Эрик Сигал - Аутодафе

К изумлению Деборы, подъехав к автотрассе Бруклин — Куинс, водитель остановил машину у обочины, где ждал еще один лимузин.

— Что происходит?

— Боюсь, здесь блудный сын должен с вами распрощаться. Я не могу показываться на папиной территории. Чувствую себя как Спиноза, изгнанный из общины.

Она обеими руками схватила Дэнни за руку.

— Послушай, Дэнни, — с жаром зашептала она. — Я все постараюсь уладить, клянусь! Ты только не пропадай, хорошо?

— Ты тоже, — ответил он. — Я живу в отеле «Пьер».

Он порылся в карманах и достал черный глянцевый спичечный коробок.

— Здесь есть телефон. Звони, когда на горизонте никого не будет. Ты мне разрешишь хоть иногда куда-нибудь брать племянника? Хочу накупить ему горы игрушек.

— Конечно, — засмеялась Дебора.

Они расцеловались. Дэнни обнял племянника и шепнул:

— Не обижай маму, хорошо?

И в мгновение ока исчез.

Из окна отъезжающего лимузина Дебора смотрела, как брат с грустным видом усаживается в другую машину.

Та, что несколько лет назад покинула этот дом в молчании и бесчестье, теперь возвращалась с триумфом, как царица Эстер.

Дебору и Эли приветствовали не только ее родители и сестры, но и с десяток более дальних родственников. Все хотели видеть малыша, и теперь единодушно заявляли, что в жизни он еще прелестней, чем на фотографиях.

Когда все были в сборе, рав Луриа призвал к тишине. У него еще сохранялся частичный паралич правой стороны тела. С некоторой болезненной бледностью в лице он поднял бокал и провозгласил тост по случаю приезда самого юного представителя семьи Луриа… Эли Бен-Ами.

Поскольку имя ее брата даже не упоминалось, Дебора могла поклясться, что весь этот спектакль старательно срежиссирован.

Если бы он был не изгнан, а, скажем, погиб под колесами грузовика, его хотя бы помянули.

Но о Дэнни не было сказано ни слова. Ни полслова.

И ни по каким признакам она не могла судить, знал ли кто-нибудь из присутствующих о чудесных изменениях в его материальном положении.

Однако в самый разгар празднества Дебора заметила, как мама тихонько плачет в уголке по своему единственному сыну.

Проводив последнего гостя, Луриа сели за поздний ужин.

Раввин с улыбкой глядел на голубоглазого внука и на все шалости ребенка, нарочно бросавшего на пол ложку, чтобы Дебора ее всякий раз поднимала, сказал только:

— Ну же, мой мальчик, давай поговорим на мамолошен.

Дебору разозлил этот призыв к ее ребенку говорить на идише. Старик все не расстанется со своим зильцским гетто, подумала она. Употребленное им выражение, «язык матери», восходило к тем временам, когда идиш был языком граждан второго сорта — женщин, на которых привилегия изучения иврита не распространялась.

Она же, напротив, приехала из страны, где на иврите не только вели службу, но и спрашивали, где находится ближайшая автобусная остановка.

Хотя до ненавистного ребе Шифмана ему было далеко, все же отец тоже больше не являлся для Деборы образцом современного еврея. Однако от этого он не переставал быть ее отцом. Придется научиться отделять идеологию от родственных чувств, решила она.

Когда она увозила сына из Израиля, то одним из главных аргументов «за» считала возможность обучить его английскому. Теперь она осознала, что, пока она будет пропадать в семинарии, Эли услышит в Бруклине меньше английской речи, чем он слышал в кибуце. А ей вовсе не хотелось, чтобы язык Шекспира или Томаса Джефферсона так и остался для него иностранным.

Декан Виктор Ашкенази, широкоплечий мужчина, больше похожий на тренера по американскому футболу, взошел на кафедру.

Он с улыбкой обвел взором аудиторию, состоявшую из дюжины мужчин и вдвое меньшего числа женщин. Дебора и представить себе не могла, что когда-нибудь услышит, как к будущим раввинам обращаются: «Леди и джентльмены…»

К этому моменту она прошла долгий и многотрудный путь.

— Прежде чем стать обозначением духовного лица, — продолжал декан, — слово «раввин» означало просто «учитель». Любопытно, что свой современный смысл оно обрело лишь во времена Гилеля, который, как мы знаем, был современником Иисуса Христа…

Христос. Еще одно слово, которое Дебора никак не ожидала услышать в стенах иудейской семинарии.

— В Евангелии от Марка, когда Петр видит Христа беседующим с Илией и Моисеем, он обращается к своему наставнику как «равви». И с исторической точки зрения два других достославных участника беседы еще не могли претендовать на этот титул.

Декан сделал паузу и обвел взглядом молодые лица.

— У раввина нет ни толики тех привилегий, какими наделены священники в христианской церкви. Он не является посредником между Богом и человеком. Он не может отпускать грехи — такая прерогатива целиком в руках Всевышнего. Он никому не может указывать. Но он обязан внушать уважение. Ибо первая и главная его миссия — быть учителем. И его первейший долг — служить образцом праведного поведения в миру и поклонения Богу.

Позвольте мне рассказать вам давнишний анекдот, который сегодня не менее актуален, чем во времена моего детства. Во Флориде на пляже сидят несколько матрон и нахваливают достижения своих деток. Одна с гордостью сообщает, что ее сын — хирург. Другая хвалится, что ее сын — известный адвокат. И так далее. Наконец доходит очередь до миссис Гринберг. «Ну, так как? Чего достигли ваши дети?» — спрашивают все. Она отвечает: «А мой сын — раввин». На что все издают тяжкий вздох, а одна сочувственно заявляет: «Какая ужасная работа для милого еврейского мальчика!»

Аудитория заулыбалась, выражая солидарность с его горькой иронией.

— Конечно, — поспешил добавить декан, — сегодня это может быть «ужасной работой» и для милой еврейской девушки. И боюсь, что определение «работа» уместно здесь, как нигде.

Перед раввином стоит почти невыполнимая задача — помочь его — или ее — единоверцам, как бы трудно это ни было, сохранить свое самоопределение в окружении других народов, самоопределение как меньшинства, желающего таковым и оставаться. Не говоря уже о тяжком бремени, которое взваливает на себя человек, вершащий добро в мире, где зло не просто существует, а, как говорит Господь Исайе в главе сорок пятой, седьмом стихе, является творением Его самого…

Он вышел вперед, чтобы стать к аудитории ближе, и заговорил тихо, почти доверительно.

— Ведь в этом и есть суть вопроса, правда? Во всей вашей дальнейшей жизни не будет дня без того, чтобы к вам не подходили евреи или иноверцы с самым сложным вопросом бытия, который может встать перед мужчиной или женщиной, живущими под Богом: «Почему наш всемилостивый, справедливый, милосердный Господь создал также и зло?»

Ответа на этот вопрос не было у Иова. Нет его и у жертв холокоста — вернее, у тех, кто выжил. Наша задача, как раввинов, состоит в том, чтобы научить мужчин и женщин жить в этом несовершенном мире.

Ваша подготовка к деятельности раввина будет проходить в двух направлениях. Первое — это взгляд назад, постижение многовековой мудрости и передача ее молодому поколению, как передавался факел в древнегреческой эстафете. Второе, пожалуй, более важное, — это обретение пастырского навыка на уровне современного духовенства. Помогать советом, утешать в горе — все это входит в ваши будущие функции. А превыше всего — указывать путь. Или, выражаясь словами пророка Михи (или, как его называют христиане, Михея), «действовать справедливо, любить дела милосердия и смиренномудренно ходить пред Богом твоим».

Благословляю вас в вашем рвении и желаю всего самого доброго.

Утро у Деборы прошло в обществе Моисея, вторая половина дня — в компании Ионы.

Благодаря самостоятельному чтению она уже досконально знала священные тексты, но впервые она могла свободно обсуждать их с преподавателем и своими однокашниками.

Преподаватель Ветхого Завета, профессор Шенбаум, был признанным ортодоксом, в свое время голосовавшим против того, чтобы раввинами делали женщин, и прославившимся выпадами типа: «Эту трактовку способна понять даже женщина».

Однако, после того как уже в первый день занятий стало ясно, что в глубине познаний и тонкости восприятия Дебора намного превосходит своих однокашников, Шенбаум подвел итог лекции следующим образом:

— Думаю, всем вам не помешает стремление сравняться в учености с мисс Луриа, которая мыслит, как истинный бохер.

Иными словами — «как мужчина».

В тот день, выйдя из здания, чтобы ехать домой, она обнаружила у входа своего преданного наставника.

— Вот так сюрприз! — воскликнула она и кинулась обнять брата.

— Хотел только убедиться, что у тебя все в порядке.

— Ой, Дэнни, мне так нравится! Понимаешь, я же всю жизнь читала Тору при свечах. И теперь я вдруг оказалась при свете дня, с людьми, исповедующими те же ценности!

— Трудно было? — спросил он, забирая у нее тяжелую сумку с книгами.

— По сравнению с твоей потогонной системой профессор Шенбаум просто душка!

— Ну, — сказал Дэнни с деланным смущением, — в этом и состоял мой план: тяжело в ученье, легко в бою. У тебя есть время на чашку кофе?

— Только если быстро, — ответила она.

Они устроились в открытом кафе и взяли по капуччино. Невольный пророк с Уолл-стрит вдруг робко спросил:

— Не удалось пока с ним переговорить? Ну… с папой?

— Нет пока. Я не хочу с этим торопиться.

— Конечно, конечно. — Дэнни постарался не выказать своего разочарования. — Это правильная тактика. Я только хотел знать, не нужно ли ему чего-нибудь.

— Если честно, — ответила сестра, — я думаю, то, что ему сейчас нужно, так это время. Но я этим вопросом займусь, обещаю тебе.

— А маме? — не унимался он. — Ты не разузнала, что я мог бы для нее купить?

— Ну… — Дебора улыбнулась. — Мне кажется, она мечтает о тостере. Но будет довольно подозрительно, если такой прибор внезапно появится у нее на кухне. Давай подождем до ее дня рождения и подарим.

— Да-да… Хорошо… Конечно… — Дэнни явно нервничал и был чем-то раздражен. — Но я хотел бы сделать для них нечто большее. На самом деле мне хочется купить им тот домик, который мы всегда снимали летом в Спринг-Вэлли. Понимаешь? Чтобы они могли туда ездить, когда захотят. — После небольшой паузы он сознался: — Вообще-то, я его уже даже купил.

Дебора взяла его за руку.

— Дэнни, — мягко произнесла она, — постарайся набраться терпения. Я не думаю, что ты можешь купить папину любовь.

— Ты права, — с горечью ответил брат. — Этого я и боялся.

— Скажи, — попросила она, желая поднять ему настроение, — чем ты занимаешь себя в течение дня?

— Вообще-то, мои поклонники в «Макинтайр энд Аллейн» снабдили меня собственным столом и секретаршей, а кроме того, спонсируют в Финансовом институте мое официальное обучение на брокера.

— Ага, — улыбнулась Дебора, — так ты снова студент?

— Да, и эта роль мне нравится. К сожалению, они все на меня смотрят как на Дельфийского оракула — и истово ждут моего следующего пророчества. Надеюсь, сумею выучиться настолько, чтобы понимать, что делаю. Во всяком случае, я уже приобрел компьютер — мне потребуется вся информация, какую можно купить.

— Ты, наверное, очень занят?

— Нет, — угрюмо ответил он. — Мне не доставляет удовольствия просто наблюдать за тем, как мои деньги приносят проценты. У меня квартира на Пятой авеню, в которой из шести спален пять пустуют. По непонятной мне причине у меня даже не получается обзавестись друзьями.

— А с Беллером ты виделся?

— Да, я их на днях обоих водил ужинать. Аарон назначил мне сеанс психотерапии у одного специалиста…

— И что?

— Этот мужик, вместо того чтобы исследовать глубины моей психики, все спрашивал меня, куда лучше деньги вложить.

— Это шутка? — удивилась Дебора.

— Я что, смеюсь?

Он с неуверенной улыбкой посмотрел на сестру и спросил:

— Послушай, это целая история — таскаться сюда из Бруклина. Почему бы тебе с Эли не переехать ко мне на Манхэттен? Я бы нанял экономку — или кого ты сочтешь нужным.

Деборе очень хотелось ответить «да», но, чтобы решиться оставить родительские объятия после того, как она их только что вновь обрела, ей требовалось время.

— Дэнни… Эли ходит в очень симпатичную малышовую группу. С ними там занимаются две девушки из Израиля. Мне бы не хотелось опять срывать его с места. Мы лучше еще немного поживем дома.

Дэнни попытался ее убедить:

— Послушай, сестренка, ты уже большая. Ты что, боишься порвать новообретенную пуповину? Неужели ты думаешь, я поверю, что все дело в Эли и его малышовой группе?