— Сколько комнат?

— Точно не помню, — ответил Ландо, — тринадцать или четырнадцать…

Вольпоне нахмурился.

— Тринадцать?

— Может, больше, может, меньше…

— Пересчитай и возвращайся! Телефон работает?

— Да.

— Где он?

Ландо показал ему на старинный низкий столик.

— Второй аппарат находится в вашей спальне.

— В моей спальне? Ты уже успел выбрать?

— Самая красивая, — искренне сказал Ландо.

Небрежным жестом руки Итало спровадил его. Баретто, конечно, проявлял себя послушным и полезным, но был сутенером, что очень не нравилось Итало. По неясным причинам у Малыша Вольпоне сутенеры вызывали тошноту, несмотря на то что проституция была одной из статей дохода «семьи» Вольпоне. Но там она была поставлена на поток, казалась чем-то абстрактным, где женщин, как скот, считали по количеству голов.

Что бы там ни было, но именно благодаря негритянке Ландо Хомер Клоппе потерял свое лицо и самое для себя важное: уважение в обществе.

И это было только начало. Вольпоне продумал трехэтажную комбинацию, чтобы сломить сопротивление банкира: вначале — уважение; затем — его личность и наконец — его семья.

Итало с грустью посмотрел на телефон. Он собирался сообщить Юдельману то, что до сих пор скрывал: весть о смерти О’Бройна. Моше неоднократно сглаживал углы разногласий Итало и Дженцо, всегда приводил их к примирению.

Советник испытывал к Вольпоне-младшему почти отцовские чувства, и Итало знал это. По этой причине он терпел от него то, за что другим никогда бы не сносить головы.

Итало неохотно набрал номер Юдельмана, и почти тут же в Нью-Йорке сняли трубку.

— Это я! — сказал Итало.

— Господи! — пронзительно вскрикнул Моше. — Я уже несколько часов не могу до тебя дозвониться. Ты где?

— Все там же.

— Оставь все, Итало! Оставь! Дела плохи, очень плохи! Возвращайся!

— Это все, что ты можешь мне сказать?

— Послушай, Итало, мне страшно! Мы уже достаточно накуролесили! Еще один шаг — и все рухнет! За тобой следят!

— Уже нет. Все улажено.

— Улажено?

— Я же тебе сказал — все в порядке! — взорвался Вольпоне. — Тебе ясно или нет?

— Ты звонишь из отеля? — с подозрением в голосе спросил Моше.

— Нет, можешь говорить все. Никого нет.

— Габелотти сошел с ума. Он говорит, что мы собираемся его надуть.

— И ты позволяешь себя одурачить этому хряку?

— Этот хряк скоро нас перестреляет. Всех!

— Неужели? — хохотнул Вольпоне.

— Он уже не соображает, что говорит! Он думает, что ты прикажешь прикончить О’Бройна.

— Ошибается.

— Я знаю, но это ничего не меняет.

Итало глубоко вздохнул и спокойно сказал:

— Мне незачем приказывать убивать этого подонка! Я прикончил его собственными руками.

В трубке установилась долгая, томительная пауза. Затем раздался возбужденный до крайности голос Моше:

— Ты безумец!.. Безумец!

— Произошел несчастный случай… Я допрашивал его, а он плевать на меня хотел.

— О нет! — застонал Юдельман. — Только не это! Ты ничего не понял!..

— Ты меня утомляешь!

— Теперь Габелотти может сделать с нами все, что угодно! Комиссьоне его оправдает!

— Тупица! — побагровел Вольпоне. — Сходи лучше к Габелотти и спроси у него, что делал О’Бройн в банке, когда его прихватили. Давай! Что ты мне на это скажешь?

— Итало, я виделся с Габелотти! Я уже не понимаю, что происходит…

— А я понимаю! Эта сволочь убила моего брата, чтобы спереть наши деньги! А теперь, после того как ты ходил к нему, он может подумать, что его оставили в покое, и будет еще долго плевать мне в лицо.

— Итало!

— Закрой глотку! Если вы с ним такие друзья-приятели, пусть он объяснит тебе, с какой целью он направил О’Бройна к Клоппе?

— Итало! А если О’Бройн действовал самостоятельно?

— Несчастный! — скрипнул зубами Вольпоне. — Это же не кино!

— Ты забываешь одну вещь: Габелотти с первого дня знает номер счета! Ему достаточно сказать одно слово!

— Кто тебе сказал, что он это не сделал? — взревел Вольпоне. — Почему, как ты думаешь, он направил вместо себя это дерьмо О’Бройна? Ну?.. Объясни мне!

— Итало, я хочу говорить с тобой откровенно… Не знаю, с чего начать… В этой истории есть много темных пятен. Мы можем многое испортить и тогда… все потеряем.

— Только не я! Мой брат мертв, а его деньги, возможно, украдены! Мне нечего больше терять… больше нечего!

— Дай мне еще одну возможность…

— Не лезь больше в это дело!

— Возвращайся в Нью-Йорк! Объяснимся с доном Этторе! Выложим ему все карты!..

— Я удивляюсь, как долго мог тебя терпеть Дженцо! Ты же конченый мудак!

— Тогда я пойду один, — решительно сказал Моше. — В интересах «семьи».

— «Семья» — это я! — зарычал Вольпоне.

— Итало, прошу тебя в последний раз: возвращайся в Нью-Йорк!

— Плевать я на тебя хотел!

— Они убьют тебя! — тихим, холодным тоном сказал Моше. — Но я не позволю тебе подвергать опасности жизнь Франчески, ее детей, жизнь Анджелы…

У Итало широко распахнулись глаза.

— Анджела? — охрипшим голосом спросил он.

— Если ты в ближайшие часы не возвратишься в Нью-Йорк, пусть нас хранит Бог! — сказал Моше Юдельман и положил трубку.

На какое-то мгновение мозг Итало парализовала волна адреналина… Моше был прав! Анджела!.. Нужно сейчас же предупредить ее, чтобы она немедленно уехала из города.

* * *

— Сдохнуть можно, — прыснула со смеху Рената. — Им придется лечь на спину, чтобы почувствовать, что они стоят на ногах!

— Восхитительно! — согласился Курт. — Даже трезвые будут чувствовать себя пьяными.

Они лежали на полу в помещении, которое еще два часа назад представляло собой традиционно богатую гостиную преуспевающего цюрихского буржуа. Но сейчас Шилин не узнала бы свой зал приемов. Рабочие начали с того, что перевесили все картины наоборот.

— Посмотрите! — восторженно воскликнул Освальд Хепброер. — Шедевр в любом положении остается шедевром, даже если висит вверх тормашками!

В Цюрихе Освальд считался непререкаемым авторитетом в области дизайна. В 1968 году он закончил Школу изящных искусств, затем взял приступом Сорбонну… Проповедуя конформизм, он с энтузиазмом отнесся к идее Ренаты Клоппе: свадьба «наоборот». Три недели не покладая рук он работал над проектом. Теперь его воплощали в реальность. Рабочие выклеили потолок обоями, на которые был нанесен рисунок пола. Для большей достоверности к нему подцепили настоящие стулья сиденьями вниз…

— А нельзя ли присобачить к потолку хотя бы одно кресло в стиле Луи XV? — спросила Рената, озорно блеснув глазами.

— Слишком тяжелое, — задумчиво произнес Освальд. — А вот этот небольшой столик, пожалуй, можно… Поль! Стол на потолок!

— Понял!.. Понял!..

— Почему бы не добавить немного мусора? — подал голос Курт, который не хотел оставаться в стороне от абсурдной затеи.

— Банально… — ответил Освальд. — Слишком примитивно. Мусор надо использовать осторожно. Его и так повсюду предостаточно. Это утомляет…

— Освальд! — вмешалась Рената. — Одежда! Как будто кто-то оставил одежду на полу…

— Не стоит мелочиться… Сначала — главное направление! Детали придут позднее, сами собой. Нет, вы только посмотрите на вашего Писсарро! Небо внизу… Это фантастика!

Они пришли в десять. Чтобы не слишком волновать своих родителей, Рената попросила закончить весь тарарам как можно быстрее.

— Полная свобода действий, — сказала она Освальду. — Приглашаешь всех необходимых тебе людей, и работаете ровно сутки, день и ночь. После праздника сразу же быстро все приводите в порядок.

Хепброер, который ни перед чем не пасовал, особенно перед солидным денежным чеком, не задумываясь, согласился. О предстоящей свадьбе писали все газеты. А так как у него было немало друзей в местных редакциях, это событие обеспечивало ему невероятную личную рекламу.

— А это? Это разве не прекрасно? — спрашивал он, показывая на всевозможные бутылки спиртного, приклеенные к поверхности стола, прикрепленного к потолку с помощью крючков за ножки. — Добавьте на стол букет цветов… Осторожно наверху! Вес должен равномерно распределяться по всей поверхности стола.

Он посмотрел на жениха и невесту и заговорщицки подмигнул им.

— Ну как, ребята? Какая работа! Какое мастерство! О вашей свадьбе никогда не перестанут говорить!

Курт взял Ренату за руку. По мере того как их безумная идея становилась реальностью, им начинало овладевать восхищение, хотя в глубине души, души мелкого буржуа, он еще сопротивлялся этой нелогичности. Но машина была запущена. Было слишком поздно делать вид, что происходящее раздражает его. Чтобы как-то принять участие в творимом бедламе, он спросил:

— Освальд, когда начнешь клеить потолок на пол?

— Позже, позже!.. Дети мои, мне не хотелось бы вас выдворять отсюда, но мне необходимо активизировать работу! Разрешаю вам заходить сюда каждые два часа… Посмотрите, как продвигается дело. К этому времени я как раз сделаю из пола потолок.

Почувствовав прикосновение руки Курта, Рената бессознательно оттолкнула ее. С ней происходило что-то такое, что было неподвластно ее воле.

— Ты идешь?

— Пошли, — ответил Курт.

— Рената, — окликнул ее Освальд Хепброер, — ты все прекрасно придумала, но я приготовил тебе несколько сюрпризов. Увидите, дети!.. Увидите!..

* * *

Моше Юдельман входил в кабинет дона Этторе с чувством, с каким входят в камеру пыток. Кармино Кримелло, Анджело Барба и Карло Бадалетто молча смотрели на него, не скрывая враждебного отношения. Моше сделал два кивка в сторону Габелотти и твердым голосом спросил:

— Дон Этторе, я могу поговорить с вами наедине?

— Выйдите, — сказал Габелотти, указав рукой на дверь.

— Одну секунду, патрон, — сказал Бадалетто.

Он быстро ощупал одежду Юдельмана, который стоял, не шевелясь, с презрительной усмешкой на губах.

— Вон! — повторил дон Этторе, пожав плечами.

Когда за Карло закрылась дверь, Габелотти исподлобья посмотрел на Моше.

— Слушаю тебя.

Направляясь на встречу с доном после безрезультатного разговора с Вольпоне, Моше надеялся, что его появление послужит проявлением доброй воли, и в первую очередь в отношении его самого. Но если он не понял игру Габелотти, если Итало оказался прав, тем хуже для него: живым ему отсюда не выйти.

— Дон Этторе, — начал он. — Вы просили меня вернуться — и я здесь. По своей доброй воле. Я верю в вашу справедливость и ваше благоразумие. Я не принадлежу к вашей «семье» — но все мы — дети одной «семьи», Синдиката. Мы достаточно поработали, как одни, так и другие, чтобы пыль беспричинно не покрыла наши следы.

Габелотти внимательно слушал его, хрустя фисташками. То, что Юдельман не побоялся возвратиться, было хорошим признаком. После многочисленных бесплодных попыток его людям удалось заполучить номер телефона Хомера Клоппе. Женский голос ответил, что банкира нет дома, и попросил его назвать себя. Когда Габелотти отказался, трубку положили. Теперь ему оставалось ждать и молиться, чтобы Вольпоне не снял деньги со счета. И если Юдельман здесь, значит, это не что иное, как то, что Итало еще не добрался до денег.

— Откровенно говоря, и я хочу, чтобы вы это знали, я пришел к вам вопреки желанию Вольпоне.

— Ты говорил с ним? — спросил Этторе, не скрывая жадного выражения заинтересованности на лице.

— Да.

— Он в Цюрихе?

— Да.

Габелотти забросил в рот полную пригоршню фисташек и протянул Юдельману коробку. Кивком головы Моше поблагодарил его.

— Он объяснил тебе, чем там занимается?

— Убили его брата, — тихо сказал Юдельман.

— Он сам тебе сказал?

— Позвольте, дон Этторе… Эта история засунула нас всех в дерьмо. Каждый из нас боится произнести слова, которые не соответствуют мыслям, слова, вызванные гневом. Совсем недавно вы выдвинули против Итало очень серьезные обвинения. Я не согласен с ними. Но и Итало, со своей стороны, обвиняет вас. Я тем более не согласен с ним. Все, чего я хочу, — это восстановить истину и покончить с претензиями.

— Твой дон мертв! От чьего имени ты говоришь?

— От своего собственного, от имени разума и во благо нашего общего интереса. Я как-то уже говорил, что после смерти дона Дженцо его младший брат взял на себя временно полномочия главы «семьи».