Мэри Брэддон - Аврора Флойд

Джон тревожно посмотрел вслед жене, когда три дамы проходили через переднюю; он закусил губы, приметив мистрисс Поуэлль возле Авроры.

«Кажется, я выразился довольно ясно сегодня утром».

Четверть девятого, двадцать минут, двадцать пять. Мистрисс Лофтгауз, блестящая пианистка, и никогда не бывает так счастлива, как разыгрывая Тальберга и Бенедикта перед своими друзьями.

В двадцать семь минут девятого мистрисс Лофтгауз сидела за фортепьяно Авроры, разыгрывая прелюдию, требовавшую таких необыкновенных экзерциций правой руки через левую и левой через правую, что мистрисс Меллиш была уверена, что внимание ее приятельницы не будет отвлечено от фортепьяно.

За длинной гостиной Меллишского Парка была уютная комнатка, обитая розовым ситцем и меблированная кленовыми стульями и столами. Мистрисс Лофтгауз не просидела за фортепьяно и пяти минут, как Аврора вышла из гостиной в эту комнатку, оставив свою гостью с мистрисс Поуэлль. Она остановилась на пороге двери взглянуть на вдову прапорщика, которая сидела около фортепьяно в позе восхищенного внимания.

«Она подсматривает за мною, — думала Аврора, — хотя веки ее опущены и она делает вид, будто смотрит на бордюр носового платка. Она видит меня, может быть, своим подбородком или носом. Почем я знаю? она вся составлена из глаз! Ба! неужели мне бояться ее, когда я никогда не боялась его. Чего мне бояться, кроме…

Голова ее, вместо надменной позы, опустилась, и грустная улыбка промелькнула на ее губах.

«Кроме того, чтобы сделать тебя несчастным, мой милый муж. Да — и она вдруг приподняла голову с прежней надменностью, — мой муж, муж, сохранявший свои супружеские обеты столь же незапятнанными, как в ту минуту, когда они были произнесены твоими губами!»

Я пишу, что она думала, помните, а не то, что она говорила. Она не имела привычки думать вслух; я, впрочем, никогда не знала никого, кто имел бы эту привычку.

Аврора взяла кружевную косынку, которая была брошена на диван, и накинула ее на голову, зарывшись облаком, черного кружева, сквозь которое бриллианты сверкали как звезды на полночном небе. Она вышла в балконную дверь с глубоко затаенной целью в сердце и с решительным блеском в глазах.

Часы на деревенской колокольне пробили три четверти девятого. Наконец звуки замерли в летнем воздухе. Аврора подняла глаза на вечернее небо и пошла быстрыми шагами по лугу к южному концу леса, обрамлявшему парк.

Пока Аврора стояла на пороге балкона, человек, стоявший на широких каменных ступенях перед парадной дверью, вел переговоры с лакеем, который не впускал его с презрительным равнодушием опытного слуги.

Этот человек был капитан Сэмюэль Проддер, приехавший из Донкэстера после полудня, отобедавший в Рейндире и приехавший в Меллишский Парк в наемном гиге.

— Да, мистрисс Меллиш дома, — отвечал слуга, осматривая капитана с критическим видом, который был довольно досаден бедному Сэмюэлю, — но она занята.

— Может быть, она отложит свои занятия, когда узнает, кто желает ее видеть, — отвечал капитан, сунув руку в свой широкий карман, — она заговорит другое, когда вы отнесете ей вот эту карточку.

Он подал ему карточку со своим именем и адресом: на ней также было написано, что он был владельцем судна «Нэнси Джэн».

Лакей взял документ между большим и указательным пальцами и рассмотрел его так подробно, как будто это был какой-нибудь памятник средних веков; новый свет засиял в уме его, когда он прочел о «Нэнси Джэн» и он взглянул на капитана первый раз с чем-то похожим на интерес.

— Вы сигары желаете продать? — спросил он.

— Сигары! — прибавил Сэмюэль Проддер, — вы принимаете меня за контрабандиста, что ли? Я родной дядя вашей барыни, то есть я… я знал ее мать, когда она была маленькой девочкой, — прибавил он с замешательством, вспомнив, как его профессия отдаляла его от мистрисс Меллиш и ее мужа. — Отнесите же ей мою карточку!

— У нас обедают гости, — сказал лакей холодно, — и я не знаю, воротились ли дамы в гостиную; но если вы родственник барыни — я пойду и посмотрю.

Лакей ушел, оставив бедного Сэмюэля кусающим ногти свои от досады, что он проболтался о своем родстве.

«Этот молодчик теперь будет смотреть на нее с презрением, когда он узнал, что она племянница старого шкипера, который возил товары по комиссии и не может держать язык за зубами», — думал он.

Лакей воротился, пока Сэмюэль Проддер упрекал себя за свое сумасбродство, и уведомил его, что мистрисс Меллиш нет дома.

— Кто же это играет на фортепьяно? — спросил Сэмюэль Проддер с скептической грубостью.

— Жена пастора, — отвечал презрительно лакей. — Бывшая гувернантка, верно; она играет слишком хорошо для настоящей леди. Барыня не играет — так, только иногда. Прощайте.

Он затворил стеклянную дверь без дальнейшей церемонии и не пустил Сэмюэля в дом к его племяннице.

«Как подумаешь, что я играл в мячик с ее матерью, — думал капитан, — а теперь ее слуга поднимает передо мною нос и запирает от меня дверь!»

Он, скорее, был огорчен, чем рассержен. Он не ожидал ничего лучшего. Только бы ему на минуту очутиться лицом к лицу с дочерью Элизы и он не боялся последствий.

— Я пройдусь по парку, — сказал он кучеру, который привез его из Донкэстера, — вечер такой прекрасный, приятно погулять под деревьями. Выезжайте на большую дорогу и подождите меня у рогатки.

Кучер кивнул головой, махнул бичом и погнал свою престарелую лошадь к воротам парка.

Капитан Сэмюэль Проддер шел медленно. Парк был для него неизвестной местностью; но когда он ехал мимо него, он с восторгом глядел на раскидистые дубы, на освещенную солнцем мураву. С изумлением моряка любовался он красотою этого покойного местечка и спрашивал себя: не приятно ли было бы для старого моряка кончить дни в такой однообразной лесистой тишине; вдали от шума бурь и кораблекрушений, от могущественных голосов страшной глубины, и, после обманутого ожидания, не видев Авроры, капитану было утешительно пройти по росистой траве по тому направлению, где с безошибочным топографическим инстинктом моряка он знал, что находится рогатка.

Может быть, он надеялся встретить свою племянницу в парке. Слуга сказал ему, что ее не было в доме. Она не могла отойти далеко, потому что у ней обедали гости; она не могла оставить их. Вероятно, она гуляла по парку с кем-нибудь из гостей.

Тени деревьев сделались темнее на траве, когда капитан Проддер приблизился к лесу; но время было летнее, когда между двадцатью четырьмя часами трудно было найти один положительно темный час; и хотя деревенские часы пробили половину десятого, когда моряк вошел в лес, он мог различить очерки двух фигур, подходивших к нему с другого конца длинной аркады, которая вела к рогатке.

Это были мужчина и женщина. Женщина в светлом платье, блиставшем в темноте, мужчина шел, опираясь на палку, и, очевидно, хромал.

«Не это ли моя племянница и один из ее гостей? — думал капитан, — может быть. Я отойду в сторону и дам им пройти».

Сэмюэль Проддер отошел под тень деревьев слева по той аллее, по которой приближались две фигуры, и терпеливо ждал, пока они подошли близко к нему, чтобы рассмотреть лицо женщины. Эта женщина была мистрисс Меллиш. Она шла по левую сторону мужчины и, следовательно, была ближе к капитану. Она не смотрела на своего спутника как бы от презрения к нему, хотя она говорила с ним в эту минуту. Ее лицо, гордое, бледное и презрительное, виднелось моряку при мерцающем сиянии новой луны. Низкая пунцовая линия за черными стволами отдаленной группы деревьев обозначала последний след солнца яркой полосой, походившей на кровь.

Капитан Проддер смотрел с любовью и изумлением на прелестное лицо, обращенное к нему. Он видел черные глаза с их мрачной глубиною, мрачной от гнева и презрения, и блеск бриллиантов, сиявших сквозь черное кружево на ее надменной голове. Он видел ее, и сердце его обдал холод при виде ее бледной красоты при таинственном лунном сиянии.

«Может быть, это привидение моей сестры, — думал он, подходящее ко мне в этом тихом месте, трудно поверить, чтобы это была плоть и кровь».

Может быть, он подошел бы и заговорил со своей племянницей, если бы его не удержали слова Авроры, когда она проходила мимо него — слова, мучительно сжавшие его сердце, потому что они выражали гнев, горечь, несогласие и несчастье.

— Да, я ненавижу вас, — говорила она звучным голосом, резко раздававшимся в лесу, — ненавижу вас! ненавижу! ненавижу!

Она повторяла жестокую фразу, как будто находила удовольствие произносить ее.

— Каких других слов ожидаете вы от меня? — сказала она с тихим насмешливым хохотом, в котором слышалось глубокое горе. — Разве вы заставили меня любить вас, или уважать, или только терпеть?

Голос ее возвышался с каждым быстрым вопросом, и кончился истерическими рыданиями, но не слезами.

— Я ненавижу вас! Я считаю вас первою причиною каждой горести, испытанной мною, каждой слезы, пролитой мною, каждого унижения, выдержанного мною, каждой бессонной ночи, каждого утомительного дня, каждого отчаянного часа, которые проводила я. Мало этого — я считаю вас первою причиною несчастья моего отца. Да, повторяю опять: я ненавижу вас, ваше присутствие отравляет мой дом, ваша ненавистная тень преследует меня во сне — нет, не во сне, потому что как могу я спать, зная, что вы близко.

Коньерс, очевидно, уставший ходить, прислонился к стволу дерева послушать конца этой вспышки, дерзко смотря на говорившую. Но гнев Авроры дошел до той степени, в которой всякое сознание внешних предметов исчезает в совершенном эгоизме гнева и ненависти. Аврора не видела надменно равнодушного выражения в его лице; ее глаза смотрели прямо в темную глубину, из которой капитан Проддер смотрел на единственную дочь своей сестры. Ее тревожные руки крутили бахрому косынки.

Видали ли вы когда-нибудь женщину, рассерженную таким образом? Такой гнев — безумие — короткое, слава Богу — изливающееся резкими и жестокими словами, раздиранием кружев или лент. К счастью для мужчин, что мы умеем произносить очень жестокие угрозы, не имея намерения сдержать их.

— Если вы намерены еще долго разглагольствовать таким образом, — спокойно сказал мистер Коньерс, — может быть, вы позволите мне закурить сигару?

Аврора не обратила внимания на его спокойную дерзость, но капитан Проддер невольно сжал кулак и сделал один шаг из своего убежища, и листья зашумели под его ногами.

— Это что такое! — воскликнул Коньерс.

— Может быть, моя собака, — отвечала Аврора, — она со мной здесь где-то.

— Черт ее побери! — пробормотал Коньерс, держа во рту незажженную сигару.

Он потер спичкой о ствол дерева, и фосфорный свет осветил его красивое лицо.

«Негодяй!» — подумал капитан Проддер, — бездушный красавец! Что такое между моей племянницей и им? Это не муж ее, конечно, потому что он не похож на джентльмена. Но если он не муж ей, кто же он?»

Моряк почесал голову в недоумении. Он почти отупел от гневных слов Авроры, и он имел только одно смутное чувство, что какие-то неприятности окружают его племянницу.

— Если бы я знал, что он чем-нибудь обидел ее, — пробормотал он, — я так его отпотчивал бы, что друзья его не узнали бы его красивого лица.

Коньерс бросил спичку и закурил свою сигару. Он не трудился вынимать ее изо рта, когда обращался к Авроре, но говорил сквозь зубы и курил с промежутками.

— Может быть, когда вы… успокоитесь… немножко… — сказал он, — вы будете так добры и приступите к делу. Что я должен делать?

— Вы сами это знаете, — отвечала Аврора.

— Вы хотите, чтобы я уехал отсюда?

— Да, навсегда.

— И взять то, что вы мне даете и оставаться довольным?

— Да.

— А если я откажу?

Она круто повернулась к нему, когда он сделал этот вопрос, и молча поглядела на него несколько минут.

— А если я откажу? — повторил он, все куря.

— Берегитесь! — вскричала она сквозь сжатые зубы, — вот и все. Берегитесь!

— Что, вы, вероятно, убьете меня?

— Нет, — отвечала Аврора, — я расскажу все и получу ту свободу, которую мне следовало искать два года тому назад.

— Да, конечно! — сказал Коньерс, — как это будет приятно для мистера Меллиша и для нашего бедного папа и как обрадуются этому газеты! Мне очень хотелось бы испытать вас и посмотреть, решитесь ли вы на это, миледи.

Аврора топнула ногою и разорвала кружева, отбросив лоскутки, но не отвечала ничего.

— Вам хотелось бы пронзить меня кинжалом, или застрелить меня, или задушить вот здесь, где я стою? — спросил с насмешкой берейтор.