Эрик Сигал - Аутодафе

Среди курсов, входивших в его программу, были философия, теология, история канонического права. Но ядро программы составляло утомительное, дословное — слово за словом, фраза за фразой, раздел за разделом — изучение массивного «Текста», носившего официальное название «Codex Juris Canonici»[52].

— Domine Хоган.

Тим поднял глаза.

— Dic nobis, Domine, — продолжал лектор, профессор Патрицио ди Крещенца из Общества Иисуса. — Habenturne impedimenta matrimonii catholicorum cum acatholicis baptizatis in codice nostro?[53]

Тим, не задумываясь, ответил:

— Itaque, Domine. Codex noster valet pro omnibus baptizatis et impedimenta matrimonii sunt pluria[54].

— Optime![55] — воскликнул отец ди Крещенца и обвел взором аудиторию, выбирая слушателя, который назовет факторы, рассматриваемые церковью как препятствия к браку с христианином, принадлежащим к другой ветви церкви. Тим никак не мог понять, почему римско-католические иерархи считают само собой разумеющимся, что эти правила должны распространяться на всех христиан.

И таких вопросов у него возникало много. Не раз, заучивая тонкости Апостольской Конституции, он думал: «Хоть бы раз попалась ситуация наподобие кражи кур лисицей. Что-нибудь, хотя бы отдаленно напоминающее реальную жизнь!»

Он вспомнил давний разговор с Дэнни Луриа, когда они вдвоем ехали на метро из Бруклина на Манхэттен. Молодой слушатель еврейской семинарии тогда привел несколько примеров неоднозначных норм, содержащихся в определенных разделах Талмуда.

Почти тысячестраничный «Текст», который сейчас изучал Тим, устанавливал две тысячи четыреста четырнадцать канонов, подчас по самым казуистическим и далеким от жизни вопросам, и все это он должен будет знать назубок к моменту сдачи письменных и устных экзаменов на степень лиценциата.

Среди них были правила, которые необходимо знать каждому священнику для служения пастве. Например, все обстоятельства, могущие стать препятствием к церковному освящению брака.

Однако, заучивая все это наизусть, Тимоти задавался вопросом о предположительной альтернативе — совершении брачных отношений без заключения брака. Или хотя бы без церемонии венчания.

Может ли Господь санкционировать брак, освященный одной любовью?

— «De impedimentis matrimonii clericorum». «Препятствия к браку священнослужителей». Что ж, отец Хоган, отличная тема для диссертации, хотя и рискованная. Но если кто и способен раскрыть ее в полном объеме, то только ум вашего масштаба, — объявил профессор ди Крещенца. Сейчас он говорил по-итальянски, поскольку Тим пришел к нему в приемные часы.

Известный ученый находил особое удовлетворение в том, что по особому разрешению продолжал преподавательскую работу и после семидесяти. Это означало, что он по-прежнему мог наслаждаться общением с молодыми пытливыми умами — а в случае с Тимом, как он считал, и блестящими.

— Это сфера, которая после Второго Ватиканского собора нуждается в существенной корректировке. Уверен, ваша работа будет иметь большую ценность, отец Хоган.

Вдруг откуда-то сзади раздался скрипучий старческий голос. Он был обращен к отцу ди Крещенца:

— Patricio, habesne istas aspirinas americanas? Dolet caput mihi terribiliter[56].

Тим обернулся и тотчас узнал испещренное морщинами лицо, показавшееся из-за двери. Это был отец Паоло Аскарелли, иезуит, официальный писец канцелярии Ватикана — один из самых высокопоставленных чиновников в управлении делами Святого престола.

Профессор опять ответил по-итальянски:

— Мне очень жаль, Паоло, у меня только обычный итальянский аспирин. Последнюю чудодейственную таблетку я тебе еще в понедельник отдал.

— Ох, бесовский промысел! — закряхтел старик, морщась от головной боли. — У меня такая мигрень, что ее только каким-нибудь экседрином можно взять. Как ты думаешь, может, позвонить в американское посольство?

Профессор снисходительно улыбнулся, а Тим сказал:

— Отец мой, у меня есть бафферин. Это не поможет?

— Ах, молодой человек, — обрадовался священник, — вас мне сам Бог послал! Как ваше имя?

— Тимоти Хоган, отец мой. Только это лекарство у меня дома.

— А где вы живете?

— На Виа-дель-Умилита.

— Аа-а, улица Смирения… Что ж, вид у вас вполне здоровый, так что за несколько минут туда и назад обернетесь. Заранее вам благодарен.

Отец ди Крещенца мельком взглянул на своего ученика, словно говоря: «Ты вовсе не обязан потакать этому ипохондрику».

Но Тимоти ответил:

— Конечно, отец Аскарелли. Я мигом.

— Превосходно, — ответил страдалец и добавил Тиму вслед: — Если вам на обратном пути случайно попадется бутылочка «Сан-Пеллегрино»…

Не прошло и десяти минут, как запыхавшийся Тимоти Хоган выкладывал на стол пластмассовый пузырек с бафферином и большую бутылку минеральной воды.

Хозяин кабинета уже ушел. Каждый вечер он исправно совершал длительную прогулку от Григорианского университета до дальней оконечности площади Святого Петра и штаб-квартиры ордена иезуитов в доме номер пять по Борго Санто-Спирито.

— Присаживайтесь, отец Хоган, — пригласил отец Аскарелли, принимая таблетку от мигрени. В последнее время это стало для него своего рода ритуалом. — Я хочу с вами поближе познакомиться. Пока вас не было, профессор вам такие дифирамбы пел! Обычно я Патрицио почти не слушаю — стареет, знаете ли, — но в данном случае он прервал свою болтовню, чтобы показать мне кое-что из ваших письменных работ. Должен сказать, они произвели на меня впечатление!

— Благодарю вас, отец. — Тим был одновременно польщен и смущен.

— Конечно, до докторской степени по каноническому праву вам еще идти и идти, — предостерег Аскарелли. — Но латынь у вас просто превосходная. Я бы сказал, что если бы вы учились не в Америке, то уже сейчас были бы почти на моем уровне. Простите мне стариковское высокомерие, но я убежден, что язык Цицерона можно по-настоящему освоить только в окрестностях римского Форума.

Он театрально вздохнул.

— Как я жалею о решении Второго Ватиканского собора[57]. Теперь моя, некогда почетная, должность стала почти анахронизмом. Хвала Господу, пока папские буллы, энциклики и приказы о назначениях еще издаются на латыни, не то они бы меня списали за ошибки в спряжении.

Тимоти улыбнулся.

— Скажите-ка, — блеснув глазами, спросил старик, — по-вашему, Спаситель владел латынью?

— Ну, — осторожно начал Тим, — Он мог защищать себя перед Понтием Пилатом на языке римлян. И потом, Евсевий Кесарийский пишет о беседе родственников Иисуса с императором Домицианом.

— Это точно! — с жаром вскричал старик. — «Церковная история», глава третья, параграф двадцатый. Здесь вы попали в точку, Тимоти. — Старик был в восторге. — Мы обязательно должны с вами еще раз встретиться и побеседовать.

— Буду рад, — ответил Тим не менее сердечно.

— В таком случае, — сказал Аскарелли, — оставляю вам сувенир на память о нашем разговоре. — Он оперся морщинистой рукой о стол и тяжело поднялся. — Возьмите.

— Что это? — опешил Тим. Старик показывал на тот самый пузырек с таблетками, который он ему принес.

— Это же вам! — запротестовал Тим.

— Знаю, знаю, — усмехнулся старик. — Но если вы их сейчас заберете, у меня будет повод еще раз за вами послать, и тогда мы опять побеседуем. Спасибо. Мне намного лучше. Помолитесь за меня.

Не успел ошарашенный Тим сказать: «А вы — за меня», — как старец исчез.

Головные боли у отца Аскарелли все учащались, вынуждая старого писца снова и снова призывать Тимоти в свои апартаменты в Говернаторио, большое административное здание на территории Ватикана.

Старик то и дело просил Тима переписать набело только что переведенный на латынь документ. Очень скоро он небрежно бросил:

— Если заметите где-нибудь стилистические огрехи, смело исправляйте. Помните, — подмигнул он, — непогрешимы только папы.

К весне между ними установилось взаимопонимание не только на почве аспирина и латыни. Из всех отношений, какие успел познать в своей жизни Тим, эти больше всего напоминали отношения отца с сыном. Не было того, чего он не сделал бы для папского писца, а главное, это чувство было взаимным.

— Стар я уже для этой работы, Тимоти, — как-то пожаловался Аскарелли своим дребезжащим голосом. — Но Его Святейшество только мне доверяет переводить его слова на латынь. Этот груз уже не по мне, так что я подал прошение об отставке.

— Что?!

— А-а! — махнул рукой старик. — Конечно, ее никто не принял. Я бы не стал этого делать, если бы был хоть малейший шанс ее получить. Зато я добился уступки — точнее, разрешения нанять ассистента. И соответствующего финансирования. Не догадываешься, кого я предложил на эту роль?

Оба улыбались.

— Мне же еще диссертацию заканчивать! — попробовал возразить Тим.

— Верно, но ты молодой и сможешь работать над ней по ночам, когда старая рухлядь вроде меня уже греется под одеялом. Поверь мне, мой мальчик, если ты оправдаешь то положение, которое я тебе добыл авансом, ты сможешь осуществить свои самые высокие земные амбиции.

— И что это, по-вашему, может быть? — насторожился Тимоти.

Аскарелли ответил уклончиво:

— В моем представлении, величайшее земное наслаждение заключается в том, чтобы ужинать за одним столом с понтификом. — И загадочно добавил: — Это тебе не вульгарные итальянские…

— Что, что, святой отец? — не понял Тим.

— Вина. Ви-на. У понтифика подают французские. Конечно, будучи итальянцем, я порицаю отступничество папы Климента V[58], но когда в 1377 году Святой престол наконец вернулся из Франции в свои законные пределы, в Рим привезли и бочки с великолепным бургундским. И с тех пор понтифики предпочитают продукт северных виноградников, осененных благословением Господним. Experto crede[59], этот продукт действительно стоит того, чтобы заслужить его упорным трудом! Спокойной ночи, сын мой.

По дороге домой на Виа-дель-Умилита Тим замешкался на пьяцца Навона, захваченный симфонией из пения, женского смеха и звона бокалов. И, наблюдая за этим вечным римским праздником, он, несмотря на заманчивые перспективы, рисуемые его наставником, не находил ответа на вопрос, а стоит ли его жертва того, от чего он дал обет отказаться.

РИМСКИЙ КАТОЛИЧЕСКИЙ ГРИГОРИАНСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ НА СОИСКАНИЕ ДОКТОРСКОЙ СТЕПЕНИ ПО ФАКУЛЬТЕТУ КАНОНИЧЕСКОГО ПРАВА

(Специальность — юриспруденция)

Преподобный ТИМОТИ ХОГАН

ПУБЛИЧНАЯ ЗАЩИТА ДИССЕРТАЦИИ НА ТЕМУ:

«Препятствия к браку священнослужителей»

(Научный руководитель: преп. проф. Патрицио ди Крещенца)

Вторник, 26 мая 1978 года

16 часов, Большой зал

Уже через несколько месяцев, если не де-юре, то де-факто, Тим стал «латинским писцом» при папе, а отец Аскарелли, номинально занимавший этот пост, по сути дела превратился в редактора.

Когда же его тексты стали возвращаться без единой поправки — ни в грамматике, ни по содержанию, — Тим задумался, смотрит ли их вообще старик писец.

В конце концов он набрался смелости и спросил своего наставника напрямую.

— Тимотеус, мальчик мой дорогой, — начал Аскарелли, — зачем мне портить и без того слабые глаза, разглядывая текст о назначении в Техас нового епископа, если все, что он сам из него разберет, так это то, что ему предстоит сменить свою десятиведерную шапку — petasus decem congiorum capax[60] — на митру? Лучше я посвящу это время написанию статьи в журнал «Латинитас» о моем видении игровой тактики в американском футболе — pila pede pulsanda americana[61].

Составление всевозможной корреспонденции от лица понтифика и ее рассылка по всему свету оказала на Тима двойственное воздействие. Во-первых, он стал по-новому смотреть на широту, долготу и размах католической части человечества. Кроме того, он понемногу начал входить во вкус процедуры, когда, посылая какое-то распоряжение, к примеру в Шри-Ланку, можно быть уверенным, что оно будет исполнено беспрекословно. Одним росчерком пера папа мог изменить судьбу миллионов.

В промежутках между энцикликами и указами Тим умудрялся готовиться к экзаменам и с блеском их сдавать. Когда они с Аскарелли завершали дневные труды — его труды — рюмочкой-другой граппы, Тим внимательно следил, чтобы не переборщить, ибо ему еще предстояло ехать на велосипеде к себе на Виа-дель-Умилита, а там — читать и писать, в то время как Аскарелли, а скорее всего и весь Ватикан, будут уже видеть сны.

Сама коллегия размещалась в бывшем монастыре семнадцатого века, однако ее небольшой, но хорошо оборудованный спортзал носил приметы современной жизни. А поскольку никакая работа, сколь бы трудоемкой она ни была, не помогала Тиму израсходовать всю его неуемную энергию, его иногда можно было видеть в этом зале на гребном тренажере часа в два или три пополуночи. Чтобы отвлечься от других мыслей, он сам придумал себе задание — воображаемое путешествие на лодке из Италии в Нью-Йорк. Каждый вечер он записывал количество «пройденных» за минувший день миль, рассчитывая, что к концу года их сумма достигнет двух тысяч.