Бываем ли мы благодарны тем людям, которые сообщат нам о дурных поступках тех, кого мы любим? Бываем ли мы справедливы к добрым существам, дружески предостерегающим нас о нашей опасности? Нет, никогда! Мы ненавидим их, мы всегда повторяем, что если бы они промолчали, то мы не испытали бы тоски. Когда друг влил в ухо бедного Отелло свои ядовитые намеки, благородный мавр хотел задушить не свою возлюбленную Дездемону, а самого Яго.

Зачем Тольбот приехал в Йоркшир? Я оставлю этот вопрос пока без ответа, потому что мне стыдно сказать причины, побудившие этого несчастного человека к этой поездке. Он, в пароксизме любопытства, приехал узнать, какую жизнь ведет Аврора со своим мужем, Джоном Меллишем. Он находился в ужасном умственном расстройстве относительно этого предмета; то он воображал Аврору самой презренной кокеткой, готовой выйти за всякого, имеющего прекрасное поместье и хорошее положение в свете, а потом представлял ее себе невинной Ифигенией[8], бесстрастной жертвой, приведенной на заклание. Встретившись в клубе со своим добродушным товарищем, он согласился съездить на родину к капитану Гёнтеру, чтобы немного отдохнуть от парламентских дел; но этот искусный лицемер не признавался даже самому себе, что горел нетерпением услышать о своей непостоянной и вероломной возлюбленной, и что его привели в Йоркшир еще оставшиеся пары его прежнего упоения. Но теперь — теперь, когда он ее встретил — встретил это бездушное создание, сияющее счастьем — теперь он ее узнал. Он узнал ее, наконец, негодную очаровательницу, бездушную сирену. Он узнал, что она никогда не любила его, что она, без сомнения, и неспособна была любить, она не годилась ни к чему, как только бросать черный блеск своих глаз на погибель слабых мужчин. Бедный Джон Меллиш! Тольбот упрекал себя за недружелюбное чувство к человеку, достойному такого глубокого сожаления.

Когда скачка кончилась, капитан обернулся и увидел черноглазую чародейку посреди группы, собравшейся около серьезного патриарха с седой головой и с видом, привыкшим повелевать.

Этот серьезный патриарх был Джон Пастерн.

С уважением пишу это имя, так как его произносили там с благоговейным шепотом; сначала и не знали, что этот великий человек находится тут же. Это был очень спокойный, незаносчивый ветеран; он сидел тут со своим семейством — с женою и, кажется, с дочерью, и оставался серьезным и спокойным, а между тем мужчины в толпе повторяли его имя. Сколько сотен добивалось слова, взгляда, киванья головы этого великого человека! Тайны, которые мистер Пастерн мог бы рассказать о лошадиных скачках, стоят золота. Может быть, это обстоятельство и придавало ему такую спокойную серьезность в обращении. Люди окружают его, льстят ему и говорят, что такая-то и такая-то лошадь из его конюшен выиграет: он приятно кивает головой, благодарит за добрые известия, а между тем его мысли, может быть, далеко, на будущих инсонских или дербийских скачках, где призы будут выиграны его же жеребцами, даже не теми только, которые есть налицо, но и теми, которые появятся на свет впоследствии.

Джон Меллиш находился в дружеских отношениях с Джоном Пастерном, и потому представил ему Аврору и попросил у него совета об одном деле, которое тревожило его уже несколько времени. Берейтор мистера Меллиша стал слаб здоровьем и потому в помощь ему по конюшне нужен человек помоложе, честный и искусный. Не знает ли такого мистер Пастерн?

Ветеран, после надлежащего соображения, сказал ему, что знает молодого человека, по-видимому, честного, который прежде служил в ричмондских конюшнях, и только несколько дней тому назад просил найти ему место.

— Только имя его ускользнуло из моей памяти, — прибавил мистер Пастерн, — он мальчиком служил у меня но, ведь, Господи, помилуй, десять лет дому назад! Я взгляну на его письмо, когда ворочусь домой, я напишу вам. Я знаю, что он искусный конюх и думаю, что он честен. Я буду очень рад, — заключил старый джентльмен любезно, — сделать что-нибудь угодное для мистрисс Меллиш.

Глава XIV

ЛЮБОВЬ

Капитан Бёльстрод уступил, наконец, беспрестанным приглашениям Джона и решился провести два дня в Меллишском Парке.

Он презирал и ненавидел себя за эту нелепую уступку. Каким жалким фарсом кончилась трагедия! Он гость в доме своего соперника, спокойный зритель пошлого счастья Авроры. На два дня согласился он занять это нелепое положение: только на два дня; а потом он воротится в Корнваллис, в свою одинокую холостяцкую квартиру в Уэстминстере, в свою палатку в великой Сахарской пустыне жизни. Он не мог устоять от искушения взглянуть на внутреннюю жизнь этого йоркширского замка. Он желал знать наверное — удивляюсь, какое ему до этого дело! — действительно ли Аврора счастлива и совсем его забыла.

Они все вместе воротились в Меллишский Парк: Аврора, Джон, Арчибальд, Флойд, Люси, Тольбот Бёльстрод и капитан Гёнтер. Этот офицер был шутник с орлиным носом и каштановыми усами; он был приятный гость в добром деревенском замке, где всех гостеприимно принимают.

Тольбот не мог не сознаться внутренне, что Авроре шло ее новое положение: как все ее любили! какую атмосферу счастья создавала она повсюду, куда ни шла! Как весело лаяли и прыгали собаки, когда, завидя ее, дергали свои цепи в отчаянном усилии приблизиться к ней! Как охотно чистокровные кобылицы и жеребцы бежали к ней навстречу, касаясь своими бархатными ноздрями плеча ее в ответ на прикосновение ее ласкающей руки!

Видя все это, как мог Тольбот удержаться от воспоминания о том, что это самое солнце могло сиять на унылый замок, далеко возвышавшийся у западного моря? Это прелестное создание могло принадлежать ему, но за какую цену? За цену чести, за цену каждого правила его души, которая составила чистый и безукоризненный идеал жены, способной быть избранницей его сердца. Он мог уступить, он мог быть с нею счастлив слепым счастьем язычника, а не рассудительным блаженством христианина. Благодарение небу за силу, которая была дана ему, чтобы избавиться от шелковой сети! Благодарение небу за ту силу, которая была дана ему, чтобы выиграть борьбу!

Стоя возле Авроры у одного из широких окон Меллишского Парка, Тольбот не мог обуздать мысли, преобладавшей в его душе.

— Я… очень рад… видеть вас счастливою, мистрисс Меллиш.

Она взглянула на него своими чистосердечными, правдивыми глазами, в блеске которых не было ни малейшей тени.

— Да, — сказала она, — я очень, очень счастлива! Мой муж очень добр ко мне. Он любит и верит мне.

Она не могла удержаться, чтобы не кольнуть этими словами — единственное мщение, какое она позволила себе, но эта стрела пронзила его в самое сердце.

— Аврора! Аврора! Аврора! — закричал он.

Этот полусдерживаемый крик обнаружил тайну ран еще не излечившихся. Мистрисс Меллиш побледнела при этом вероломном звуке. Этого человека надо вылечить! Жена, счастливая любовью и доверием, не могла видеть несчастным этого бедного человека.

Она вовсе не отчаивалась в его излечении, потому что опытность научила ее, что хотя горячка любви принимает разные формы, но немногие из них неизлечимы. Разве она сама не благополучно выдержала испытание, и даже ни один шрам не остался свидетелем ее прежних ран.

Капитан Бёльстрод задумчиво смотрел из окна, а она ушла заботиться о спасении этой бедной сокрушенной души.

Во-первых, она побежала сказать мистеру Джону Меллишу о своем открытии: у нее было обыкновение сообщать ему все известия — и важные, и ничтожные.

— Мой возлюбленный старикашка, — сказала она (у нее также было обыкновение называть его разными нежными названиями, может быть, она делала это для успокоения своей совести, зная что она мучает его) — мой дорогой милашка, я сделала открытие.

— Насчет кобылы?

— Насчет Тольбота Бёльстрода.

Джон коварно подмигнул своими голубыми глазами; он, очевидно, был почти приготовлен к тому, что будет.

— Насчет чего, Лолли?

Лолли была изменением Авроры, придуманным Джоном Меллишем.

— Я, право, боюсь, мой драгоценный душка, что он не совсем оправился от…

— От того, что я отнял тебя у него! — заревел Джон. — Я так и думал. Бедный Тольбот! Я видел, что ему хотелось бы прибить меня на Йоркских скачках. Честное слово, мне его жаль!

И в знак своего сострадания, мистер Меллиш захохотал тем веселым, шумным, но музыкальным смехом, который Тольбот мог почти слышать на другом конце дома.

Это была любимая фантазия Джона, он был твердо уверен, что приобрел привязанность Авроры при совместничестве капитана Бёльстрода, и оставался в приятном неведении о том, что капитан отказался от всяких притязаний на руку мисс Флойд еще месяцев за десять до того, как предложение его, Джона, было принято.

Это чистосердечное, пылкое существо имело привычку обманывать себя таким образом. Он видел все во вселенной именно так, как желал видеть: всех мужчин и женщин добрыми и честными, жизнь — одним продолжительным приятным путешествием на хорошо снабженном корабле, только с пассажирами первого класса. Он был именно из таких людей, которые всего вероятнее перережут себе горло или примут яд в тот день, когда в первый раз встретят черное лицо заботы.

— Что же нам делать с этим бедняжкой, Лолли?

— Женить его! — воскликнула мистрисс Меллиш.

— На обоих нас? — простодушно спросил Джон.

— Ах, дружок! Какой же ты непонятливый! Нет, женить его на Люси Флойд, моей кузине, и удержать Бёльстродское поместье в нашей фамилии.

— Женить его на Люси!

— Да, почему же нет? Она училась истории, географии, астрономии, ботанике, геологии, конхиологии и энтомологии, она нарисовала Бог знает сколько птиц и цветов, стало быть ей лучше всего выйти за Тольбота Бёльстрода.

Джон имел свои причины согласиться с Авророю в этом: он вспомнил тайну бедной Люси, тайну, узнанную им год тому назад в Фельдене, тайну, открытую ему какой-то таинственной симпатической силою, принадлежащей безнадежной любви, поэтому мистер Меллиш обещал содействовать плану Авроры и оба свата принялись придумывать западню, в которую надо было поймать Тольбота, ни на минуту не воображая, что пока они ломали себе голову, придумывая, как усовершенствовать свой план, жертва спокойно шла по лугу, освещенному солнцем, к той самой судьбе, которую они назначали для нее.

Да, Тольбот Бёльстрод томными шагами шел навстречу своей судьбе в лесу, смежном с парком. Лесные анемоны трепетали от весеннего ветерка; бледные буквицы выглядывали из укрывающих их листьев, а в тенистых уголках, под низко раскинувшимися ветвями вязов и буков, дубов и ясеней, фиалки скрывали свою пурпурную красоту от пошлых глаз. Прелестное было местечко, настоящее лесное святилище, в темных аркадах которого человек мог сбросить свою ношу и сделаться ребенком!

Капитан Бёльстрод, проходя через луг, был не в весьма приятном расположении духа; но какое-то смягчающее влияние овладело им на пороге этого лесистого убежища, заставившее его чувствовать себя как-то лучше. Он начал расспрашивать себя, как он будет играть роль в этой драме жизни.

«Великий Боже! — думал он, — какой постыдный трус, какой негодяй сделался я вследствие одной горести в моей жизни. Равнодушный сын, беспечный брат, бесполезное существо, кое-как влачу я жизнь над политической экономией. Неужели печальное сомнение в каждом живом существе пойдет со мною в могилу? Менее, чем два года тому назад, у меня ныло сердце при мысли, что я прожил тридцать два года и никогда не был любим. После того… после того… после того я выдержал краткую горячку жизни и очутился — где? именно там, где я был прежде, все одиноким, в печальном путешествии, только несколько ближе к концу».

Он медленно шел вперед по лесной тропинке.

«Я требовал слишком много, — рассуждал Тольбот сам с собою, — я требовал слишком много; я поддался очарованию сирены и рассердился, что у ней не было белых крыльев ангела. Я был пленен очарованием прелестной женщины, когда мне следовало искать жену с благородной душой».

Он все глубже входил в лес. Длинная аркада буков и вязов привела его к одному месту, где он увидел в одном лесистом уголке того же самого золотистого ангела, которого видел в гостиной Фельдена — Люси Флойд с бледным ореолом на голове. Ее широкая соломенная шляпа лежала на коленях, наполненная анемонами и фиалками, а в руке она держала третий том какого-то романа.

Как много в жизни зависит от случая! Если бы не эта внезапная встреча. Тольбот Бёльстрод лег бы в могилу, не зная о любви Люси к нему. Облокотившись о широкий ствол бука, Тольбот Бёльстрод глядел на прелестное личико, вспыхнувшее от его взора, и первый проблеск тайны Люси засиял в его душе. В эту минуту он не думал воспользоваться этим открытием, не думал о том, что скажет после. Его душа была наполнена тою бурей волнения, которая вырвалась у него перед Авророй в диком крике. Ревность, бешенство, сожаление, отчаяние, зависть, любовь и ненависть — все противоречащие чувства, боровшиеся в его душе при виде счастья Авроры, все еще трепетали в его груди, и первые слова, сказанные им, обнаружили мысли, преобладавшие в нем.