Сара Солвей - Азбука любви

София застала меня плачущей в дамской комнате на работе. Из всех людей ее я меньше всего хотела бы видеть, когда мне плохо. И это не только из-за того, что она главный бухгалтер компании. Все дело в ноздрях. Они у нее выделяются больше, чем у кого либо еще. Такое ощущение, будто она засунула два пальца в нос и вывернула его наизнанку. Ноздри у нее длинные и вытянутые, и кожа внутри красная, как у рака. На нее только посмотришь, так думать о чем-нибудь другом, кроме этих ноздрей просто невозможно. Как это, наверное, отвратительно, когда у Софии простуда. Я передергиваюсь при одной мысли об этом.

София взяла меня за руку и повела к себе в офис. Она усадила меня на стул в уголке и просто перестала обращать на меня внимание. В конце концов я перестала рыдать и встала со стула.

— Так будет еще не раз, — сказала она, едва глядя в мою сторону. — И каждый раз, когда так будет, тебе будет казаться, что все кончено, что на этот раз вам уж точно больше не быть вместе, и твое сердце будет разбиваться вновь и вновь. До тех пор, пока ты не будешь думать, что больше не вынесешь. Но вот увидишь, что тебя еще ждет длинный и трудный путь. Вы не сможете бросить друг друга, и всякий раз будет так же больно, когда один из вас решит, что нужно расстаться.

— Как вы…

— Ну, я, естественно, понятия не имею, что конкретно у вас там случилось, — сказала она. — Но уж поверь, признаки боли мне известны, как свои пять пальцев. И мужчин я тоже знаю не понаслышке. Твой того не стоит. Ни один из них того не стоит.

Затем она протянула мне зеркало, перед тем как вновь погрузиться в столбцы чисел.

— Тебе бы умыться, — сказала она. — А то растрепа растрепой.

Я уставилась на свое отражение в зеркальце. Глаза покраснели и опухли, но кто она такая, чтобы называть меня растрепой? У меня, по крайней мере, и с формой, и с размерами ноздрей все всегда было в порядке.

См.: Друзья, Любовь и Добродетель, Чудо-Запястья.

Прошлым летом мы с Салли ехали на электричке, и вдруг обратили внимание, что двое мужчин через проход напротив даже ни разу на нас не взглянули.

Это было очень странно.

Я решила, что они, наверное, трейнспоттеры[4], но Салли немного послушала, о чем они говорили. Оказалось, что они гонялись за названиями станций. Каждый день они катались на электричках, выбирая при этом маршруты с наибольшим количеством станций по пути следования. И по дороге вписывали названия станций в большую книгу.

Мы буквально падали со смеху. Каждый раз, когда мы вроде успокаивались, поезд проносился мимо очередной пустынной платформы с болтающейся на ветру табличкой. Тут же на сиденье напротив начинала шелестеть бумага, и мы закатывались по новой. Мы плакали, мы взвизгивали, как поросята. У Салли начало течь из носа.

Тут они на нас посмотрели. Один передернул плечами и буркнул что-то вроде: «нормальные».

На следующий день я поинтересовалась у Брайана, что бы это могло значить. Он сказал, что у него есть друг, который когда-то занимался трейнспоттингом, так вот этот самый «друг» как-то слышал, что те, кто не любят трейнспоттинг, и называются Нормальными. Я не смогла объяснить ему, почему меня это так задело. Просто было обидно.

Потом он поведал мне, что у натуристов — а у него есть еще один «друг», который, судя по всему, днюет и ночует на нудистских пляжах, — так вот у них всех, кто носит одежду, обзывают так: Сукно. И потом весь день до вечера он эту шутку мусолил, как будто нам обоим было смешно.

— Эй, Сукно, ну как ты там? — орал он на весь кабинет из-за своего стола.

Основная проблема Брайана в том, что он не умеет вовремя остановиться.

См.: Боссы, Есть Такая Работа — Тушить Пожары, Жи-Точкинс, Чудные Слова, Эксперимент: Начать Заново.

Если б я могла убрать всего один Джонов пунктик, то это была бы его манера жаловаться на свои болячки. В прошлый понедельник, например, он стонал по поводу боли в руке.

— Либо это следствие того, что по милости Кейт я все выходные копался в саду, либо — раковая опухоль в последней стадии, — ныл он.

Я попыталась перевести разговор на другие темы, но заметила, что он все время трет пятно на руке с таким видом, как будто может умереть в любую минуту.

Я поделилась с Салли. И зря, потому что она потом стала докапываться до Джона: терла себе лоб и говорила, что ей надоело обсуждать недуги Джона или что у нее зеленая тоска в последней стадии. Но потом она подбросила мне неплохую идею.

Теперь, когда бы Джон ни заводил свою пластинку про болезни, я отношусь к нему с безграничным сочувствием. Я советую ему попросить Кейт, чтобы она долго и не очень сильно помассировала ему плечи, или приготовила что-нибудь особенное на ужин, или купила какое-нибудь редкое лекарство.

— Ты так думаешь? — вопрошает он с надеждой в голосе.

— Да, — отвечаю я. — Думаю, ей правда стоит отнестись к этому очень серьезно. По крайней мере, на ее месте я бы именно так и поступила.

См.: Испытание Болезнью, Товары для Офиса, Чисто Женский Смех.

Одна моя бывшая знакомая любила говорить, что если хочется кого-нибудь подцепить, то достаточно отправиться путешествовать на поезде, прихватив с собой томик «Ребекки»[5] и большое яблоко. Не успеешь прокусить яблочную кожицу и добраться до Мандерлея, как к тебе кто-нибудь подкатит.

Как-то вечером я попыталась проделать этот номер с Джоном, но в вазе для фруктов были только апельсины. Джон смотрел футбол и даже не взглянул на меня, только протянул мне платок, чтобы я утерлась от сока. Он говорит, что это просто чудо, как спокойно он себя со мной чувствует; так, что даже то недолгое время, что мы бываем вместе, он может провести у телевизора.

К тому же, тот матч был очень важным, и он сказал дома, что смотрел его в пабе со своим другом Сэмом.

См.: До Скончания Веков.

Джон сказал, что этой ночью он бродил по дому и рассматривал вещи, которые они с женой купили вместе. И мысленно ставил на вещах галочки.

Если уйду, то возьму это, это и еще вот это.

А то-то и то-то оставлю здесь.

Он говорит, что это было ужасно, потому что он осознал, что его брак катится к чертям собачьим. Обстановка. И дети тоже, сказал он. Детей они с Кейт тоже поделят между собой.

Я крепко прижала его к себе и сказала, что мне ничего не нужно, только бы он был со мной. И так мы и стояли, обнявшись, долго-долго. Мы молчали, потому что он был расстроен, и все, что мне хотелось узнать, так это собирается ли он забрать картину с хижинами на пляже на берегу моря, которую мы как-то носили к мастеру, чтобы заменить раму.

Мне она всегда нравилась.

См.: Заценка Домов, Приобретение Собственности, Размышления.

Мы с Салли обе были у родителей единственные дети. Джон был самый младший из троих детей. У него у самого теперь двое. Должно быть, есть вещи, которые он, в отличие от Салли, не может во мне понять.

Быть единственным ребенком — это тоже ответственность. С одной стороны, ты самая желанная во всей Вселенной, только благодаря тебе семья становится семьей. Ты — та пластиковая фигурка, которая делает осмысленной жизнь в кукольном домике. С другой стороны, на тебе лежит вся полнота ответственности за то, что чья-то жизнь благодаря тебе изменилась до неузнаваемости. И если что-то не так, то в этом только твоя вина.

Для ребенка это — просто колоссальная ответственность.

Был такой психологический эксперимент. В комнату посадили группу не знакомых друг с другом людей и запретили им разговаривать друг с другом. Потом их попросили ходить по комнате кругом, молча, и присмотреть человека, которого они могли бы выбрать в качестве своего потенциального партнера. И каждый из них сделал свой выбор, только не забывайте, что поговорить с будущим партнером у них еще возможности не было. И когда в конце концов им разрешили говорить, то выяснилось, что в подавляющем большинстве случаев люди выбирали себе партнера с таким же положением в семье, как и у них самих. Младший ребенок с младшим ребенком, старший со старшим, средние со средними. Мне хочется думать, что эксперимент закончился, когда единственных детей отодрали от стен комнаты вместе с обоями и заставили присоединиться к остальным. Может, потом они принялись делать циничные замечания по поводу того, как легко и просто все остальные промеж собой скооперировались, но скорее всего они просто начали спорить, у кого из них детство было тяжелее.

См.: Боль, Букашки, Ведущие Игроки, Гибель Маргаритки, Размышления, Семейство, Я Проснулась.

Мама всегда говорила, что, не разбив яйца, омлета не приготовишь. В то время это звучало очень многозначительно, как что-то, к чему мне следует прислушаться, но теперь я не перестаю удивляться, что бы это могло значить. Конечно, сначала нужно разбить яйца. Это ведь и коню понятно.

См.: До Скончания Веков, Ешьте Слоновьи Яйца, Очень Старая, Размышления, Хор Голосов, Шиза.

Вот уже два года, как я сирота. Когда говоришь подобные вещи, трудно не впасть в патетику, но друзья действительно стали для меня чем-то вроде семьи. Ну, и Джон тоже.

Нет, я совершенно счастлива. Я ни о чем не жалею. Ничего не ищу. И уж ни в коем случае не ищу человека, который заменил бы мне фигуру отца. Салли не права. Ей просто завидно, потому что хоть у Колина и больше денег, он все равно так о ней не заботится, как Джон обо мне. Джону я могу рассказывать абсолютно обо всем. Так я и делаю. Он говорит, что ему хочется сберечь меня от всего на свете, так, чтобы со мной вообще ничего плохого не могло произойти. Вот поэтому я и должна делать то, что он говорит, и быть той, кем он хочет. Каждому человеку нужно, чтобы о нем кто-нибудь заботился.

См.: Тебе, Мачеха, Учеба, Хор Голосов, Я Проснулась.

До тех пор пока мы не стали на нее наезжать, Дон была обычной девчонкой в школе.

Но однажды в столовой она уронила поднос. На нем было полно еды, и ситуация вышла, конечно, та еще, но, даже несмотря на это, все могло обойтись. В конце концов, каждая из нас боялась, что с ней самой когда-нибудь может случиться именно такая вот незадача, но только Дон, вместо того, чтобы выругаться, или поднять поднос, или вообще хоть что-нибудь такое сделать, просто встала как вкопанная и начала краснеть. И скоро вся стала красной, как свекла.

Куски картофельной запеканки с мясом валялись в жирной подливе возле ее ног. Ломти консервированных ананасов, бананов, персиков раскатились по полу из разбитой вдребезги тарелки, оставляя за собой склизкие улиточьи дорожки.

После внезапного грохота в столовой сразу стало тихо. Все смотрели на Дон. Я почувствовала, как желудок вскарабкался у меня внутри к самому горлу и там застрял. Почему она стоит и ничего не делает? Мне показалось, что голова у меня пухнет и что ей стало тесно в черепе. Мне хотелось закричать.

Не знаю, кто первый начал хлопать, но вскоре мы все присоединились. Эти медленные аплодисменты — хлоп-хлоп-хлоп — и мертвая тишина между ними. Даже учителя, казалось, замерли на месте, пока Дон не развернулась вокруг своей оси и не выскочила в холл. Судя по всему, она пронеслась через всю школу и остановилась только на улице. Потому что в следующий раз, когда мы ее увидели, она стояла вместе с отцом, а куратор объясняла нам, что мы должны хорошо относиться ко всем, вне зависимости от того, какая у человека семья. Что мы не должны отворачиваться от Дон только из-за того, что она не такая, как остальные.

Мы уставились на Дон, пытаясь понять, что же все-таки не так с ее семьей. Если честно, мне кажется, что до того момента никто и не замечал за ней ничего особенного. И только тогда мы заметили, что у нее на локте дыра в шерстяной кофте, что у нее грязные носки, и чумазое лицо не утерто наслюнявленным маминым платком. А она стояла и смотрела в пол, как будто специально для того, чтобы дать нам получше рассмотреть усыпанный перхотью пробор, не знакомый с тем, как это больно, когда мама высекает его зубчиками расчески.