– Маргарита? – нахмурился Джеймс.

– Моя мать, – со вздохом объяснила ему Роуз.

– Но ты говорила мне, что она умерла, – заметил Джеймс осторожно.

– Я говорила, что мама покинула нас. – Роуз внезапно испытала приступ беспричинного веселья. Казалось бы, плакать надо – ложь, снова обнаружилась ложь! – однако необъяснимым образом на душе у нее стало легче. Джеймс – это Джеймс, и никто иной. Больше не нужно гадать. – Она не умерла, хотя в свете, наверное, полагают именно так. Через год после того, как я вышла замуж за лорда Шелдона, моя мать отправилась в путешествие на Восток. Бог знает, где она познакомилась с одним из этих восточных богачей, которые до сих пор живут так, будто на дворе времена султана Сулеймана. Он влюбился в нее без памяти и возжелал сделать своей во что бы то ни стало. Но ты сам представляешь, какой бы вышел скандал – английская аристократка становится женой мусульманина, немыслимо! Потому мать всего лишь тихо исчезла со сцены, якобы удалившись в глушь и в траур. Сейчас она первая жена в гареме этого богача и невероятно счастлива. Иногда присылает нам письма.

– Александр пошел по тому же пути, разве что писем от него мы теперь точно не дождемся, – резюмировала бабушка и уставилась на Джеймса орлиным взором. – Вопрос в том: что нам делать теперь с вами?

– Я в полном вашем распоряжении. – Джеймс склонил голову.

– Мне нужно подумать. – Бабушка поднялась и жестом остановила подменного внука, собравшегося встать. – Нет. Я вернусь через некоторое время. Надеюсь, если я оставлю вас с Роуз наедине, не случится никаких неприятностей?

– Нет, – ответили молодые люди хором.

– Прекрасно. – Леди Уэйнрайт величественно вышла из гостиной. Стукнула, закрываясь, дверь.

Джеймс все-таки встал и прошелся туда-сюда по комнате; Роуз внимательно за ним следила. Наконец он остановился и спросил:

– Ненавидишь меня?

– Я рада.

Его брови дернулись.

– Рада?

– Я наконец-то знаю, кто ты, – объяснила Роуз и, встав, подошла к нему. – Только ты должен ответить мне на один вопрос и пообещать, что не солжешь. Что на самом деле произошло с Александром?

Джеймс молчал.

Он помнил очень хорошо.

Они третий день шли через пески и остановились на ночь в каменной россыпи, распугав местных скорпионов. Джеймс и Кунвар несли Александра по очереди. Когда его уложили, расстелив сюртук Джеймса, и поднесли к губам флягу с последними каплями воды, лорд Уэйнрайт сказал, глядя в темнеющее небо:

– Красиво.

Джеймс сел на песок рядом с ним и запрокинул голову.

– Да.

– Хороший день, чтоб умереть. Хорошая ночь.

Джеймс посмотрел на него. Александра колотила крупная дрожь, из раны на виске уже ничего не сочилось – там запеклась корка, но самая тяжелая рана была не на голове. Когда началась буря, испугавшаяся лошадь сбросила Александра, а затем он попал под копыта взбесившихся от страха животных. Сильный удар проломил грудную клетку, осколки ребер застряли в легких. Просто чудо, что он выжил. Чудо, что жив до сих пор.

– Давай без этих похоронных речей, – поморщился Джеймс. – Еще день, может, два до каравана.

– Вы дойдете за полдня, если оставите меня. А впрочем, – раненый словно бы прислушивался к чему-то, – утром я избавлю вас от своего общества.

Он закашлялся, на губах лопнул кровавый пузырь.

– Глупая жизнь, – прохрипел Александр, – глупая смерть. Слышишь меня, привратник?

– Лежи тихо и не болтай, – недовольно велел Джеймс.

– Бабушка будет плакать, – вдруг произнес Александр, которому никто и никогда был не указ.

– Ты давно не упоминал о ней.

– Знаю. Я отвратительный внук.

Они долго молчали; становилось все холоднее и холоднее, скоро наступит ночь, выпьет тепло из песков, чтобы утром, с первыми палящими лучами солнца, вернуть его снова.

– Но ты можешь оказаться лучше, – вдруг проговорил Александр.

Джеймс посмотрел в его грязное, почти неузнаваемое лицо.

– О чем ты?

– Тебе нужна семья, Джеймс. А мне моя не очень-то пригодилась. Ты должен мне за Мальту, приятель, должен. Пообещай… Пообещай, что станешь мной. Возьмешь мое имя, когда вернешься, мое имущество, мою жизнь. Я уйду спокойно, если буду знать, что она в надежных руках. И может, скажут потом, что лорд Уэйнрайт не был… совсем уж пропащим.

Ему стало труднее говорить, но он продолжал, задыхаясь, торопясь:

– Ты должен пообещать мне. Проклятье! Я не хотел, чтобы так получилось. Но если свобода моя в смерти, пускай так.

– Александр, я не могу этого сделать.

– Ты можешь и сделаешь! – Рука его метнулась, как змея в броске, горячие пальцы обхватили запястье Джеймса. – Сейчас ты, Рамзи, пообещаешь мне это. Кунвар станет служить тебе. Слышишь, Кунвар?

– Да, господин. – Слуга оказался рядом, наклонился и серой тряпицей стер с губ Александра кровь.

– Будешь его охранять. Расскажешь то, чего он не знает, если еще осталось что-то… А впрочем… Никто не знает меня так, как ты, Джеймс. Все мои грешки, моих женщин, мои поступки и проступки. Ты знаешь, брат.

Его слова были правдой.

– Александр, это обман и преступление.

– Так стань для меня преступником, черт тебя дери! Я умираю. – Он еще сильнее стиснул руку Джеймса и заговорил серьезно: – Я ни в ком не продолжусь. Вот когда впору пожалеть, что не завел детей! Но ты… Ты можешь быть мной. Даже мое второе имя – твое имя, а фамилию свою ты ненавидишь. Твой титул, твоя свобода, твоя семья. Я никогда ни о чем не просил тебя, Джеймс. Сейчас прошу.

Он помолчал немного. Кровь кипела на губах Александра, в его горле.

Джеймс Рамзи склонился над лордом Уэйнрайтом так, чтобы тот видел его лицо в сумерках, в подкрадывавшейся смертной тьме, и произнес отчетливо:

– Я обещаю, брат.

Той ночью он единственный раз в жизни по-настоящему плакал.

Джеймс молчал.

– Послушай, – сказала Роуз, – я все-таки успела немного узнать тебя. Ты человек чести. Ты никогда не пошел бы на это, если б у тебя имелся другой выход.

– Да, – сказал Джеймс, – выхода у меня не было.

Они долго молча смотрели друг на друга, и ничего уже не стоило произносить – все и так стало понятно. Наконец Роуз глухо проговорила:

– Бабушка не должна знать.

– Она не узнает. – Джеймс оглянулся на дверь, но Эмма не спешила возвращаться. – Роуз, помнишь, я сказал, что однажды попрошу у тебя прощения снова?

– За ложь? – вспомнила она.

– Да, за то, что солгал тебе. Теперь ты знаешь, как именно и в чем. С точки зрения закона я – преступник. Я присвоил имя лорда Уэйнрайта, его состояние, но пользовался всем тем, лишь когда не имелось другого выхода. Это, конечно, не оправдание. Твоя бабушка вправе потребовать справедливости. Ничем хорошим для меня это не закончится, но я готов. Я был готов с того мига, как впервые увидел тебя и узнал, кто ты. Только я… не смог сразу тебе открыться.

– Почему? – спросила она шепотом.

– Потому что я влюбился в тебя. Сразу, там, за капитанским общим столом, во время ужина. Я никогда и ни в кого не влюблялся настолько, чтобы это словно бы жгло меня изнутри – и одновременно возносило к вершинам. – Джеймс провел ладонью по щеке Роуз. – Я решил – ты все равно покинешь меня, когда узнаешь, кто я и что совершил.

– Я никак не могла разобрать, кто ты, – сказала Роуз, – но это было неважно. Как бы тебя ни звали, ты – это ты. Я принимаю твои извинения.

Он моргнул.

– Что?

– Я поняла теперь – все это время не столько титул тебя угнетал, сколько обман. Я принимаю твои извинения, – повторила она, – если ты еще раз скажешь, что любишь меня.

Джеймс засмеялся и прижал ее к себе.

– Я люблю тебя!

– Я тоже тебя люблю, – прошептала Роуз, – хотя и не думаю, что влюбилась за ужином. На палубе, наверное, когда ты за мною вышел.

Не думая ни о чем, он поцеловал ее – и ему было все равно, придет сейчас бабушка Эмма или не придет, или же сюда явится для его ареста весь Скотланд-Ярд в полном составе. Джеймс целовал Роуз, которая любила его таким, каким он всегда был и навсегда останется, – а все прочее, включая мировые катаклизмы и бабушку, не имело значения.

И бабушка все-таки пришла.

– Я ведь просила, – ехидно сказала Эмма, – чтобы вы обошлись без неприятностей.

– Но это очень приятно, – пробормотал Джеймс, явно понимая, что сейчас на его голову обрушатся все кары небесные, и не в силах устоять.

– Если б я не знала, каково это, вряд ли бы вышла замуж дважды, – заявила бабушка и прошествовала к креслу, в которое и уселась, словно королева.

Джеймс и Роуз остались стоять – он просто не выпускал ее из объятий.

– Если я правильно оценила мизансцену, – продолжила бабушка с убийственной иронией, – то вы, молодой человек, претендуете на руку и сердце моей внучки?

– Так и есть, – согласился Джеймс. – Хотя в моем случае, опасаюсь, эти надежды беспочвенны.

– Роуз? – обратилась к ней бабушка.

– Да, Эмма?

– Если этого хитрого лиса посадят в тюрьму, ты будешь приходить его навещать?

Роуз усмехнулась.

– Я попрошусь к нему в камеру.

Бабушка протяжно вздохнула и неожиданно поведала нормальным тоном:

– Я всегда мечтала пристроить Александра в хорошие руки. Но если уж он сбежал и женился на дочке лавочника, боюсь, тут я бессильна. Пусть получает свою свободу и мучается совестью, если осознает, во что втравил друга. А вы, мистер Рамзи… вы, похоже, сможете выйти сухим из воды. Счастье внучки для меня очень важно. Только у меня есть одно условие.

– Все, что угодно, миледи, – ответил Джеймс, явно не понимавший, к чему клонит бабушка. Роуз уже догадалась, о каком условии будет речь, и фыркнула, но не стала ничего говорить – пусть Эмма получит свое удовольствие.

– Вам придется заплатить, молодой человек, за мое молчание, и заплатить серьезно. Я старая шантажистка, а потому и не пытайтесь меня обыграть. – Эмма Уэйнрайт прищурилась, и Джеймс даже присвистнул тихонько, видимо, представив, какой эта женщина была в молодости. – Вы получили соответствующее воспитание и обладаете огромным опытом. Вы умны, настойчивы, но главное – честны и преданны, несмотря на то что оказались втянуты в непростую историю. Таких людей не хватает среди тех, кто облечен властью. Мистер Джеймс Рамзи, я принимаю вас в семью и отныне стану на людях звать внуком – и с гордостью добавлять, что мой внук – граф Дарем.

Эпилог

– До сих пор не могу поверить, что ты договорился, – шепотом сказала Роуз. Она боялась дышать, чтобы каким-то образом не разрушить атмосферу, а главное – не повредить то, что лежало перед нею. Как можно это повредить, если путь преграждает толстое стекло, Роуз не знала, и все равно боялась.

– Подкуп, любовь моя, подкуп и посулы, – заговорщицким шепотом прямо в ухо поведал ей Джеймс. – Ты не представляешь, что можно сотворить с помощью больших-пребольших денег.

– Скажи просто, что очаровал директора музея, – буркнула Роуз и тут же забыла обо всем.

Джеймс привел ее сюда, велев закрыть глаза, поставил перед витриной, взял сзади за плечи и произнес: «Смотри». И она смотрела.

Смотрела на Пейтингерову таблицу – карту второго или третьего века, чью копию сделал безвестный монах, и теперь эта копия – одно из сокровищ Хофбурга. На карту, где не хватало не десяти, а лишь одного листа из двенадцати. Где протянулась известная римлянам земля, расчерченная дорогами, испещренная мелкими буковками и рисунками. На карту, которая была словно живая.

Если бы не было на свете этой карты, подумала Роуз, если бы пара одаренных римлян со страстью к рисованию не начертила ее много сотен лет назад, а оставшийся неизвестным монах не скопировал, то, возможно, история леди Шелдон и Джеймса Рамзи оказалась бы совсем другой. Роуз прикрыла глаза, чтобы сохранить под веками золотистое сияние старого пергамента, и тихо засмеялась от счастья.

…Когда вышли из сокровищницы Хофбурга на улицу, Роуз долго моргала, заново привыкая к яркому венскому дню. Начиналась осень, в воздухе висел запах жареных каштанов; великолепная пара серых в яблоках лошадей прокатила мимо фиакр с невозмутимым кучером на козлах. Скоро начнется вечер в Опере, и дамы под руку с джентльменами, сверкая драгоценностями, смеясь, отправятся в зал, где кресла обиты красным бархатом и где часто поют лучшие в мире исполнители.