Официант в казачьем костюме вытащил из ведерка бутылку сухого «Моэт и Шандон», готовясь открыть ее. За соседним столиком веселилась большая группа шведских туристов в вечерних костюмах, они шумно праздновали день рождения своего товарища. К столику Николаса проследовал строй официантов, церемонно несших первое блюдо ужина: дымящийся борщ в глиняных мисках.

Николас Паллиадис взялся за ложку.

– Ужасно, что манекенщицы так загружены работой, – сказал он, – и получают так мало денег. – Выражение на его лице при этом было безмятежным, слегка скучающим.

Элис поглядела на него. Сочувствие Николаса Паллиадиса к низкооплачиваемым моделям домов высокой моды сильно уязвило ее, неожиданно для нее самой. Он, вероятно, думает, что вечер, проведенный в третьесортном клубе с разномастной публикой, является пределом всех ее мечтаний. Она посмотрела на татуировку на его руке, пока он поднимал бокал с вином.

Неожиданно в ее сознании возникла яркая картина обнаженного стройного мужского тела. Элис была поражена. Что с ней происходит? Отчего ее воображение проделывает такие трюки? Элис сделала большой глоток холодного шипучего вина.

Что-то твердое коснулось ее губ, затем звякнуло о стекло. Она заглянула в хрустальный бокал с шампанским.

В ее жизни были моменты, когда события внезапно приобретали необычно четкие очертания. Над Атлантикой, по дороге в Париж, она взглянула вниз, на бесконечную серую поверхность океана и почувствовала, что в этот момент вся ее жизнь озарилась чудесной вспышкой; то был конец всему старому, от чего она бежала, и начало нового. Там, в небе, на высоте тридцати тысяч футов, она поняла, что запомнит этот момент на всю жизнь.

Теперь, когда она извлекла из бокала кусочек платины, усыпанный бриллиантами, она испытала то же странное чувство, однако по иным причинам.

Элис положила серьгу на розовую атласную скатерть рядом со своей тарелкой. Она не была удивлена; подарок, который она только что выудила из бокала, вполне гармонировал с атмосферой безвкусного ночного клуба, оловянной посудой с белужьей икрой и реками шампанского, которые Николас Паллиадис пытался влить в нее весь вечер. Предполагалось, что она будет в восторге от всего этого.

Элис медленно подцепила вилкой вторую серьгу из бокала, не в силах заставить себя поднять глаза на мужчину, сидевшего напротив и внимательно наблюдавшего за ней.

Официант преподнес ей бокал сухого «Моэт и Шандон» с парой бриллиантовых серег на дне. Всего лишь показной жест, которого вполне можно было ожидать от такого человека, как Николас Паллиадис. Любопытно, спровадил бы он ее на такси без серег, если бы она отвергла его предложение?

Она не собиралась разочаровывать его – вот в чем суть. Из-за этой нелепой ситуации ей хотелось хохотать. Однако Элис понимала, что греческий судовладелец ожидает от нее совсем другой реакции.

Серьги представляли собой грушевидной формы платиновые подвески с двумя желтоватыми бриллиантами около двух каратов каждый. Отличный подарок на свидание с певичкой из ночного клуба или пробивающейся к вершинам славы молодой актрисой. Наконец, для плохо оплачиваемой манекенщицы из Дома моды. Элис прикинула их цену – две-три тысячи долларов. Конечно, не так дороги, как платье, что было на ней.

– Возможно, мне стоило выбрать аметисты. – Николас внимательно смотрел на Элис; к ее удивлению, его голос звучал довольно нерешительно. – Чтобы они гармонировали с вашими глазами. Вы знаете, они необычайного цвета.

Элис понимала, что ей следует поблагодарить за подарок или хоть что-нибудь ответить. Даже официант-казачок стоял рядом с выжидающим видом.

– Они… – Элис подыскивала подходящее слово. – Они очень милые.

– Милые? – Он нахмурил черные брови. – Они больше чем милые. Я сам выбирал их.

Элис не могла смотреть на него. Смех разбирал ее.

– Я… я не знаю, что вы хотели бы услышать.

– Говорите правду. – Теперь он заметил ее настроение, и это ему не особенно нравилось. – Мы оба знаем, что мужчинам нужен секс, – процедил он сквозь зубы, – а женщинам деньги. Возможно, вы бы желали что-нибудь еще к этому? Браслет? Кольцо?

Боже милостивый, да он просто ужасен, изумилась она. Он из тех, кто ставит красивых женщин в один ряд с хорошим вином и дорогими машинами. Одно из удовольствий, которое можно купить. Она была знакома с этим типом людей.

Элис потупилась и стала рассматривать розовую скатерть, не зная, как дальше вести себя. Николас Паллиадис был не просто невыносим, он принадлежал как раз к тому сорту людей, от которых она бежала, ничуть не отличавшихся от шантажистов, чьи голоса звучали в ее телефонной трубке, от тех, кто хотел заманить в ловушку и заточить ее в тюрьму. Люди, которые добивались своего, не остановятся ни перед чем.

– Серьги очень милы. – Она понимала, что должна тщательно следить за своими словами, жестами, выражением лица. Он тоже оказался врагом. – Соответствуют своему назначению.

– Соответствуют своему назначению? – Николас поджал губы. – Это очень хорошие серьги. Бриллианты настоящие. Мне показалось, что они вам пойдут.

Казачок убрал борщ, к которому Элис так и не притронулась. Теперь им несли с не меньшей торжественностью шашлык: куски баранины, лук и помидоры, нанизанные на шампуры. Официанты выстроились вокруг стола в виде почетного караула, а балалаечники дружно грянули известную русскую мелодию «Полюшко-поле».

– Не нужно было делать таких… дорогих подарков. – Элис пришлось повысить голос, чтобы он услышал ее.

Паллиадис не обращал внимания на происходившее вокруг него действо.

– Я не привык получать удовольствие от женщины, не вознаграждая ее за это. – Не обращая внимание на ее изумленный взгляд, он мрачно продолжал: – Я очень богат, вы, несомненно, об этом знаете. – Николас поднял указательный палец. – Наденьте их. Я хочу посмотреть, как они выглядят.

Элис медленно вытерла серьги о салфетку.

Это уже не смешно. Они вступили в противоборство, и преимущество на его стороне. Что стоят его высказывания! «Я не привык получать удовольствие от женщины, не вознаграждая ее за это…» или «мужчинам нужен секс, а женщинам – деньги»… Гнев закипал в Элис, и она не могла справиться с ним. Это что, личная его философия? Или он вычитал это в какой-то книжке?

Элис сдержалась, призвала себя к благоразумию и послушно надела серьги. На фоне ее белоснежной кожи подаренные Николасом серьги выглядели очень эффектно.

– Не продавайте их, – коротко бросил Паллиадис. – В любое время, когда вам потребуются деньги, я выкуплю их у вас.

Элис удивилась этим словам, но странная фраза была в духе Николаса Паллиадиса.

Официанты суетились вокруг стола, сервируя горячее. Элис с опаской следила за ними: русская кухня не входила в число ее любимых.

– Вам не придется их выкупать, – тихо ответила она. – Я их не продам.

Черные крылья его бровей выгнулись вновь.

– Не зарекайтесь. Знаю, как хозяева домов моды обращаются с вами, обычными манекенщицами.

Элис положила вилку на стол и мысленно сосчитала до пяти.

– Руди Мортесьер всегда хорошо относился ко мне, – произнесла она ровным голосом. Этот мужчина был просто невозможен. – Мне действительно не на что жаловаться. – Она не могла позволить, чтобы какие-то слова недовольства просочились назад к Мортесьеру. – Руди очень великодушен. Он одолжил мне это платье на вечер.

– Великодушие Руди очень просто объясняется. – Николас саркастически улыбнулся. – Для него это хорошая реклама.

Элис сдалась. Паллиадис пожелал лучшую модель Мортесьера, что подразумевало красивое платье и приглашение на ужин, но взамен не дал ему никакой возможности делать рекламу своему имени. Наблюдая, как Николас разрезал шашлык на мелкие кусочки, быстро и аккуратно, Элис почувствовала приступ неприязни к этому человеку. Ее расчеты приобрести могущественного союзника в лице греческого судовладельца не оправдались. Ей показалось, что вечер окончательно испорчен.

– Вы довольны, что работаете у Мортесьера? – спросил Паллиадис, не поднимая головы.

Элис едва услышала его, увлеченная приятными мыслями о том, как хорошо было бы поставить на место злобного и капризного греческого плейбоя.

– А дизайнер, – добавил он, – Жиль Васс. Ему тоже нравится работать на Руди?

Элис с трудом отвлеклась от размышлений об орудиях пыток, которые мысленно готовила Пал-лиадису.

– Какое отношение к этому имеет Жиль?

– В каких отношениях дизайнер Жиль Васс с Руди Мортесьером? – Николас выглядел раздраженным. – Существует там какая-то связь? Достаточно крепкая, чтобы удерживать Васса при Мортесьере? Они любовники?

Любовники? Элис впервые об этом слышала.

– По правде говоря, мне кажется, что Руди действует Жилю на нервы. Жиль молод, талантлив и очень честолюбив. А Руди…

Она остановилась, внезапно задавшись вопросом, не имел ли Николас Паллиадис скрытых мотивов, приглашая ее на ужин. У каждого дизайнера в Париже есть свои осведомители. Дома моды ревниво охраняют свои секреты.

Паллиадис сделал знак удалиться чрезмерно внимательному официанту.

– Вы совсем не притронулись к ужину, – заметил он.

Элис посмотрела на свою тарелку.

– Я не голодна.

Николас Паллиадис внезапно бросил салфетку на стол.

– Тогда пойдем.

Он поднялся и, даже не попросив счет, кинул на стол толстую стопку франковых купюр.

Этот широкий жест послужил сигналом для старшего официанта, который мигом очутился рядом, держа зеленое пальто Элис. Эскадрон официантов-казаков столпился вокруг. В сопровождении ансамбля балалаечников, провожавших их, они вышли на улицу.

Шофер ожидал их. Он выскочил из лимузина и, утопая по лодыжки в снегу, поспешил открыть дверцу. Балалайки заиграли «Очи черные», когда Элис скользнула на заднее сиденье.

Шофер захлопнул дверь и, оставляя на тротуаре цепочку следов, занял свое место. Николас Паллиадис поднял серебряную трубку телефона.

– Авеню Фош, – отдал он распоряжение.

Элис повернулась на сиденье и смотрела назад, пока «Даймлер» медленно и плавно тронулся от «Старой Руси». Музыканты стояли на тротуаре, с воодушевлением продолжая играть, несмотря на непогоду. Николас Паллиадис, вне всяких сомнений, хорошо заплатил им за такое усердие.

Пока машина набирала скорость, Элис подумала, что ансамбль балалаечников уже не в первый раз стоит вот так же, на тротуаре, исполняя свои романтические русские мелодии для Николаса Паллиадиса и его красивых партнерш по ужину.

Впрочем, хоть роль Элис и не так заучена и отработана, как у Паллиадиса, она тем не менее тоже вела свою игру.

«Не думай об этом», – сказала она сама себе, пока машина уносилась в снежную ночь.

5

Авеню Фош, куда велел их отвезти Николас Паллиадис, была самой элегантной улицей в Париже, а фактически и во всей Европе. От Триумфальной арки до бульвара Ланн на ней селились самые аристократические семьи мира: принц и принцесса Полиньяк, несколько ветвей семейства Ротшильд, Бурбон граф Парижский, претендент на французский престол. Принцесса Монако Каролина держала здесь роскошную резиденцию, которую облюбовала еще ее мать, бывшая кинозвезда Грейс Келли. Даже пресловутый миллиардер, греческий судовой магнат Сократес Паллиадис еще перед началом Второй мировой войны купил квартиру в доме под номером 29.

На улице было тихо и бело от падавшего снега. Николас Паллиадис быстро провел Элис от лимузина к одной из роскошных построек девятнадцатого столетия. Охранник, скучающий в роскошном холле, пропустил их в маленький изящный футляр латунного лифта, который вознес их на верхний этаж дома. Почтенный слуга в одежде, напоминавшей униформу корабельного стюарда, распахнул дверь в просторную квартиру, залитую тусклым светом, и тут же осмотрительно исчез.

Элис оглянулась. Холл с мраморным полом вел в большую мрачноватую гостиную, украшенную хромом и стеклом в стиле модерн сороковых годов. Темная облицовка из красного дерева покрывала потолок и стены.

Николас Паллиадис снял с плеч девушки легкое пальто и бросил его на кресло, обитое коричневым бархатом.

– Эта квартира принадлежит моей семье более пятидесяти лет. – Он хмуро огляделся вокруг. – Она немного старомодна.

Слова «немного старомодна» вряд ли давали точную характеристику квартире, внутренняя отделка которой напоминала интерьер первоклассного океанского лайнера тридцатых годов. Высокий панельный бордюр из полированного алюминия опоясывал комнату. Под ногами лежал ковер с коричневым и цвета беж геометрическим рисунком. На темные полированные панели хромированные светильники отбрасывали рассеянные пятна света. В те годы, когда оформлялась эта комната, морской арт-деко был, несомненно, последним словом моды, подумала Элис. По крайней мере в кругу людей, наживавших свое состояние на судостроении.

Элис зябко повела обнаженными плечами, щедро открытыми сверкающим платьем Мортесьера. Чем дальше, тем больше она чувствовала себя загнанной в угол. «Это ненадолго, – с отчаянием подумала она. – Час или около того». Она не рассчитывала продержаться дольше.