Жюльетта Бенцони - Аврора

— За что вас прощать, мой друг? Вы всего лишь выполняете свой долг...

***

Узнав о произошедшем, Амалия впала в ярость:

— Оставить тебя здесь одну? Никогда! Пусть тот, кто вздумал заманить меня в Дрезден без тебя, тащит меня туда силой!

— У тебя муж и дети. В первую очередь ты должна думать о них. Твой бунт может отразиться на них.

И потом, более одинокой, чем перед родами, мне уже не быть!

— Тогда рядом была Ульрика, это огромная разница. А теперь тебя будут окружать только чужие люди. Я даже не смогу с тобой переписываться... Вот если бы можно было оставить тебе хотя бы Готтлиба...

— Вместе с каретой и лошадьми? Их меня прежде всего и стремятся лишить, чтобы, решив бежать, я уходила пешком по снегу... Нет, Флеминг знает, что я этого не сделаю, даже если наберусь сил. Ведь это значило бы обречь на смерть беднягу Винкеля!

Но Амалию это не убедило. Ее посетила новая идея.

— Почему бы не последовать примеру герцогини Целльской, взявшей тебя в Альден? Вместо меня уехала бы ты...

— Можешь не продолжать: это неосуществимо. За твоим отъездом проследят, можешь не сомневаться.

Амалия подошла к зеркалу над комодом, посмотрела на свое отражение и огорченно отвернулась.

— Никогда так не жалела, что совсем не похожа на тебя! Вот если бы я была такой же красавицей...

Аврора обняла сестру, и они замерли, прижимаясь друг к другу, вместе плача и не находя сил остановиться. Взаимная нежность была для них утешением. Наконец, Амалия сжала ладонями лицо Авроры.

— А что, не такая уж плохая идея — заставить меня вернуться! Я поговорю не только с Флемингом, но и со вдовствующей курфюрстиной, а главное, с человеком, которому ты дала все, а он платит тебе тем, что с тобой обращаются как с преступницей!

— Не преувеличивай! — Аврора попыталась улыбнуться. — Я пока еще не лежу на сырой соломе в застенке...

— Только этого не хватало! Клянусь, я ему все выскажу! Если понадобится, я дойду до императора!

Амалия Левенгаупт покинула Гослар следующим утром.

Погода была хуже некуда. Мелкий надоедливый дождь окутал город, как густой туман. Карета медленно, словно нехотя, отъехала от дома...

Аврора осталась одна.

Снег! Он повалил через день и на всю зиму укрыл землю, окутав город и горы вокруг белым одеялом, сгладив все углы, подчеркнув изящество еловых веток, совершенство линий садовой скульптуры. Было холодно, но не морозно, зато можно было по достоинству оценить пышущий жаром очаг, над которым так хорошо было греть озябшие руки... Сельская местность погрузилась в безмолвие, а Гослар с приближением Рождества закипел весельем и деловитостью.

Дом Винкеля стал для Авроры спасительным коконом. При ее душевном состоянии это было более убежище, нежели тюрьма, а сама она лишала его даже малейшего сходства с этим скорбным учреждением. Жалея горожан из местной милиции, мерзнувших в дозоре перед домом, она дала бургомистру слово, что не сбежит. Жители были ей за это очень признательны и даже придумали легенду, поддержанную ее слугами: о благородной красавице, жертве монаршей любви, обреченной на заточение. А потом монарх похитил ее дитя под воздействием приворотного зелья...

Как во всякой легенде, в ней смешались правда и вымысел, но главную роль сыграло богатое народное воображение: недаром все происходило в Гарце, известном колдовством и знаменитой горой Брокен, местом бесовского действа в Вальпургиеву ночь...

Слуги Авроры давно пленились ее мягкостью и незлобивостью, а молоденькая Юта, произведенная ею в почетные фрейлины, не колеблясь, отдала бы за Аврору свою жизнь. Как и другие, она жалела госпожу, когда та надолго впадала в тоску, беспрерывно плача. Все объясняли это разлукой с сынишкой, что было отчасти верно. В те часы, когда Аврора билась над загадкой, что стало с ее пылким возлюбленным, особенно остро ощущалось отсутствие ребенка и даже вестей о нем. А вестей не было совершенно.

Добряк Винкель, навещавший ее почти так же часто, как врач, и даже порой приводивший свою жену для партии в карты, как-то сказал ей:— Мне запрещено передавать вам вашу почту, но не уведомлять вас о ее получении. Читать, что в ней написано, тоже не запрещается, — с вашего дозволения, конечно...

Но из Гамбурга и Дрездена не было ровным счетом никаких известий! Можно было подумать, что Ульрика и ребенок затерялись в туманах Севера, Амалия — в лесах Востока!

Рождество еще не наступило, но повсюду уже звенели детские голоса, распевавшие по всему городу рождественские песенки; морозный воздух наполнялся ароматами пряников, баранок, жареных гусей. Теперь Аврора, запертая в доме, где можно было открывать окна, но не двери, искала утешения в молитве.

Аврора была набожна, что ее современники сочли бы нормой, но она была лишена пламенных порывов, отличавших ее благоразумную сестру Амалию, которая порой могла распластаться у подножий алтарей. Но теперь она корила себя за недостаточное религиозное усердие, за то, что взывала к Богу только в крайние моменты, а в повседневной жизни была скорее склонна о Нем забывать и даже пренебрегала Его заповедями в месяцы безумной страсти с Фридрихом Августом. Так зачем же Всевышнему ею интересоваться? Он пожалел Марию Магдалину, но эта прекрасная грешница покончила со своим прошлым и посвятила себя Ему. А что Аврора? У нее ошибки, допущенные в пылу страстной любви, не вызывали раскаяния, наоборот: они дарили ей столько радости! На свое счастье, она не принадлежала к католической церкви и потому не ходила к исповеди, ибо для того, чтобы получить отпущение грехов, ей пришлось бы лгать. И вот теперь у нее не осталось ровным счетом ничего, и она с глубоким смирением пыталась вернуть себе Божью благодать, молясь о возвращении сына... Разве страдания, обрушившиеся на нее по воле немилосердного канцлера, не были ей зачтены?

***

Миновала зима, растаял снег. Ветры принесли весну. Однажды зябким апрельским днем к ступеням ратуши подъехала дорожная карета с гербом князя-курфюрста на дверцах, проступавшим даже сквозь слой весенней грязи. Вокруг кареты и шестерки лошадей быстро столпился народ, удерживаемый на расстоянии конным эскортом, началось возбужденное перешептывание. Но вскоре все закончилось: карета забрала бургомистра Винкеля и укатила восвояси.

Тот, сияя, уселся рядом с гостем города, пожилым господином, почти не обратившим на него внимания. Следующая остановка была у дома той, кто стала для всего города «загадочной дамой». Любопытные собрались и тут.

В доме уже началась суматоха, одна Аврора хранила безразличие. Что еще может с ней произойти? Даже если ей грозит арест — все же любопытно, за что? — она не станет сопротивляться. Но радость Винкеля и в особенности пожилой господин вселили в нее кое-какую надежду. Это же был Бехлинг собственной персоной! Наконец-то она хоть что-то узнает! Бехлинг тоже улыбался.

— Я прибыл за вами, графиня! — Он склонился к ее руке. — Немедленно велите собирать ваши вещи! Нам придется поторопиться.

Она не стала тратить время на выяснения: в доме была объявлена «боевая тревога», приправленная грустью тех, кто служил ей почти год и сильно к ней привязался. В благодарность она сделала всем щедрые денежные подарки, поднявшие настроение даже самым безутешным. С ней уезжала только верная Юта, пребывавшая в связи с этим в приподнятом расположении духа: она увидит мир!

Бехлинг очень торопился, поэтому прощание было скомкано, только с бургомистром и с врачом Трумпом она расцеловалась, как с родными. Последний принес ей склянку с мазью собственного приготовления и письменными разъяснениями.

— Не забывайте пользоваться этим каждый день, — посоветовал он. — Полагаю, это пойдет вам на пользу.

— Мне и так стало гораздо лучше. Но все равно огромное вам спасибо за заботу, дорогой доктор!

Наконец, все было готово. Аврора уселась рядом с Бехлингом на мягкое сиденье, и карета тут же тронулась. Позади остались городские кварталы, потянулись перелески. Ветер разогнал тучи, выглянуло солнышко. Молодая изгнанница наслаждалась воздухом свободы. Спустя какое-то время, со вздохом откинувшись на подушки, проговорила:

— Давно я не была так счастлива! Надо полагать, вы везете меня в Дрезден?

Бехлинг посопел, поморгал морщинистыми веками.

— Не совсем...

— То есть как? — вскричала она. — Тогда куда же? Я снова пленница?

— Ничуть, ничуть! Вас больше не посадят под замок. Вы сможете ездить куда захотите. Но каждый год вы должны будете уделять некоторое время вашим новым обязанностям.

— Что за обязанности?

— Его высочество добился назначения вас пробстиной Кведлинбургского монастыря. Это, между прочим, огромная честь! Туда принимают только самых благородных дам. Нынешняя мать-настоятельница — пожилая принцесса Сакс-Веймарская, впоследствии вы сможете претендовать на то, чтобы занять ее место. Кстати, у меня для вас письмецо...

Аврора вырвала письмо из его рук и взломала печать. Она сразу же узнала почерк Фридриха Августа, но содержание письма ничуть не было похоже на его былые любовные послания. В почтительных, почти ласковых, но все же официальных выражениях князь-курфюрст уведомлял ее, что он «с величайшей радостью удовлетворяет ее просьбу о поступлении в знаменитый монастырь в высоком звании пробстины, коего она достойна, как никто другой...».

Молодой женщине пришлось четыре раза перечитывать письмо, чтобы уяснить его невероятное, совершенно непостижимое содержание.— Моя просьба? — крикнула она в ярости. — Я никогда ни о чем подобном не просила!

— Вероятно, обо всем подумали за вас, — пробормотал бывший канцлер в заметном смущении.

— Это какое-то безумие! Пока я не пойму, откуда на меня обрушилась эта беда, я туда не поеду. Мне надо в Дрезден!

— К сожалению, я не вправе везти вас в столицу. У меня приказ ехать в Кведлинбург, где вас ждут! Поверьте, дитя мое, вам лучше подчиниться. Потом, если вам захочется навестить нашу прекрасную столицу...

— А если я захочу покинуть Саксонию? Если я предпочту вернуться домой, к сыну? Почему вы молчите о нем?

— Потому что вы не спрашивали. Я оставил его в полном здравии. Насколько мне известно, с ним все хорошо. Именно с мыслями о вашем дитя я и умоляю вас согласиться на Кведлинбург! Оказанная вам высокая честь скажется и на нем. В нем будут видеть уже не сына фаворитки, а ребенка одной из самых высокопоставленных дам во всей Германии, по положению равной княгине. По-моему, здесь есть о чем подумать.

Аврора не ответила, слишком велико было ее разочарование! Через какое-то время она пробормотала:

— Выходит, он меня больше не любит? Вы его доверенное лицо, вы должны знать!

— Об этом Его высочество курфюрст ничего не говорил. Поскольку жениться на вас уже нельзя, то он, естественно, заботится о том, чтобы обеспечить как можно более высокое положение матери своего сына, которому он, возможно, готовит блестящую карьеру.

— Скажите мне правду: он любит другую?

В ответ он промолчал. Аврора поняла, что больше ничего не добьется. Сопровождавшие карету всадники были наглядным доказательством того, что выбирать ей не приходится и что если она хочет не допустить непоправимой ошибки в отношениях с тем, кого любит, и сохранить шанс рано или поздно с ним воссоединиться, то ей придется покориться, поступившись уязвленной гордостью. Все выстроилось таким образом, что это решение казалось единственно верным. Бехлинг не преувеличивал, говоря, что у обитательниц Кведлинбурга высочайшая репутация. К тому же их образ жизни мало походил на замкнутое и обременительное служение в суровых обителях монашеских орденов. У каждой были собственные покои, они делали все, что хотели, и, главное, располагали полной свободой передвижения. Последнее было важнее всего. Итак...

— Ваша взяла, Бехлинг! — вздохнув, произнесла Аврора, устраиваясь в глубине кареты поудобнее. — Раз вы такой упрямец, мы едем в Кведлинбург!

Но если государь и Бехлинг воображали, что с Авророй покончено, то они сильно заблуждались...