву, что эта дева — твоя сестра?

— Готов!

— Клятвы мало! — одновременно возразил Аскольд. — Он уже давал клятву совершенно в другом! Я не знаю, почему ему поверили боги, но я ему верить не могу! Его сестра теперь жена Станислава!

— Но и эта дева станет ему сестрой, если над ними будет проведен обряд побратимства. Разве это невозможно, Елинь Святославна?

Воротислава обернулась к свекрови, которая, как самая знатная женщина Киева, была здесь старшей жрицей.

— Это возможно. — Оживившись, та кивнула. — Если воевода Велемысл перед богами и людьми назовет деву своей сестрой, то ничья честь задета не будет.

Аскольд несколько просветлел лицом. Если Белотур проиграет божий суд, то и он, Аскольд, останется в дураках — его пытались женить на робе! Если одолеет, то будет выглядеть еще хуже — тогда его выставят злобным дураком сами боги. А если Велем заново породнится с этой девой — то она станет его сестрой, кем бы ни была изначально. Происхождение, приданое, честь, защита Витонегова рода — все это распространится и на нее, и кем она родилась, просто утратит значение!

— Тогда прошу тебя, матушка, обряд провести. — Аскольд встал и почтительно поклонился старшей сестре своей матери. Участие и руководство Елини Святославны придаст обряду наибольшую законную силу, и если кто после этого тявкнет что-то против молодой княгини, то его не допустят к принесению жертв!

Узнав, что ей предстоит, Дивляна всплеснула руками: хоть волком вой, хоть песни пой! Смешно было родниться с собственным родным братом — но вреда от этого нет, а все сомнения снимутся. Это гораздо лучше, чем увидеть на божьем поле его — или Белотура — или самой прыгать в осеннюю воду со связанными руками, чтобы очиститься от обвинений. Дивляна решилась бы даже на это — не для того она прошла этот путь из конца в конец света, чтобы навлечь позор на себя и род! Но теперь она охотно поцеловала бы Воротиславу, которая придумала такой простой и безопасный выход.

Поцеловала бы… если бы не подозрения, что молодая воеводша сделала это ради избавления от Дивляны и что своей цели она добилась. По отзывам бывших в гриднице, Аскольд после принятия решения растаял, подобрел, сделался гостеприимным и ласковым, и мужчины вернулись с княжьего двора ближе к утру, пьяные, как дурные быки. Ковыляли по тропе, обнявшись, чтобы дружески поддерживать друг друга, и орали на всю гору: «Как улетала сера утка со двора». Песня была свадебная, и Дивляна догадалась, что на том пиру уже заходила речь о свадьбе.

Обряд предстояло провести в Макошином святилище, расположенном на Бабиной горе. Там имелся жертвенник, сложенный из белых камней, а возле него высился идол Макоши. На четыре стороны смотрели лики богинь: Макошь с чашей, Лада с кольцом, Доля с рогом и Недоля с тем же рогом, но опущенным к земле, а ниже всех, будто держа их на плечах, виднелась Темная Мать, Марена, с серпом в руках. Вокруг площадки святилища располагались обчины, как и в других подобных местах, — тут князь собирал старейшин на жертвенные пиры по велик-дням.

Для Дивляны это стал чуть ли не первый выход из дома с тех пор, как она приехала в Киев. День был ясный, солнечный, хотя прохладный и ветреный. По пути на Бабину гору они долго одолевали широкую крутую тропу, обходным путем ведущую на вершину, а когда взобрались, то обомлели. Невысокий вал, отделявший священное место, не мешал смотреть по сторонам, и у Дивляны дух захватило — такой огромный, широкий вид отсюда открывался. Как на ладони видны были Белотуров двор и другие жилища, на соседних вершинах и склонах везде бросались в глаза белые пятна мазаных изб, а за крутым высоченным обрывом расстилался бор, щедро позолоченный наступающей осенью. И то — скоро зазимье, первый снег падет. Впервые Дивляна порадовалась от мысли, что ей предстоит здесь жить. Высота, ширь, приволье — так и мнится, что меж облаков сейчас покажется сама Золотая Сварга. Стоящий на этой вершине будто бы получал во владение целый мир.

Воротислава отправилась сюда заранее и обо всем позаботилась: на жертвеннике курился дымок, была готова курица. Посмотреть на обряд собралась огромная толпа киян, и по их оживленным лицам было видно, что об этом дне они потом долго будут рассказывать приезжим и детям.

Велем держался невозмутимо, хотя и ему в душе было смешно: заново родниться с собственной сестрой! Ему теперь пришло в голову, что он мог бы проделать то же самое с Красой перед тем поединком и ничего не бояться. Веледар, что ли, не догадался? А еще волхв называется! Или догадался, но знал, что с ним и Красой этот замысел не пройдет? Нельзя мешать кровь с женщиной, в которой оставил свое семя. Оно ведь может и прорасти, и кем будет этот ребенок? Сын брата и сестры, сам себе двоюродный брат! Упаси чур от такого!